Если Эле недоставало оружия, Рук восполнял недостачу: широкий меч на бедре, кинжал на другом, пристегнутый за спиной арбалет. Он кивнул на узкую лодочку «ласточкин хвост» у причала. На веслах, полускрытые темнотой, сидели двое зеленых рубашек.
– Кто такие? – спросил Коссал.
– Дем Лун и Хин, – ответил Рук. – Они будут грести.
Чуа с сомнением оглядела гребцов:
– Они не рыбаки. Солдаты.
– Простите, почтенная, но мы с детства рыбачили на западной протоке, и я, и Хин.
– Мы не в западную протоку идем.
– Ясно, почтенная, – кивнул Дем Лун. – Но вода есть вода. Ворочать веслом мы не разучились.
– Благодарю за помощь! – провозгласила Эла. – Я в жизни своей не ворочала веслом, и мысли о нем полночи не давали мне спать.
Она легко перескочила на корму и, пока остальные размещались на деревянных скамьях, устроилась между банками.
Когда мы загрузились, незнакомый солдат перекатил через планшир два деревянных бочонка и закрепил их на корме у рулевого весла.
– Что там? – спросила я.
– Припасы, – ответил Рук.
– А поточнее нельзя?
Он, отвязывая причальный конец, мотнул головой:
– Нельзя.
С этими словами Рук поставил ногу на транец, оттолкнулся от причала и ловко отступил в лодку.
Горячий соленый туман накрыл город, окутал мосты и переправы, размыл красные огоньки фонарей. Дем Лун с Хином гребли молча, весла беззвучно опускались в воду и с шепчущим плеском выныривали, завершая гребок. Направляясь на юг, мы расходились с десятками суденышек: возвращались с факельного лова рыбацкие ялики, тащились выше бортов нагруженные бочками и ящиками грузовые баржи, сверкали огнями одиночные прогулочные лодки, откуда допивающие запас вин гуляки оглашали ночь пьяными песнями.
Когда здания Домбанга остались позади, на востоке уже блеснуло солнце. И почти сразу над нами сомкнулись высокие, как дом, камыши. Если бы не затянувший небо позади дым, город – сотни тысяч душ со всеми их надеждами и ненавистью, – считай, утонул в трясине между двумя гребками. Над дельтой тяжелой серой блестящей крышкой лежало небо. День был знойным и обещал стать еще жарче.
Эла пристроила затылок на борт, закинула скрещенные ноги на противоположный и закрыла глаза.
– Разбудите, когда надо будет кого-нибудь убить, – пробормотала она.
– Скорее убить попытаются нас, – покачала головой Чуа.
Эла, не открывая глаз, улыбнулась:
– По такому случаю, пожалуй, тоже будите, но только если это будет очень-очень волнующе.
Если бы не солнце над головой, я бы почти сразу перестала понимать, где восток, запад и прочие стороны света. Дельта представляла собой сплетение буро-зеленых проток и заводей, вившихся между крошечными островками, илистыми отмелями и зарослями копейного камыша, – тысячи русел разветвлялись, и на вид их было не отличить: те же тростники и неприметно тянувшееся к югу медленное течение. На отмелях грелись крокодилы, но нас не трогали. Если бы не доносившиеся изредка крики какого-нибудь злосчастного существа, боровшегося и умиравшего невидимо для нас, день был бы тихим, почти снотворным. Подолгу мы и вовсе ничего не слышали, кроме равномерного плеска весел, хлюпающей под бортами воды и легкого шороха ветра в камышах.
На разветвлениях проток Чуа указывала нужную концом своего длинного копья, а голос впервые подала, когда мы обходили большой участок кровяного камыша.
– Остановимся здесь.
Зеленые рубашки задержали весла над водой.
– Почему здесь? – насторожился Рук.
Женщина кивнула на заросли:
– Нам нужен такой.
Я оглядела длинные стебли. Камыш назывался так по цвету, напоминавшему засохшую кровь, и еще по острым краям, легче отточенного ножа рассекавшим человеку кожу.
– Зачем? – спросил Рук.
Легкий ветерок сносил лодку к клонившимся камышам.
– Не так близко, – предостерегла Чуа, не отвечая на вопросы, и потянула из ножен клинок. – На таких отмелях кое-кто живет.
– Кто?
– Тот, кого ты не хотел бы видеть у себя в лодке.
До камышей оставался еще целый шаг, когда она, закрепившись ступней на банке, перекинулась спиной через борт и вытянулась над водой. Движение ее выглядело одновременно изящным и совершенно естественным. Гребцы удерживали лодку на месте, пока она над самой поверхностью срезала стебель, потом дала ему упасть и осторожно, двумя пальцами, вытащила из воды.
– Отходим, – приказал Рук, и Дем Лун, опасливо поглядывая на отмель, погрузил лопасть весла в ил, чтобы оттолкнуть лодку на чистую воду.
Чуа обушком ножа провела по всей длине стебля, отжимая воду из губчатой сердцевины. Перед пауком величиной с большой палец она задержала нож, сказала, указав на него острием: «Поцелуй вдовы», – и сбила тварь в воду.
Паук, перебирая и подергивая лапками, еще продержался немного на поверхностной пленке. Его гладкий черный панцирь впивал свет. Название было мне знакомо с детства. Укушенные этим пауком отцы не возвращались домой. Рук на ядовитую тварь не взглянул, смотрел только на Чуа.
– Надо думать, ты не просто так рисковала.
Она кивнула, взглянула вдоль длинного стебля, перевернула тростинку и снова смерила взглядом. Убедившись, что больше на стебле никто не пристроился, она вставила основание в отверстие для флажка на передней части обшивки.
– Сигнал, – сказала она.
– И что он означает?
– Что мы их ищем.
– Ищем? – прищурился на нее Рук. – Ты говорила, что знаешь место.
– В дельте нет ничего постоянного.
– Тогда как же мы их найдем? – настаивала я.
Старуха смотрела только вперед, словно сквозь камыши вглядывалась в видение из детских лет.
– Постоянного места нет, – наконец отозвалась она, – но можно предугадать, куда они переберутся. Окажемся ближе – увидим следы.
– А это? – спросила я, кивнув на раскачивающуюся красную камышину.
– По нему они поймут, что возвращается кто-то из своих, – пояснила Чуа.
Она говорила, не оборачиваясь на нас. Со средней скамьи я видела только ее спину. После отбытия из Домбанга Чуа казалась мне другой – не то чтобы переменилась, но менялась, будто покрытая шрамами шкура сломленной женщины, которую мы видели в хижине у крематория, начала сходить.
– А без него? – спросила я. – Если бы мы стали искать их, не подняв сигнала?
– Нас бы убили.
Рук кивнул, словно нашел подтверждение своим мыслям.
– Зеленые рубашки посылали к Вуо-тону лодки, – произнес он. – Давно, но отчеты сохранились. Большинство возвращались ни с чем, выбившись из сил и ничего не увидев. Но кое-кто не вернулся.
– В дельте водится тысяча смертей, – пожала плечами Чуа.
– И среди них, – сухо отозвался Рук, – смерть от рук вуо-тонов.
– Чем они живут? – спросила я.
Чуа взглянула вдоль древка остроги, которую держала в руке.
– Жители Домбанга разбираются в строительстве, деньгах и торговле. Вуо-тоны знают, что селится на воде и под водой, в тростниках и камышах. Они с ранних лет учатся смотреть в лицо своим богам. Поклоняться и жертвовать им.
– Жертвовать… – угрюмо повторил Рук. – Видел я, что у них сходит за жертву. Малышня да безмозглые слабосильные пьянчуги. Их связывают и бросают в дельте. Лишь бы задобрить этих сраных богов.
Чуа с презрением покачала головой:
– Домбангцы слабы. Для Кем Анх и ее супругов они ничего не значат.
– Однако они умирают. Я видел трупы.
– Троим не нужны мертвецы.
– А что же им тогда нужно? – лениво осведомился Коссал.
Жрец сидел на узкой банке, опершись локтями о колени и подперев ладонями подбородок. Все утро он молчал. Теперь же, когда разговор коснулся богов, выпрямил спину, и его темные глаза блеснули на солнце – в полном противоречии с ленивой, неспешной речью.
– Они охотники, – ответила ему Чуа.
– Подходящие места. – Коссал кивнул на тихо проплывающий мимо выводок хохлатых чернетей. – Водоплавающих тут много.
Чуа показала в усмешке все зубы.
– Трое предпочитают добычу, способную защищаться.
– А тебе приходилось видеть, как утка обороняет гнездо? – поднял бровь Коссал.
– Не так, как женщина защищает свою жизнь. – Рыбачка задумчиво оглядела шелестящие камыши. – И мужчина, если на то пошло.
Я покачала головой. У меня ныли вспомнившие врезающуюся веревку запястья. Ребра лодки снова жестко и неумолимо давили на грудь.
– Жертвам дельты не дают шанса отбиться, – прорычала я.
Старая рыбачка повернула ко мне суровое обветренное лицо.
– Жертвоприношения в вашем городе – богохульство. Вы хуже аннурцев.
Рук не сводил глаз с русла. Правой рукой он спокойно и твердо держал рулевое весло. Он заговорил легко, но я заметила, как шевельнулись, пробуя силу, пальцы его левой руки.
– Тебя послушать, этот народ рад был бы увидеть в огне весь город, – заметил он. – Вместе со жрецами и легионерами.
– Вуо-тонам нет дела до города, – фыркнула Чуа. – Тесный вонючий нужник – пустое место среди величия Дарованной страны.
– Дарованной страны? – нахмурился Рук.
– Дельты, – пояснила рыбачка, обозначив взмахом копья воду, тростники, жаркое марево неба.
– Кому она дарована, – спросил Коссал, – и кем?
– Нам. Богами, – ответила Чуа.
– Не Трое создали дельту, – покачал головой Коссал.
– Верно, – согласилась Чуа, – но они сделали ее безопасной.
Я вытаращила на нее глаза:
– Безопасной? А сами охотятся на людей?
– Таковы условия сделки. Мы жертвуем, они хранят.
Взгляд старого жреца блеснул обнаженным клинком.
– От чего хранят?
– От тех, кто когда-то загнал нас сюда.
Невидимая в камышах птица нарушила тишину стрекочущим криком.
– От кшештрим, – тихо сказал Коссал.
Чуа отбила удар его взгляда своим. А когда заговорила, в ее напевной речи зазвучала память несчетных поколений.
– Вначале были лишь ужас и бегство. Люди бежали от бессмертных через горы и пустыни, пока не достигли страны, где еще жили боги. Трое отвратили бессмертных, а мы за то согласились поклоняться им…