– У меня есть легионеры.
– Вроде тех, кого мы сожгли и скормили рыбам?
Рук сжал зубы:
– Я вам не доверяю.
– И не доверяй, – согласилась я. – Ты уже знаешь о нас все, что требуется. Присягнувшие Черепу или кеттрал, те и другие превосходные убийцы.
– Ты – да. А этих двоих я видел только за выпивкой да за флиртом.
– Не могу же я без передышки резать глотки, – возразила Эла.
– Тебе не впервой оценивать бойцов на глаз, – заметила я, встретив взгляд Рука.
Он с присвистом вздохнул и покачал головой:
– Так и чудится, будто Ледышка Коллум, чтоб ему провалиться, снова прогуливается по стене.
– А ты бы лучше зарылся в норку? – возмутилась я.
– Да, – ответил он, – я бы лучше зарылся в норку.
На моем лице расцвела свирепая, уверенная улыбка.
– Врешь.
Мне опять хотелось его поцелуя. Все тело просилось прижаться к нему, обнять ладонями подбородок, притянуть поближе.
– Ты бы ее поцеловал, – весело посоветовала Эла, под столом пихнув Рука в колено.
– Они и так полночи целовались, – заворчал Коссал.
Эла в негодовании обернулась ко мне:
– Пирр! Ах ты, хитрюга! Ты когда научишься рассказывать? Это же неимоверно прекрасно! Вырванные глотки и рядом – расцветающая любовь! – Она блаженно замурлыкала. – И правда, Домбанг город влюбленных.
До конца ночи никто из арбалетчиков Рука в нас не выстрелил, что я сочла за благоприятный признак. С другой стороны, Рук покинул площадку «Танца Анхо», так и не поделившись с нами подробностями своего замысла.
– Будьте здесь, – бросил он, вставая из-за стола. – Я кого-нибудь пришлю, когда надо будет.
– А ты куда собираешься?
– Подготовлю кое-что.
– А что, не скажешь?
– Нет, – покачал головой Рук.
– Рейд имеет больше шансов на успех, когда каждый в группе понимает цели, расстановку сил и тактику, – заметила я.
– Цель, – ответил Рук, – найти вуо-тонов и добиться от них правды. Наши силы – Чуа Две Сети и вы трое. Не это ли ты мне полночи доказывала?
– Я надеялась услышать что-нибудь определенное, – возразила я. – Как именно мы будем добиваться правды от вуо-тонов?
– Обожаю определенность. К сожалению, тайного логова вуо-тонов никто, кроме Чуа, не видел, так что нам придется импровизировать.
– Обожаю импровизацию, – просияла Эла.
Рук, не слушая ее, вглядывался в мое лицо.
– Кеттрал ведь для того и существуют. Это как раз по их части.
Одновременно с моим кивком Коссал то ли устало, то ли раздраженно провел рукой по глазам.
– Мы не кеттрал, – буркнул он.
Целый день с широкого помоста перед «Танцем Анхо» я наблюдала, как закипает Домбанг. На поверхности город, как и его каналы, выглядел совсем тихим: люди жили своей жизнью, занимались делами, толпились на мостах и набережных, рассекали протоки узкими лодочками, повинуясь ритму труда и торговли, забот и отдыха. Но если долго сидеть, вглядываясь в глубину потока, можно разглядеть под невозмутимой блестящей поверхностью подводные течения.
Люди, даже средь бела дня, слишком часто озирались. И при разговоре сближали головы, понижали голоса, осторожно выбирали слова. Когда мы прибыли в город, большинство жителей проводили день сами по себе, теперь же собирались по трое или по четверо, вроде бы без особой нужды. Рук запретил носить мечи, зато ножи, похоже, имелись у каждого: у кого на виду, в ножнах, у кого – под жилетами или в штанинах. Я видела, как две женщины чуть не выцарапали друг другу глаза из-за разбитого горшка, как мужчина столкнул в канал непосторонившегося прохожего. Дети оголтело носились по переулкам и через мосты, передразнивали взволнованных старших, распевали запрещенные песенки. Они, конечно, не могли понимать, что затевается, но чуяли в воздухе запах тухлятины.
О Руке весь день не было ни слуху ни духу. Назавтра я поднялась до рассвета, умылась и вышла на площадку выпить горького та. Из мутной воды канала всплывали рыбины с белыми плавниками, хватали муху и скрывались в глубине, как мысли или воспоминания – потерянные или забытые. Яркое небо тяжело, словно прибитое, лежало на тиковых кровлях. Утро выдалось жарким, а день обещал быть еще жарче.
– Ты бы не убилась, выбрав в любовники кого-нибудь более дельного.
Я, как обычно, не заметила приближения Коссала: его босые ноги бесшумно ступали по деревянному настилу. Он опустился на стул напротив меня.
– Дельный-то он дельный, – ответила я. – Жаль, не знаю, каким делом занят.
– Отправился в дельту без нас?
– Не похоже на него, – поразмыслив, мотнула я головой. – Если он решил, что нам нельзя доверять, не оставил бы одних поджигать город.
– Так чем он тогда занят? Чтобы загрузить лодку припасами, двух дней многовато.
– Надо было мне за ним проследить.
Старый жрец глянул на меня так, будто я пустила слюни на стол.
– Тебе бы надо заниматься своим делом, а не тратить время на скулеж. Испытание Ананшаэля не сводится к последним строчкам.
Ответить мне помешал подошедший слуга из младших. Я смутно припомнила его имя: Вет. Эла несколько дней назад залучила его в свою постель, но сейчас жрица еще не встала – она редко вставала до полудня, – а мне мальчишка хитро улыбнулся, будто намекал, что если я не проговорюсь, так и он промолчит. Коссал, как и следовало ожидать, сбил настрой.
– Принеси мне та, – распорядился он, – и еды какой-нибудь, чтоб не воняла рыбой.
– Сию секунду, – пробормотал Вет и обратился ко мне: – А дама чего-нибудь пожелает?
Его самоуверенная улыбочка предлагала широкий выбор лакомств, не представленных на кухне.
Я покачала головой.
– Может, попозже, – обронил он с улыбкой и отошел.
Я смотрела, как он пробирается между столиками. Сразу делалось ясно, чем парень привлек Элу. Сложен был как статуя: квадратный подбородок, крепкие плечи. Жилет он, как и вся здешняя прислуга, носил нараспашку, открывая лепную грудь и живот. И улыбка… разом озорная и обнадеживающая. Я задумалась: а что, если стянуть с него жилет, что, если дать его ладоням побродить по моему телу? И услышать нашептывания на ухо. Сумела бы я от простого соблазна дотянуться до чего-то, похожего на любовь? Я не сомневалась: кто-то мог бы его полюбить, и так же уверена была, что этот кто-то – не я. Хоть убей, а почему, не смогла бы объяснить.
Я снова повернулась к Коссалу:
– Отдам ли я богу остальных, ничего не значит. Все впустую, если не справлюсь с последними строками. Это будет провал, – тихо закончила я.
– Порой и провал служит богу.
– Не понимаю тебя.
– Уходят наши тела… – Он указал на себя. – За ними наши мысли. Быть смертным и значит проигрывать.
– Нет, – покачала я головой.
Коссал не ответил. Теперь он разглядывал меня в оба глаза; неподвижные четкие дыры зрачков словно просверлили в его радужках острием ножа. Я очертя голову бросилась в его молчание.
– Ты прошел Испытание. И Эла прошла. Вам никто не советовал провалиться во имя бога.
– Я прошел Испытание за двадцать лет до твоего рождения, – тихо заговорил жрец. – Откуда тебе знать, что мне советовали?
– Я знаю, что ты есть, – вырвалось у меня. – Что ты выжил.
– Выжил… – повторил он. – Нужно ли Владыке Могил, чтобы мы выживали?
Я уставилась на него:
– Тогда зачем это все? Вообще все? Зачем все эти песни, учение, испытания? Почему сразу не перерезать себе глотки?
Я вдруг поняла, что этот вопрос зародился у меня в груди много лет назад, в первые дни жизни в Рашшамбаре. Я ни разу не усомнилась в Ананшаэле. Его милость и справедливость были мне очевидны, как небо. Я не желала иной судьбы, как служить такому богу, и все же нечто в этом служении оставалось мне непонятным. Мои братья и сестры отдавали богу тысячи душ в год. Более того, они и сами на десятки ладов отдавались ему. Месяца не проходило, чтобы кто-то из верных не шагнул с обрыва в пропасть или не осушил чашу с ядом. «Когда бог позовет, – говорят у нас в Рашшамбаре, – услышь его». И все же все это представлялось каким-то… затянутым. Если мы нужны Ананшаэлю и желаем ему отдаться, разве не проще покончить с собой?
Здесь крылся парадокс. Нам предписывалось убивать и умирать с сердечной улыбкой, но только без спешки. За годы обучения я не раз задавала этот вопрос, но так и не получила внятного ответа. Вместо ответов предлагались сотни афоризмов вроде такого: «Колос серпа не ищет». Со временем я перестала спрашивать. Жить в Рашшамбаре было прекрасно. Яркое солнце, синее небо. И я, молодая и сильная. Я говорила себе, что со временем пойму.
Сейчас я вдруг перестала в это верить.
Мне предстояло умереть. Время на исходе, скоро Эла либо Коссал вскроют мне жилы, прольют мою кровь в домбангские каналы, а я так и не пойму основы своей веры.
– Каждый прожитый нами год, – забормотала я, – каждый день – это оттяжка, отрицание нашей веры. Ты прав. Но тогда зачем я стараюсь выжить?
Я не сводила глаз с ряби на канале. Как просто было бы шагнуть за перила, опрокинуться в воду, с коротким плеском уйти в глубину, позволить течению унести тело к морю. Однажды в Сиа я видела утопленницу – она лежала вниз лицом на отмели, белое платье раскинулось вокруг лепестками цветка, и руки она раскинула, как в полете. Такого прекрасного тела я больше не встречала.
– Выживание, – тихо сказал Коссал, – это не жизнь.
Я внимательно взглянула на старого жреца:
– Не понимаю.
– Что мы отдаем богу?
– Себя. Свои жизни.
– А что за жизнь ты хочешь ему отдать? Какую себя?
Я поискала достойного ответа и не нашла.
– Зачем, по-твоему, я, в мои-то годы, топчу этот Кентом целованный континент? Что, по-твоему, я делаю в этом несчастном городе? – Коссал махнул рукой на канал и на весь Домбанг. – Он пропах похлебкой.
– Эла говорит, ради нее, – ответила я, помявшись. – Что хочешь быть с ней рядом.
– Ради нее? Потому что мне нравится быть с ней рядом?
– Так она сказала.