Жизнь – риск. Верная ставка возможна только на смерть. Я повернулась к нему лицом, порадовавшись, что он не видит меня в темноте.
– Это все я начала, – призналась я.
Он шевельнулся. Я представила его обращенный ко мне взгляд.
– Для столь короткого высказывания – на редкость туманно.
– Мятеж, – выдохнула я, подобравшись.
Первое слово далось труднее всего, как первые гребки в холодной воде, когда сжимает в груди и срывается дыхание.
– Это я, вернувшись в город, наставила повсюду «кровавых дланей».
Воздух в камере вдруг опасно застыл. Я поймала себя на том, что готовлюсь к бою, незаметно разворачиваюсь навстречу удару, напрягаюсь, и одернула себя. Я выдала правду, чтобы снять защиту, а не удвоить. Рук замер – как валун, готовый от малейшего толчка сорваться в пропасть.
– Зачем? – спросил он наконец.
Я колебалась. Целью моей было подойти поближе к истине, но насколько близко?
– Ты не кеттрал, – нарушил долгое молчание Рук.
– Нет, – протяжно, со всхлипом вздохнула я.
Я чувствовала, как изменилось пространство между нами, прогнувшись под тяжестью этого короткого слога.
– Что ты такое?
– Я надеялась, ты спросишь: «Кто…»
– Думается, ни твои, ни мои надежды на эту ночь не сбудутся.
– Я говорю это потому, – упорствовала я, пытаясь завладеть беседой, удержать ее, – что хочу быть честна.
– А что, собственно, ты говоришь? Что ты не кеттрал. Что явилась в Домбанг, чтобы устроить бунт, а может, и переворот. – Он помолчал, взвешивая варианты. – Если ты с ними, я убью тебя, не дожидаясь дельты. Хватит с меня на сегодня измен.
Правда подобна змее. Бдительный может удержать ее в клетке. Отважный может ее выпустить. Но только глупец выпустит змею в надежде удержать ее за хвост.
– Я жрица Ананшаэля, – сказала я, и слова звучали как надо, правильно. – Воспитывалась в Рашшамбаре. А сюда, на родину, вернулась, чтобы служить своему богу.
Рук долго молчал, но когда заговорил, в голосе не слышалось удивления.
– Присягнувшая Черепу.
– Мы не любим этого прозвища.
– Ты явилась в Домбанг, чтобы навалить целые барки трупов, и беспокоишься о прозвище? – Я услышала, как он покачал головой. – Мне бы следовало сейчас вас убить. Всех.
– Не справишься, – спокойно сказала я. – Кроме того, если они в самом деле отправят нас в дельту, мы тебе пригодимся. Я пригожусь.
– Чтобы всадить нож в спину?
– Чтобы встать плечом к плечу.
– А Две Сети тоже из Присягнувших Черепу?
– Чуа сказала о себе правду.
Я опять услышала, как он качает головой.
– Ручаешься? Она как будто не замешкалась убить любимого мужа.
– Не видел ты, как умирают от змеиного укуса, – ответила я. – Нож добрее.
Рук изумил меня смехом – пустым, ржавым, безрадостным.
– Вот что вы себе говорите? Вот как себя оправдываете?
– Нас сызмальства учат не оправдывать себя. Нашу веру непросто бывает понять.
– Тогда зачем ты мне сказала?
– Хотела, чтобы ты знал правду.
После долгой жизни среди людей, для которых смерть лишена жала, легко забываешь, какой видится милость Ананшаэля другим. Я не ожидала от Рука ликования. Я ждала, что он придет в ярость, в смятение, забросает меня вопросами, на которые я не смогу или буду не вправе дать ответ. Я ожидала трудного разговора, но мою душу переполнял прекрасный покой Рашшамбара. Верные Ананшаэля виделись мне такими, как Коссал и Эла: полными жизни.
Теперь это кажется глупостью, но я не рассчитывала нарваться на отвращение.
Я так и чувствовала, как иссякает тепло между нами. Протянула руку, нащупала в темноте его плечо. Он сжал мою ладонь жесткими пальцами, и мгновенье я думала, что все еще будет хорошо. А потом он отбросил мою руку. По камню заскребли подошвы сапог – он перебирался в дальний угол камеры.
– Рук… – позвала я.
Тишина поглотила имя. До меня доносилось дыхание – тяжелое, словно он пробежал много миль с невероятно тяжелым неотвязным грузом на плечах.
Я снова произнесла: «Рук…», хотя уже понимала, что мне нечего добавить к его имени.
Вот она, правда, вырвалась на волю. По крайней мере, половина всей правды. Я обратила взгляд в клетку своей души, гадая, что натворила.
«Вот тебе вместо цветов еще содрогающиеся трупы десятка изменников».
Когда тюремщики отворили дверь камеры и мне пришлось смаргивать слезы, навернувшиеся от слепящего полумрака, я вообразила, как говорю Руку эти слова. На тот миг они представились мне подходящим жестом примирения. Что ни говори, эти люди его предали, взбунтовали его город, захватили его крепость.
– Кто тут главный? – с напором, не смущаясь слепотой после проведенной в темноте ночи, спросил Рук. – Где мои люди? Те, кто меня не предал.
Ближайший к нему стражник – здоровяк, словно сляпанный из горы речной глины, опустил на голову Руку дубинку. Опытный кулачный боец умеет принимать удары, но никакой опыт не смягчит удара длинной палкой по черепу. Рука откинуло к стене. Он выровнялся, оттолкнувшись плечом от грубого камня, и снова обратился к великану-стражнику:
– Где мои люди?
Я бросила взгляд через плечо: Чуа, Эла, Коссал стояли на ногах. Жрец и жрица на вид не стали менее опасны, однако вряд ли приходилось рассчитывать на их поддержку в моей игре. Для начала я могла бы свалить зверюгу с дубинкой, а уж там как пойдет. Груда тел – не традиционный знак любви, но мы с Руком никогда не были охотниками до роз и рубинов. Помогая отомстить, я могла бы отчасти затянуть разрыв, созданный между нами моей дурацкой откровенностью. Хоть что-то, хоть какой жест доброй воли… Эту мысль мне пришлось отбросить почти сразу.
Прежде всего, она была неосуществима. У двери стояли две дюжины стражников в кольчугах и почти все с заряженными арбалетами. Руки у меня проворные, но не настолько. И все равно я могла бы попытать счастья – не будь повальная резня запрещена условиями. Что толку влюбляться, когда Испытание уже провалено?
Рослый стражник – он остался в форме зеленых рубашек, хотя, как и все они, кажется, широко толковал понятие верности – снова занес дубинку. Я ловко вклинилась между ними.
– Лишние вопросы, – обратилась я к Руку, глядя в глаза этому здоровенному мерзавцу. – Чувствую, главного мы сейчас увидим.
Зеленая рубашка улыбнулся. У него был леденящий взгляд человека, убежденного в своей правоте.
– Увидите, – подтвердил он. – Еще как увидите.
Нам, одному за другим, связали руки в запястьях. Когда Рука подтолкнули к дверям, я попыталась поймать его взгляд. Напрасно старалась. Мужчина, позапрошлой ночью сжимавший меня в объятиях, теперь обошел мня, как столб, – не человека, а какую-то не стоящую внимания подпорку. Он гордо шагал по коридору между двух вооруженных стражников, а я, глядя ему в спину, пыталась понять, ненавижу его непробиваемую гордость или восхищаюсь ею. Что бы я испытала, если бы он оглянулся на меня, выказал хоть малое замешательство, проявил слабость? Больше стала бы его любить или меньше? И, как всегда, когда дело касалось моего сердца, не нашла ответа.
Зеленые рубашки повели следом за ним остальных. Коссал раздраженно крутил головой, а Эла строила глазки ударившему Рука здоровиле. Я не смотрела на них, разыгрывая покорную пленницу, пока солдаты по ступеням выводили нас из подземной промозглой сырости в предполуденный зной дельты.
– Вид у тебя усталый, – сказала Эла, когда мы разворачивались на третьей или четвертой площадке.
Я покосилась на жрицу. Ни стянувшая запястья веревка, ни мятая, измазанная одежда не мешали ей выглядеть довольной и отдохнувшей.
– Да, – ответила я, немного помолчав.
– Третий раз я угодила в темницу, – доверительно поведала она. – И у меня начинает складываться о них невысокое мнение.
Стражник грубо толкнул ее в спину:
– Не разговаривать!
Эла не сбилась с шага, но бросила на грубияна неодобрительный взгляд.
– Как тебя зовут? – спросила она.
Тот растерянно оглянулся на своих.
– Лицо у тебя не такое уж страшное, и, судя по складкам одежды, тело тоже ничего себе. – Эла с сожалением покачала головой. – А вот характер достоин сожаления.
– Я сказал, пасть заткни, сука…
Не успел стражник договорить, Эла скользнула под заряженный арбалет и связанными руками ударила по горлу. Мужчина упал, задыхаясь. Такой прием смертелен, хотя умирают от него не сразу. Все произошло так быстро, так тихо, без суеты, что заметили только стоявшие совсем рядом – во всяком случае, поначалу. Повисла короткая пауза, как в музыке перед новым тактом, а потом зеленые рубашки заорали хором, сгрудились, пробиваясь кто к нам, кто от нас, и дружно направили прицел на Элу.
Та будто не заметила. Пока солдат у ее ног давился воздухом, она старательно поправляла прическу.
Шедший на шаг впереди нее Коссал обернулся.
– Досадно будет, если ты уйдешь к богу, не добравшись до дельты, – покачал он головой. – Ты мне нужна.
Эла нахмурила брови:
– Это даже мило с твоей стороны. – Она обратилась ко мне: – Я так и не решила, что приятнее слышать: что ты нужна или что желанна.
– Всем лечь!
Среди зеленых рубашек наконец объявился главный. Зверюга с дубинкой тыкал палкой то в Элу: «Ложись, на хер!», то в своих: «Взять суку на прицел!»
Эла, оценив взглядом половицы, покачала головой.
– Здесь слишком грязно. Так что не лягу. К тому же, – добавила она, кивнув на корчившегося у ее ног человека, – мне не нравится слово «сука».
Молчание натянулось как струна – я словно слышала шаги моего бога, наступавшего на нас по широкому коридору. Смерив глазами расстояние между собой и Руком, я прикинула, успею ли убить его прежде, чем другой всадит ему в грудь арбалетный болт. Правда, и этого было бы мало – я ведь так и не разобралась, что за чувство закралось мне в сердце. И даже если любовь, за мной числился еще один должок – беременная женщина. Пусть я даже успею к Руку, успею задушить насмерть до того, как меня прикончат зеленые рубашки, все равно это провал. И все же после стольких стараний мне не хотелось уступать чужому равнодушному человеку право предать его в руки бога.