– Мертвые не сражаются.
– Если они погибают, – ровным голосом возразил свидетель, – то погибают с ножом в руке. Чем гордиться тому, кто всю жизнь прятался?
– В Домбанге больше ста тысяч человек, – сказал Рук. – Почти все они живут в веселье и благоденствии. Их никто не бросает голыми в дельту подраться с крокодилами.
– Потому-то люди Домбанга так слабы. Вы забыли своих богов.
Обгладывавший мясо с ребра Коссал помедлил, утер рот и ткнул в вождя вуо-тонов кровавой костью.
– Расскажи нам о богах.
Одноглазый кивнул так, словно ждал этой просьбы.
– Ты не из Домбанга, – сказал он.
– Она из Домбанга, – кивнула на меня Эла. – Мы кеттрал.
Коссал закатил глаза, но спорить не стал.
– Кеттрал. – Свидетель растянул слово, словно пробовал его на прочность. – Я слышал об этих воинах. Теперь понимаю, почему вы пришлись богам по мерке.
Он тихо пробормотал что-то сидевшим рядом вуо-тонам. Я разобрала только слово «кеттрал». По цепочке от него прокатились удивленные вопросы и восклицания. Мужчины и женщины, блестя глазами на татуированных лицах, разглядывали нас, словно впервые увидели.
– И зачем же, – помолчав, спросил свидетель, – кеттрал явились в Дарованную страну?
– Чтобы найти вас, – мрачно обронил Рук и шевельнулся, как разворачивающая кольца змея.
– Ты не кеттрал, – сказал предводитель. – Тебя мы видели в городе. Зачем ты искал тех, кого так долго не замечал?
– Затем, что неделю назад перебили почти двести человек. Половина – аннурцы, половина – уроженцы города.
– А… – Свидетель перевел сказанное остальным и снова повернулся к Руку. – Плоский корабль? С пропахшей солью обшивкой?
– Когда мы его нашли, там пахло не столько солью, сколько кровью.
– Великая жертва, – кивнул свидетель. – Святая.
– Что же святого, – сказал Рук, – в двух сотнях людей с выдранными глотками, оторванными руками, отрубленными головами и посаженными в пустые глазницы травами?
– Это работа Трех, – ответил свидетель так, словно это все объясняло.
Рук долго смотрел на него, затем обвел взглядом сгрудившихся на лодках и плотах вуо-тонов.
– Трех? – тихо спросил он. – Или трех тысяч?
– Ты думаешь, на твоих людей напали мы?
– Я ни разу не видел богов, – ответил Рук, – а вас я вижу.
– Вы потому не видите богов, что ваш город забыл поклонение.
– О, с поклонением в Домбанге все прекрасно. Детей еженедельно волокут на смерть в дельте.
– Трое не принимают ваших жалких жертв, – покачал головой свидетель, – как ягуар не прикоснется к тухлому мясу.
– Я видел трупы, – тихо ответил Рук.
– В Дарованной стране хватает способов умереть, – возразил свидетель. – От змеиных укусов и пауков. От воды. От жажды.
В сознании у меня жарко полыхнуло видение: глаза ягуара и под ними – иные глаза, женщины и не женщины. Меня пронзила боль. Раны давным-давно затянулись, но сейчас каждый шрам будто снова начал кровоточить. У меня вдруг закружилась голова, огни фонарей заметались по кругу. И звезды загорелись огнями.
Свидетель вел беседу с Руком, как видно не заметив моего кратковременного беспамятства.
– То, чем занимаются ваши жрецы, – это не поклонение.
– Сказал человек, пытавшийся скормить нас крокодилам.
– Вы сами пришли к нам. Вы этого добивались.
– Мы добивались разговора.
– Только тот, кто измерен, имеет голос. – Одноглазый покачал головой и повторил: – Вы этого хотели.
– А те, кто остался на барке? – спросил Рук. – Они тоже сами выбрали свою судьбу?
– Мы связаны клятвой предков.
– Разве горожане не слабаки? – фыркнул Рук. – Разве мы – не тухлятина, непригодная для Трех?
– Двести вооруженных человек, готовых применить силу, – это не одинокая душа, оставленная на илистой отмели, – улыбнулся свидетель. – Такая добыча достойна охотников.
Рук промолчал. Мертвый крокодил прорезями глаз озирал ночь, замирающий пир, застывший на блюдах жир, уже не красно-коричневый, а серый.
– Откуда ты все это знаешь, если никогда не видел Троих? – спросила я.
Свидетель повернул ко мне татуированное лицо, взглянул, казалось, не только на меня, но и сквозь.
– Каждые десять-двадцать лет они оставляют одного из воинов в живых.
– Зачем? – удивилась я.
– Чтобы тот, – он поднял руку к своей груди и улыбнулся, словно удивляясь, что уцелевшее тело еще при нем, – свидетельствовал истину.
Меня снова накрыло головокружение, но я отогнала его, принудила себя сквозь туман воспоминания смотреть в настоящее, на сидевшего передо мной мужчину, и высвободила вопрос, огнем жегший мне гортань.
– Как они выбирают? – сорвались с языка сиплые звуки. – Как выбирают, кого пощадить?
– Нам их пути неведомы, – пожал он плечами.
– Возможно, – ответила я. – Но вы поклоняетесь им не первую тысячу лет. Должны иметь представление, почему они поступают именно так.
Свидетель поднял бровь. Я чувствовала на себе его непроницаемый взгляд, чувствовала и вопрошающий взгляд Рука. Я догадывалась, что перешла черту. Слишком настойчиво добивалась ответов, которые не должны были меня волновать. И все же, встретившись с человеком, якобы узревшим богов, я должна была понять.
– Почему пощадили тебя? – резко спросила я.
Свидетель поджал губы, пальцем, как линию на карте, проследил тянущийся по плечу шрам.
– Я видел в них себя, – наконец ответил он. – Может быть, они увидели во мне частицу себя.
Вуо-тон покачал головой, будто бы сомневаясь в собственных словах.
– Может быть, им нужен тот, кто учил бы новые поколения.
– Учил умирать, – проворчал Рук.
– Учил жить. Сражаться. – Свидетель помолчал. – Трое могли бы в один день покончить с нами со всеми. Они могли бы каждую ночь восставать из вод и утаскивать нас в могилы. Ты видел своих людей на том плоском корабле. Ты знаешь, на что они способны.
– Почему же они так не делают? Если так любят охоту… – я кивнула на качающиеся вокруг озера камыши, – почему мы еще здесь?
– А иначе на кого им охотиться?
– Если это так, – сказал Рук, – хотя я в это не верю, вы сами себя превращаете в жертву.
– Все мы жертвы, – улыбнулся ему свидетель. – Жизнь не в кончине, а в самом ее течении.
– Тебе легко говорить, – покачал головой Рук. – Ты спасся.
С лица вождя смело улыбку. Взгляд стал вдруг пустым, глаза – дырами, просверленными в бездонную тьму.
– Жить с памятью о Трех вовсе не легко.
– Как волнительно! – проворковала Эла, коснувшись ладонью его плеча. – Ты их действительно видел?
Вождь кивнул.
– Как они выглядят?
Я не позволила себе склониться к рассказчику. Память ударила меня кулаком, стерев настоящее. Я снова видела замершего ягуара на берегу, видела, как он подобрался и прыгнул, разинув пасть. В воспоминании я тщетно заслонилась рукой, сопротивляясь до последнего, и вновь, как тысячу раз во сне, женщина, не бывшая женщиной, взметнулась из воды в совершенстве наготы, легко поймала зверя за загривок – ягуар дернулся и обмяк со сломанной шеей. Она легко отбросила тяжелую тушу, как отбрасывают, сытно наевшись, последнюю дочиста обгрызенную кость. Я снова ощутила, как зашлось сердце, когда она склонилась надо мной, я снова увидела ее глаза – глаза, что преследовали меня много лет, – холодные золотистые глаза на безупречном лице. Я услышала собственный голос: «Ты пришла меня спасти?» Я увидела ее зубы, ее заостренные резцы, когда она улыбнулась и покачала головой.
– Они прекрасны.
Долю мгновения я думала, что это мои слова, хотя не открывала рта.
Потом поняла, что говорил свидетель. Воспоминание стало меркнуть. Сквозь него снова проступало настоящее – сидящие на тростниковых плотиках вуо-тоны, лениво таращившиеся на меня крокодильи головы, готовый ко всему Рук, задержавшиеся на плече вождя пальцы Элы и невозможно далекий взгляд самого свидетеля.
– Похожи на людей? – услышала я свой голос.
– Они против нас, как мы – против своих теней, – ответил он.
Моя тень рядом с тенью Рука шевельнулась на плотике, дернулась вместе с огоньком фонаря, как будто в нас обоих сидело что-то беспокойное. Будто что-то под или за нашей кожей и костями не хотело мириться с неподвижностью тел.
– Как мило. – Эла погладила вождя по плечу. – Сравнение с тенями мне нравится. Хотя я его не понимаю.
– Они похожи на нас, – произнесла я, горячие слова не желали больше оставаться внутри. – Похожи, но быстрее и сильнее. Совершеннее. В них больше того, что делает нас живыми.
Коссал прищурился на меня из-за тарелки с остывающим мясом.
– Ты их видела.
Это был не вопрос, и я не стала отвечать.
– Какого цвета у нее глаза? – спросила я, повернувшись к предводителю вуо-тонов.
– Как последний луч солнца, – улыбнулся он воспоминанию.
– Золотые?
Он кивнул.
– А шрам? – уточнила я, чувствуя, как болезненно колотится сердце. – Вот здесь?
Я пальцем обозначила линию вдоль подбородка.
– Так ты ее тоже видела.
Помедлив, я кивнула. Я чувствовала на себе серьезные неотрывные взгляды вуо-тонов. Я не отвечала на них. Только один взгляд что-то значил – взгляд Рука, изучавший меня с гневом и откровенным недоверием.
– Ты бы мне не поверил, – обратилась я к нему.
– Я и теперь не верю, – покачал он головой.
Я хотела возразить, но не сумела. Я всю жизнь носила в себе воспоминания об этих золотых глазах, об ужасающей небрежности, с какой она отшвырнула ягуара. Но оно почти всегда представлялось мне видением, сном, порождением спекшегося на солнце мозга.
– Конечно не веришь, – помолчав, ответила я. – Мне самой не верится, а ведь я ее видела.
Отвернувшись от Рука, я наткнулась на пристальный взгляд Чуа.
– Когда она тебя нашла?
Я смотрела на нее, не зная, как рассказать о встрече, которую отрицала почти два десятилетия. Рыбачка, стиснув сложенные на коленях морщинистые руки, смотрела на меня. И свидетель смотрел своим единственным глазом, и Коссал. Даже Эла в кои-то веки молчала. Я могла бы утаить воспоми