Женщина вдруг замерла. Ее взгляд ударил мне в лицо.
– Как они умерли?
– Им вырвали глотки. Запустили в животы душезмеек. Воткнули фиалки в глазницы черепов. Считая легионеров и устроивших засаду жрецов, там было больше сотни человек. Намного больше.
– И все мертвые… – как бы сама себе пробормотала Чуа.
Рук, сузив глаза, подался к ней:
– Откуда ты знаешь?
– Трое не оставляют живых.
В щель стены копьем ворвался луч низкого солнца, зажег пламенем хлопья пепла в воздухе.
– Нет, – не сразу ответил Рук. – Нет в дельте никаких богов.
– Много ли времени ты провел в дельте?
Рук покачал головой:
– Я не поверю, что трое – кем бы они ни были – могут убить больше сотни вооруженных людей.
– Им твоя вера не нужна, – отрезала Чуа. – Им нужна твоя кровь.
– С меня хватит. – Рук плавным движением поднялся на ноги. – Эту чушь я мог бы услышать на любом городском мосту.
– Но что-то же погубило барку, – тихо напомнила я.
– Кто-то, – упрямо поправил Рук и снова повернулся к Чуа. – Потерянные?
Та медленно покачала головой, уставив неподвижный взгляд куда-то между нами.
– Вуо-тоны города не касаются. Им нет дела до вашей политики.
– Политикой, – мрачно ответил Рук, – называются средства добиться желаемого. Потерянные – люди, я видел их в гавани и на рынках, а все люди чего-то желают. Может, им не нравится, что город растет вширь. И проникновение аннурцев в дельту…
Чуа ответила ему долгим невеселым смехом.
– Какое еще проникновение в дельту?
– Расширение северных окраин, – предположил Рук. – Переправа.
– Переправа – вроде ленточки на шее у тигра. Ваши северные окраины река снесет одним наводнением. Тот, кто не жил в камышах, представить не может, как мал, как незначителен этот город.
– Но ты пришла сюда, – напомнил Рук. – Променяла потерянных на Домбанг.
Чуа стиснула копье, словно собиралась вонзить ему в горло.
– Не на город, а на человека. Его больше нет.
– Почему же ты не вернулась?
– Потому что не желаю платить дань убившим его богам.
– Каким богам? – резко спросила я.
Она повернулась ко мне:
– Если ты здесь выросла, должна знать их имена.
– Синн, – тихо назвала я. – Ханг Лок. Кем Анх.
– Сказки, – буркнул Рук. – Их поддерживают ради политической выгоды.
Чуа обернулась к нему:
– Разве сказки могут вырвать горло? Разве политики отрывают трупам головы, чтобы высадить цветы в глазницах?
– Люди и не на такое способны, когда очень хотят чего-то добиться. Если потерянным нужен город, они стремятся его ослабить, разделить…
– Ты меня не слушал, – сказала женщина. – Вуо-тоны не потерялись. Они точно знают, где стоит ваш город. Они сюда не ходят, потому что им нет до него дела. Их жизни с первого до последнего дня отданы борьбе.
– Какой борьбе? – спросила я.
– Против Троих.
– Ты ведь только сказала, что они почитают своих богов, – перебил Рук. – Платят дань.
Чуа покачала головой, дивясь его глупости.
– Борьба и есть дань. Они чтят богов, сражаясь с ними.
– Значит, с этими вашими богами можно сразиться?
Женщина склонила голову к плечу:
– Сотню ударов сердца назад ты уверял, что Трое – сказка. А теперь хочешь с ними сражаться?
– Я хочу знать, кто напал на барку и убил легионеров, – отрезал Рук. – Я считаю, что это сделали потерянные. Ты – что ваши мифические боги. В любом случае здесь, в Домбанге, мне правды не найти. За ней нужно отправляться в селение Вуо-тон.
– Ты можешь нас проводить, – тихо добавила я.
Чуа долго смотрела в почерневшую золу своего очага и наконец покачала головой:
– Я слишком много раз спасалась от дельты. Больше туда не вернусь.
Рук покатал желваки на скулах.
– Зеленые рубашки заплатят тебе пять аннурских солнц, – сказал он. – Сверх обещанного за этот разговор.
– Пятьсот золотых солнц, – вмешалась я, опередив ответ Чуа.
Чуа прищурилась. Рук поморгал и заспорил было:
– Ни один проводник не стоит и малой доли…
– Ни один проводник, – перебила я, – не покажет нам Вуо-тон. Ты это знаешь не хуже меня.
– Я не возвращусь в дельту, – сказала Чуа. – Хоть осыпьте меня золотом.
Отвернувшись от Рука, я взглянула ей в глаза:
– Это золото – не просто золото.
Она ответила внимательным взглядом.
– Монеты…
– Это мили, – пояснила я. – Мили между тобой и дельтой. За пятьсот солнц ты уплывешь в Аннур, в Бадрикаш-Раму, во Фрипорт. Во Фрипорте нет ни змей, ни ядовитых пауков. Там круглый год идет снег, люди живут под землей, обогреваются подземным огнем. Там никто и не слыхал о Троих.
После долгого молчания прозвучал сухой, как полова, голос Чуа:
– И что я буду делать во Фрипорте?
– Жить будешь. А не прятаться от воды, задыхаясь в пепле мертвых тел. Там ты будешь свободна.
– Все, что я умею, – упиралась она, сжимая и разжимая пальцы на древке, – годится только для дельты.
– Ты и сейчас не в дельте, – сказала я. – А с пятьюстами солнцами тебе работать не придется.
Чуа опустила взгляд на копье и стала водить пальцем по значкам на древке, как ребенок, когда учится читать, – будто ответ был записан этими знаками и надо было только их разобрать.
– Если тебе мало денег, – сказала я, – есть еще кое-что.
– Что еще? – Она подняла глаза.
– Я верю в твоих богов, – тихо сказала я, не замечая переполнявшего Рука раздражения. – Я выросла здесь, в Запрудах, так что они и мои боги.
– Твоя вера ничего не меняет.
– Изменит, когда я их убью.
– Их не убьешь, – устало покачала головой Чуа. – Вуо-тоны всю жизнь посвящают войне с ними…
– Вуо-тоны – выродившееся племя в несколько тысяч человек. У них нет доступа к современному вооружению: к взрывчатке, к большим хищным птицам, которые парой ударов клюва забьют крокодила. Кеттрал – лучшие в мире бойцы.
– Дельта – не мир, – сказала женщина, но в ее глазах я заметила блеск, которого прежде не было.
– Может, ты и права, – пожала я плечами. – Если так, я останусь гнить на дне реки, а ты – посиживать на веранде домика на бреатанском побережье, в тысяче миль отсюда. А если права я, то убившие твоего мужа и вырвавшие глотки легионерам узнают наконец, каково это – умирать. Я не одна. Со мной другие кеттрал, твердо решившие найти и уничтожить ваших богов. Тебе придется еще один только раз побывать в дельте.
Женщина прикрыла глаза:
– А если вуо-тоны тебя убьют? Принесут в жертву богам.
– Тебя это не касается.
– Может статься, мы и до поселка не доберемся.
– Может статься, тебя во сне укусит шипастый паук. Хочешь умереть здесь, в логове, или на пути к свободе?
Чуа открыла глаза.
– Пятьсот аннурских солнц, – сказала она.
Я кивнула.
– Ты еще пожелаешь в жизни не видать дельты.
– Я много чего желаю, – ответила я, бросив взгляд на Рука (тот застыл идолом, насаженным на косой луч солнца). – И начинаю привыкать, что желания не сбываются.
На тонком слое белого пепла у хижины Чуа остались следы – босые ноги подходили к южной стене и уходили обратно. Коссал, как и обещал, не упускал меня из виду. Я присмотрелась к халупам вокруг крематория, но жрец слишком хорошо знал свое дело, чтобы показаться на глаза. Мне пришло в голову, что он мог найти способ укрыться и в лодке, на которой мы ходили осматривать барку. Маловероятно, но, ограничивайся он пределами вероятного, не стал бы таким хорошим жрецом.
Рук следов не заметил. Он и меня не замечал, широко шагал от хижины Чуа по запрудным переулкам, устремив взгляд прямо перед собой и обходя пьяниц, рыбаков, бродяжек. Чумазый мальчишка лет десяти-одиннадцати попробовал стянуть висевший у него на поясе нож. Рук поймал его за руку и, не сбившись с шага, швырнул воришку в канал. Остановился он не прежде, чем мы вышли из-под нависающих кровель на открытое пространство гавани.
Солнце скрылось за остроконечными крышами. Тени от кучки лачуг протянулись по темнеющей воде. В отличие от Новой гавани, где хватало глубины для гордых океанских судов, Горшок, как называлась местная бухта, представлял собой окруженную причалами заводь одного из каналов и был забит разномастными каноэ, кожаными челноками да полузатонувшими плотами на вечном приколе, потому что ни один человек в здравом уме не решился бы выйти на таких в дельту. Лодочники уже зажигали подвешенные на длинных шестах фонари. Те алели, как закат, будто кто-то похитил краски горизонта и залил их в тушку дохлой рыбы.
Ближайший фонарь горел за спиной Рука, так что на его лице лежала тень. Красноватое сияние очерчивало жесткую линию подбородка и сильной шеи, но глаз я не видела.
– Пятьсот солнц? – спросил он.
– Если город вспыхнет, дороже обойдется, – пожала я плечами.
Кругом теснились люди, но Рук не смотрел на воров и нищих. После барки в нем что-то переменилось. Он всегда был бойцом, солдатом, но прежде в его силе была музыка, и в голосе, даже когда он не улыбался, слышалась легкая усмешка. Другой мужчина, не такой любопытный и более свирепый, не тратил бы времени на перепалки со мной, как Рук в последние дни. Возвращаясь в город, я рассчитывала на его любовь к приключениям. Памятный мне по Сиа мужчина любил риск, он им питался. Но после того, что мы видели на барке, я с беспокойством замечала, что Рук больше не желает рисковать.
– Думаешь, она их найдет? – резко спросил он.
– Вуо-тонов? – Я склонила голову, чтобы снизу заглянуть ему в лицо. – Или богов?
Он повернулся ко мне:
– Богов не существует, Пирр. А если и существуют, им на нас плевать.
Я совладала с искушением протянуть руку, подцепить первого попавшегося прохожего и подарить его богу, явив силу Ананшаэля. Но правила Испытания не допускали убийства ради аргумента в споре, а Коссал был где-то рядом и не сводил с меня глаз. Кроме того, Рук не о моем боге говорил.
– Откуда ты знаешь? – с деланым равнодушием поинтересовалась я.