Услышав за спиной треск и стон дерева, я обернулась. Рук сбил крышку и, напрягая плечи, вытащил и перебросил за борт содержимое бочонка. Голубовато-серые веревки перепутанных кишок закачались на воде, поддерживаемые скопившимся внутри газом. По воде разошлась темная пленка крови. Рук с непроницаемым лицом оглядел все это и принялся вскрывать поясным ножом второй бочонок.
– Ты что делаешь? – спросила Чуа.
– Богам нужна жертва, – ответил Рук, вываливая в воду содержимое второго бочонка. – Вот им жертва. Если вуо-тоны любят кровь, вот им кровь. Назовем это жестом доброй воли.
Рыбачка недоверчиво покосилась на него, однако промолчала. Над нами уже собирались темным облачком птицы, острые клювы и голубые горлышки ждали пира.
Дем Лун, засмотревшись на поселок, перестал грести.
– Они что, нас не видят? – пробормотал он.
Чуа, фыркнув, мотнула головой за корму нашей лодки.
Я обернулась. Следом за нами сквозь камыши выходили на воду четыре каноэ. Мужчины и женщины в них держали короткие луки, и стрелы, сколько я могла судить, целились прямо нам в глотки. Наконечники были не из стали – вроде бы костяные или, решила я, из зубов. Разглядев тот, что был ближе всего ко мне, я вдоль древка стрелы скользнула взглядом к неподвижным глазам лучника.
Вуо-тоны не особо отличались от уроженцев Домбанга: темная кожа, тонкие черные волосы, высокие скулы, квадратные подбородки. Одевались они, как Чуа, в узкие штаны и открытые безрукавки из крокодиловой и змеиной кожи. Самым заметным их отличием были, конечно, темные полосы, наколотые на лицах, вдоль рук, на шее и ладонях, так что казалось, все тело исполосовано тенями. Того, который целился в меня, я узнала – это он следил за мной в переулках, пока я разрисовывала город ладонями. Лука он не опустил, но, к моему удивлению, улыбнулся и подмигнул.
– По-моему, мы им понравились, – подала голос Эла.
Жрица наконец соизволила проснуться и встала между транцами; лениво потянулась, а потом сделала пару наклонов, касаясь пальцев ног.
– Те, кому я нравлюсь, обычно обходятся без луков, – возразил Рук.
Поясной нож, которым он вскрывал бочки, остался у него в руке. Помедлив, Рук благоразумно вложил оружие в ножны.
Я, честно говоря, не верила, что мы отыщем вуо-тонов, особенно после смерти Хина. Мне тогда подумалось, мы так и вернемся в Домбанг ни с чем. И, даже раздвигая камыши, я не ожидала найти за ними ничего, кроме новой протоки, нового поворота водяного лабиринта. Чудилось, что так будет всегда, что дельта покрыла собой целый мир, и мы в нем одни: шестеро людей и слепо клонящийся вперед труп в поисках полузабытого народа Чуа, которого, возможно, уже много лет не существует.
И вот они здесь, скользят к нам на черных каноэ и обескураживающе улыбаются из-за нацеленных луков. Впрочем, у того, кто нарушил наконец молчание, в руке был не лук, а весло. Он, неподвижнее идола, сидел на корме, изучая нас, пришельцев. Чернильные полоски на его лице пересекались со шрамами. Один из этих шрамов погубил глаз, оставив на его месте бугристый рубец, зато другой глаз смотрел остро и блестел на солнце.
– Только не им, сестра, – проговорил он наконец, обращаясь к Чуа голосом тихим, как ветер в камышах.
– Только не им, Кам Хуа, – кивнула та в ответ.
Он с улыбкой покачал головой, тронул пальцем пустую глазницу.
– Кам Хуа умер в дельте. Я свидетель Вуо-тона. – На аннурском он говорил безупречно, но чуть растянутые краешки слов показывали, что язык для него чужой.
Эла, услышав слово «свидетель», вопросительно подняла бровь и оглянулась на Коссала. Тот пожал плечами. Совпадение могло показаться странным, однако, и кроме меня, на свете, конечно, были люди, за кем требовался присмотр.
Чуа не сводила с сидящего глаз.
– Я оставила тебя совсем мальчиком.
– И ты тогда была еще девочкой, – пожал он плечами. – Вода течет, русла меняют путь. Дай срок, вернутся и потерянные.
– Не все, – покачала головой Чуа.
– Напрасно ты ненавидишь места, сделавшие тебя тем, что ты есть.
– И забравшие мужчину, которого я любила? – возразила Чуа. – Их я вправе ненавидеть?
– Я его видел, твоего любимого. Он не годился для встречи с дельтой.
– Конечно нет. Как ты не годишься для встречи с открытым морем. И все же у него хватало отваги каждый день уходить в протоки.
В ответ свидетель церемонно поклонился, как бы признавая ошибку или вину. Такие манеры казались совсем не к лицу сидящему в каноэ человеку с веслом в руке – и особенно учитывая нацеленные на нас стрелы. Однако его следующие слова прозвучали искренне.
– Каждое сердце бьется в своем ритме. Прими мое горе. Я посажу фиалку в память о твоем любимом.
При этих словах шевельнулся молча слушавший Рук.
– Расскажи-ка, что за фиалки, – тихо произнес он.
Свидетель не оглянулся на него, обращаясь только к Чуа:
– Здесь и другие, не принадлежащие к дельте.
– Они очень рвались сюда.
– Полная аннурских солдат барка… – угрюмо заговорил Рук.
Свидетель как бы невзначай стукнул пальцем по веслу, зазвенела тетива, и в паре дюймов от колена Рука в борт вонзилась стрела.
– Объясни ему, – сказал старик с веслом, – что он еще не заслужил голоса.
Лицо Чуа застыло.
– Он не вуо-тон.
– Как и все прочие, – мягко напомнил свидетель, – однако ты привела их сюда.
– Они настаивали.
– Может, ты забыла наши законы? Вуо-тоны принимают детей и заслуживших голос. И никого больше. Они… – он указал веслом, – едва ли дети…
– Они не желают стать вуо-тонами. Они хотят с вами поговорить. – Помолчав, Чуа добавила: – О Троих.
– Как они будут говорить, не имея голоса?
Чуа сквозь зубы втянула воздух:
– Они из того же теста, что мой муж. Они не созданы для встречи с нашими богами.
– С нашими богами? – покачал головой свидетель. – Я скорее отдам последний глаз, чем предложу богам этих хилых созданий. Если хотят говорить, пусть заслужат голос.
– Как? – резко спросил Рук.
– Как наши дети, – мягко улыбнулся в ответ старый вуо-тон. – Через испытание.
Я вдруг поняла, что по горло сыта испытаниями. И не успела проглотить сорвавшихся с языка слов:
– А если мы не хотим?
– Дельта всегда голодна, – пожал плечами свидетель.
Рук тряхнул головой – сердито, но с азартом.
– Где ваше гребаное испытание?
Странный вид был у нашего отряда на плотах и мостках плавучего селения. Воины с каноэ шли за нами и целили в спины из натянутых луков, а ребятня, шныряя и вертясь под ногами, покалывала нам ляжки зазубренными гарпунами. Не по злобе – для маленьких негодников это была игра, они смеялись и тыкали пальцами, носились туда-сюда и друг друга задевали не меньше, чем нас.
– Я подумываю отдать богу всю эту деревню, – буркнул Коссал, в сотый раз отбивая атаку ладонью.
– Отчего ты так ненавидишь веселье? – упрекнула Эла.
Она приплясывала на мостках, отводя копья, ловя и бросая обратно летящие в нее камни, дергая детишек за уши и прижимая им пальцем носы.
Рук уколов вовсе не замечал: не оборачивался, даже когда острый наконечник пускал кровь, и очень скоро наскучил детям. Взгляд, которым он мерил деревню, был мне знаком – с таким взглядом он готовился к бою.
Учитывая, что из материалов у строителей был лишь тростник, деревня выглядела на удивление удобной для жизни. Высокие окна впускали в дома ветер, а хитроумно устроенные шторы защищали от зноя. Плотики укрывались широкими навесами из циновок. Мы прошли обширное здание – я бы не подумала, что такое можно выстроить из тростника. Его большие окна были занавешены коврами из перьев – красных, желтых, оранжевых, голубых. Проникая сквозь занавеси, закатное солнце заливало полы теплым светом.
Ряд плотиков-кухонь сперва показался мне каменным, но вблизи я разглядела поверх тростника запекшуюся на солнце глину. Вокруг тщательно огороженных очагов выстроились глиняные миски, над исходящими паром пальмовыми листьями коптилось нанизанное на палочки мясо. От дымящих очагов в южной половине селения пахло запеченной рыбой, огненными перцами и сладким тростником.
– Куда мы идем? – спросил у Чуа Рук.
– К Мерке богов.
– К Мерке?
Я перехватила копьецо, отбила им два других, а потом сломала первое о головы маленьких разбойников. Те восторженно завизжали и оттянулись, чтобы подготовить новый штурм.
– Змеи, крокодилы, рыбы, – перечислил Коссал. – Больше в этом нужнике мерить нечего.
Я оглянулась на идущих следом воинов. Было незаметно, чтобы ворчание Коссала их оскорбило. С другой стороны, их луки и так были натянуты, и острые зубья наконечников смотрели нам в спины.
– Эта мерка для вас, – проговорила Чуа.
Мы уже вышли из-за домов на открытое место.
– Что будем мерить? – спросила я.
– Мерить будете не вы. Мерить будут вас. Чтобы узнать, заслуживаете ли вы голоса.
– Небывалая мудрость! – заметила Эла. – Мир стал бы куда как лучше, если бы здесь нельзя было заговорить, не пройдя испытания.
– Если бы испытание проходил каждый, – фыркнула Чуа, – мир стал бы куда как молчаливее.
Мы вышли к широкому пруду. Оглядываясь, я поняла, что тростниковые хижины и плотики селения образовывали окружность посреди озера. Внутри лежал пруд в несколько десятков шагов шириной – озерцо в озере с берегами из плотов и домов. Недурное место для купания детей и мытья взрослых, этакая жидкая городская площадь, отгороженная от дельты. И защищенная от ее обитателей – не считая только разлегшихся на воде трех крокодилов.
Я их сперва не заметила – как и все наши.
Потом рассмотрела на воде чешуйчатые хвосты и выступающие над поверхностью глаза. Каждый крокодил был не меньше десяти футов в длину – десять футов чешуи, зубов и когтей.
В Домбанге, если течение реки заносило в город крокодила, рыбаки, собравшись толпой в десяток или два человек, выходили на него с сетями и копьями. В этой охоте мстительность – рыбаки ежегодно гибли от крокодилов – сочеталась со здравым смыслом. Никому не нравится жить в считаных шагах от зверя, способного разом отхватить человеку ноги или, вздыбившись над водой, сцапать вопящую жертву и утянуть в воду, а там переворачиваться раз за разом, пока человек не захлебнется или не истечет кровью.