– Чтобы вместо кшештрим вас резали «боги»? – хмуро спросил Рук.
– Только бы не те, – тихо ответила рыбачка. – Таков наш завет. Мы обещали жить в дельте и умирать в дельте. Мы согласились отдаться богам и их служителям, но только не кшештрим. Только не им.
– Дрянная сделка, – заметил Рук, – учитывая, что кшештрим тысячи лет как вымерли.
– Клятва есть клятва, – ответила Чуа. – Люди Домбанга от нее оступились.
– И ты тоже, – напомнил Рук. – Все эти праведные речи я слышу от женщины, бросившей свой народ ради жизни среди гнусных отступников.
– Я за то заплатила.
– Мне казалось, ваш народ почитает это за честь, – буркнул Рук. – Тебя послушать, вуо-тоны рады умирать в дельте.
– Вуо-тоны хотят быть достойными охотников.
Рук кивнул так, будто ему все стало ясно.
– Они хотят стать жертвами.
– Они, – тихо ответила рыбачка, глядя через плечо Рука, словно его здесь и не было, а обращалась она к самой дельте, – желают с честью предстать перед богами.
Удар обрушился так стремительно, что Хин умер, не успев докричать. Вскоре после полудня он опустил весла, а на мой вопросительный взгляд ответил смущенно и невнятно:
– Нужно… чуток передохнуть.
Рук просто кивнул.
Лодка замедлила бег и покачнулась, когда Хин встал со скамьи. Я почти сразу услышала, как он журчит в реку. Над нами бесшумно прошла стайка виноклювов. Я провожала их взглядом, пока не скрылись. Рук проверял два загруженных на борт бочонка, ногтем ковырял швы. Я все утро гадала, что же там внутри? Что-то для подкупа вуо-тонов, если мы их найдем? Квей, сливовое вино? Может, Рук надеялся их подпоить, чтобы ночью перерезать глотки? Не верилось мне в такой дерьмовый план.
Рук поднял голову и перехватил мой взгляд. На миг нас связало общее молчание. А потом он мне подмигнул – первый легкомысленный жест после барки, – и уголки его губ дрогнули в усмешке.
И тут завопил Хин.
В крике зеленой рубашки ужаса было больше, чем боли, – он выл, как бессловесное животное, пока не рухнул.
К тому времени, как он свалился, я обнажила нож, хотя не видела, против кого. Нас в Рашшамбаре учили убивать людей, а не змей, поэтому я не сразу заметила черную ленту, извивающуюся между бортами лодки, тенью перетекающую через скамьи. Чуа была не слепа. Она развернулась и ударила одним плавным движением, вилкой наконечника прижав змеиную голову к доскам. Тусклая, в две моих руки змея яростно шипела и хлестала воздух хвостом.
Хин, выпучив глаза и судорожно корчась, опрокинулся на дно лодки. Раздувшийся, посиневший язык дергался в пене между распухших губ. Дем Лун бросил весла, подхватил друга и втащил на скамью. Очень человеческое движение, но совершенно бесполезное: мой миллионоперстый бог уже держал зеленую рубашку в своей руке, а из сжатого кулака Ананшаэль никого не выпустит.
Рук остался на корме. В узкой лодке ему было не пробраться мимо Коссала и Элы. Другой на его месте уже разбрасывался бы бессмысленными приказами или размахивал мечом. Рук держал руль, не давая лодке отвернуть к мелям. Зубы он стиснул так, что я испугалась, не хрустнули бы, но молчал, предоставляя сражаться тем, кому было сподручнее.
Змея в несколько ударов сердца высвободилась из-под двузубца Чуа. Когда она вскинулась, отыскивая новую цель, Коссал взял ее за шею ниже головы так легко, как работник берет в руки старый, привычный инструмент.
– Убей ее, – мрачно бросила Чуа.
Старик словно не услышал. Он поднял разевающую пасть змею к щелкам глаз. На ее хлещущий раз за разом хвост он просто не обращал внимания.
– Убей, – повторила Чуа.
– Как она называется? – спросил Коссал, не отрывая глаз от рептилии.
– Тьен тра, – ответила Чуа. – Четыре шага.
– Странное имя для безногого создания, – заметил Коссал.
– Шаги – это про ее жертв. После укуса ты делаешь четыре шага. Потом умираешь.
Хин не сделал и четырех. Дем Лун, сидевший за мной, баюкал мертвеца, заглядывая в пустые выпученные глаза. Оставшийся в живых солдат забыл о сидящих в лодке и обо всем вокруг. Он медленно покачивал головой и тихо твердил:
– Нет. Нет. Нет.
Коссал сжал узловатые пальцы второй руки пониже первой. Змея яростно забилась, когда он принялся медленно и неуклонно перекручивать ее тело.
– Ножом было бы проще, – сказала Чуа.
Жрец не ответил. Мышцы у него на плечах вздулись веревками, но лицо оставалось спокойным и задумчивым. Оторвав голову, он швырнул туловище в воду – оно скрутилось и ушло на дно. Голову он внимательно рассмотрел и, осторожно закрыв пасть с ядовитыми зубами, убрал в карман.
Чуа, щуря глаза, наблюдала за ним.
– Опасный трофей, – заметила она, помолчав.
– Это не трофей, – покачал головой Коссал, – а напоминание.
– О чем?
– О том, что мой бог повсюду и рано или поздно принимает в терпеливую длань даже служителей его милости.
Никто не ответил ему. Река текла, пропуская себе в горло острый нос нашей лодки. Ссутулившись на скамье, я дивилась совершенству змеи, беззвучно пробравшейся в лодку и убившей так быстро и незаметно для остальных. Конечно, животное есть животное. Оно убивает ради пищи, а не в услужение богу, но в сравнении с ее скромной грацией я почувствовала себя глупой и неуклюжей. Наконец я выпрямилась, убрала нож в ножны и обернулась к тому, что было Хином. Пока я суетилась, строила интриги и планы, день за днем силилась полюбить, пройти Испытание, стать жрицей, миллионы слуг Ананшаэля, подобные этой змее, терпеливо и смиренно трудились, разбирая жизни со всеми вплетенными в них несчастьями и неурядицами. Нужна ли богу я, моя неумелая служба? Какая, в конце концов, разница, полюблю ли я Рука и убью его, или Эла своими красивыми тонкими руками возьмет меня за горло и будет держать, пока я не уйду?
В каждом решении служить богу кроется необъяснимое высокомерие.
Я обернулась к Эле. Она за все это время не шевельнулась. Рядом вопил, бился и замирал Хин, а она спала, задрав босые ноги на борт и заложив руки за голову. Только теперь, почувствовав мой взгляд, она лениво приоткрыла один глаз. Не поворачиваясь, оглядела лодку – этот крошечный плавучий гроб, – затем снова закрыла глаза и пробормотала со вздохом:
– Уж не придется ли мне теперь грести?
К селению Вуо-тон мы подошли, когда стало смеркаться.
Сначала я решила, что Чуа заблудилась. Протока впереди сужалась и сужалась, копейные камыши склонялись над головами, и вот мы уже плывем по буро-зеленому тоннелю, не видя неба и солнца. Веслам стало тесно, и Дем Лун молча положил их на борта, закрепил и взял лежавшую на дне деревянную лопатку. В горячем воздухе сладко пахло илом и падалью. По сторонам среди стеблей кто-то шипел и покрякивал. Краем глаза я то и дело ловила быстрое движение, мельтешение, но, оборачиваясь, видела только стену камыша и неподвижную зеленую воду.
– Мне все это напоминает загон бойни, – спокойно заметил Коссал.
Похоже, сходство его не беспокоило. А вот Рук оглядел камыши и, одной рукой удерживая руль, другой достал заряженный арбалет. И навел прицел на Чуа.
Та мельком взглянула на оружие и, отвернувшись, принялась тыкать в камыши острогой.
– Если бы вуо-тоны хотели нас убить, мы бы уже были покойниками, – бросила она.
– Что ты высматриваешь? – спросила я.
Чуа ответила не сразу – все прощупывала камыши, доставая сквозь стену стеблей илистую отмель, и отводила копье. Наконец нашла место, откуда наконечник вернулся не вымазанным в грязи, а просто мокрым.
– Здесь проход.
– На вид самое подходящее место для вдовьих «поцелуев», – заметила я, смерив камыши взглядом. – И змей.
– Вуо-тоны засыпают воду золой и солью, – покачала головой Чуа. – Пауки и змеи к таким местам не подходят.
Соль и зола представлялись слабой обороной от хищников дельты, а впрочем, довела же нас Чуа живыми до этого места. Рук, изучив завесу растительности, кивнул Дем Луну. Зеленая рубашка – после смерти Хина он смотрел испуганными пустыми глазами – снова взялся за весла, и лодка просунула нос в камыши, раздвинула стебли и скользнула по незаметному каналу, где над нами склонились метелки и не видно было следа за кормой. Все мы молчали. Спугнутые с гнезд яркие птицы – красные, огненные, голубые – порхали туда-сюда, но ни одна змея в лодку не заползла. И пауки сверху не падали. А потом очередной гребок вытолкнул нас на чистую воду.
Я не сразу осознала, что открылось моим глазам.
В дельте было множество заводей, где течение замедлялось, и стоячих прудиков на забытых старицах большой реки. Но это был не пруд – озеро. Во все стороны на сотни шагов простиралась открытая вода. После тесноты домбангских переулков, где со всех сторон подступали стены или камыши, я забыла, как огромно небо. Не кусочек облака и не заклиненное между коньками крыш солнце, а сплошная просторная синева. После пестрых теней в зарослях меня ослепил разбивающийся об озерную гладь свет, и несколько мгновений я видела только их – свет и простор. Пришлось затенить глаза ладонью, и только тогда из сияния стали проступать формы.
Посередине, в кольце воды, лежало селение. Если можно назвать селением этот непоседливый островок. Все – дома, баржи, мостки и даже некоторые лодки – вуо-тоны строили из камыша. Тонкие пучки заменяли столбики и перила. Обвязанные веревками снопы с меня толщиной служили опорами и перекрытиями, поддерживая умело застеленные камышом кровли. Я было подумала, что вуо-тоны поселились на одном из низинных островков, но, приглядевшись, увидела, как поселок покачивается, поднимается и опускается с движением воды, словно живое дышащее существо.
– Плавают, – ляпнула я.
– Каждый дом – это лодка, – кивнула Чуа.
Селение окружали челны-долбленки, по два или три у каждой постройки. В одном играли полдюжины малышей, напевали на незнакомом мне языке и выделывали заковыристые коленца на бортах, перепрыгивая с одного на другой, когда лодочка начинала заваливаться. На соседнем челне две девчонки, стоя на бортах, сражались тростниковыми стеблями, кололи, парировали и нарочно кренили лодку, стараясь выбить противницу из равновесия. Неподалеку сидели на плотике старики, прихлебывали из глиняных чашек и вели разговор.