«Дай ей умереть».
Разве я не слуга Ананшаэля? Разве эта паучиха – не его слуга? Лежа на жесткой земле, слепая от боли, я молилась Ананшаэлю – и он ответил на молитву. Мне представились проклевывающиеся в теле рыбачки сотни яичек, новорожденные существа, пирующие в темноте, пожирающие ее кровь и мясо, раздирающие их, пока не наберутся силы, чтобы продрать кожу, вырваться из черных развалин тела. И это тоже деяние моего бога. Такое происходит в дельте ежедневно, тысячи раз на дню. Кто я такая, чтобы спорить? Тем более если могу обратить происходящее к своей цели, подчинить своему служению.
Я медленно опустила руку.
Паучиха смотрела на меня. Не представляю, что она видела в темноте, но ее сверкающие глазки не отрывались от меня, даже когда тварь замерла, откладывая яйца. Ужас меня покинул. Она была прекрасна, эта паучиха – стройная, длинноногая, великолепная в чистоте целеустремленности. Она, как и отравившая меня утром змея, как разрубленный мною в селении Вуо-тон крокодил, как кинувшийся на меня в детстве ягуар, была созданием дельты и, как и я, смиренной и щедрой служительницей смерти. С самого возвращения в Домбанг я тщилась стать тем, чем не была, найти в себе незнакомые чувства. Что понимала в любви эта паучиха? Что ей до любви?
Иногда довольно быть тем, что ты есть.
– Давай, – шепнула я ей. – Делай свое дело.
Я ждала, что она убежит, закончив кладку. Нет. Вытянув тело из пробуренной в боку Чуа ямки, она несколько раз шатко, неуверенно шагнула и свалилась наземь. Об этом я забыла. Кладка яиц – последнее дело кукольника. Паучиха не видит, как вырывается на свет ее потомство, не видит, как растут паучата.
Я протянула руку, взяла в ладонь и подняла к луне дернувшееся в последний раз тельце: умелые, ласковые руки Ананшаэля уже развоплотили ее. Я еще держала труп, когда меня снова накрыла темнота.
Второй раз я очнулась, потому что Рук тряс меня за плечи. За его головой сияло, слепя глаза и укрывая его лицо тенью, утреннее солнце.
Шевелиться было еще больно, но далеко не так, как в прошлый раз, ночью.
Ночью…
Повернувшись, я увидела на расстоянии вытянутой руки трупик паучихи. Над ней уже жужжали мухи, кишели муравьи. Лежавшая в нескольких шагах дальше Чуа еще не очнулась, ранка у нее в боку подсохла. Элы с Коссалом я не нашла. Место, где они лежали ночью, опустело, осталась только примятая трава. Встревожиться за них я не успела, потому что Рук поднял меня на ноги.
– Что происходит? – выдавила я, прикрывая глаза ладонью.
– Ягуары происходят, – прорычал он и, еще не договорив, швырнул что-то левой рукой (палку или камень, мне помешала рассмотреть муть в глазах). – Два ягуара. Поначалу опасались, но, по-моему, уже разгадали мой секрет.
– Какой секрет? – спросила я, моргая и вглядываясь в густые кусты вокруг.
Во рту стоял вкус пепла, в голове гудело, но зрение потихоньку прояснялось. Мы стояли на маленькой, с десяток шагов, прогалине. Ее лениво огибала широкая мутная протока. Со стороны суши поднимались тростники и колючие заросли.
– Секрет в том, – буркнул Рук, – что мне двух шагов не пройти, не свалившись.
Я тоже попробовала шагнуть, пошатнулась и упала бы, если бы не ухватилась за его плечо.
И тогда заметила, что в руке у него меч – необычный, вычурный, из кованой бронзы.
– Откуда? – тупо спросила я, забыв на минуту о замеченном раньше складе оружия.
– Оружие нам оставили. – Рук указал на уменьшившуюся груду.
– Хоть и бросили на смерть?
– Думаю, чтобы нам тут не скучно было умирать. Вот…
Он вложил мне в руку древко копья. Оно было с меня ростом, наконечник тоже из бронзы. Я бы долго любовалась им, если бы ягуары не выбрали это время для атаки – они плавно, словно вытекли, вышли из кустов с двух сторон от нас. Рук, сверкнув отраженным в клинке солнцем, замахнулся на одного, я развернулась к другому.
Я впервые видела ягуара с того дня, когда меня в прошлый раз пытались принести в жертву. Мне помнился громадный кот с пастью, готовой разом сокрушить мой череп. Конечно, с тех пор я подросла и избавилась от детских страхов. Зверь, с которым предстояло схватиться теперь, был немногим тяжелей меня. Двигался он с той же запомнившейся мне смертоносной грацией, но и я стала ловчее. Пока между нами копейный наконечник, он мне не опасен.
Ягуар оскалил клыки, зашипел, переступил вправо, влево, отыскивая слабое место. Золотисто-зеленые глаза впились в меня почти человеческим взглядом.
– Давай-давай, – шепнула я.
Кот хлестнул хвостом, обошел меня по широкой дуге, отмахнулся лапой от наконечника и снова закружил, испытывая оборону. За спиной обиженно взвыл второй зверь.
– Не могу не отметить недостатка бессмертных женщин, выскакивающих из вод нам на выручку, – заметил Рук. – Или до них еще дойдет?
Дышал он тяжело, но размеренно.
– Я бы не спешила с ней встретиться, – ответила я. – Послушать вуо-тонов, в тот раз она оставила меня в живых, чтобы потом веселее было убивать.
– Да? Ну так ей бы лучше поторопиться, а то эти кошечки справятся и сами.
Я спросонья была не в себе, а потом отвлеклась на ягуаров, так что только теперь заметила, что вчерашняя ярость Рука, его отвращение и презрение ко мне пропали без следа. Обернуться, чтобы заглянуть ему в лицо, я не решилась, но голос стал прежним: с суховатой усмешкой, ясный и невозмутимый.
– Отчего ты не дашь им нас убить? – спросила я. – Меня убить.
– А потом в одиночку пробиваться из дельты?
– Мог бы спасти одну Чуа. Она лучше любого из нас знает дельту.
Я стояла вполоборота к ягуару, словно забыла о нем, пока краем глаза не уловила движения, а тогда хлестнула копьем, сбив зверя в прыжке. Сражаться копьем мне давно не доводилось, и, хотя наконечник оцарапал ему бок, основной удар пришелся древком. Ягуар вскочил, зашипел и попятился, не сводя с меня светящихся лавой глаз.
– Промахнулась, как я понял? – спросил Рук.
– Недобила.
– Хреновая из тебя жрица смерти.
– Зачем ты нас спасал? – спросила я. – Зачем привел меня в чувство?
Рук вместо ответа тихо выругался. За коротким шорохом послышался звук входящего в тело клинка и отчаянный визг, сменившийся тяжелым дыханием Рука.
– Ты еще жив? – осведомилась я.
– Пока да.
– Тогда отвечай на вопрос.
Рук сплюнул:
– Наверняка еще не раз придется горько пожалеть о своем решении, но пока что у нас с тобой не кончено.
Мой зверь оскалил зубы. Я ответила ему тем же.
– Это как понимать?
– Ты еще не открыла мне правды.
– Тебе мало знать, что я жрица Ананшаэля?
– Мало. Ты сказала, что вернулась в Домбанг, а зачем, не объяснила.
– Чтобы послужить богу.
– Смерть всюду одинакова. Я видел, как умирают люди в других местах. И сам убивал. Зачем тащиться в такую даль?
Почему-то мне было проще с ним разговаривать, стоя перед ягуаром, словно зверь напоминал о могуществе моего бога, о том, что все сказанное нами, вся причиненная и испытанная боль уйдет, забудется со смертью. Я перехватила копье старинным манджарским «хватом журавля», приподняв над головой, и прикрыла глаза.
Не знаю, какое чувство предупредило меня о прыжке ягуара. Может, движение воздуха шевельнуло волоски на предплечьях. Или я что-то услышала. Или сквозь веки увидела движение красных теней. Или костями уловила голос бога. Все равно. Главное, я о нем знала и всей силой ослабевшей руки опустила копье, пробила шкуру и узлы мышц, сквозь сдавленный кошачий вопль погрузила копье в запекшуюся землю. За спиной слышался шум боя – Рук тоже сражался насмерть, но я не открыла глаз и крепко держала копье, на котором корчился зверь. Когда через древко ко мне дошло содрогание последнего вздоха, я позволила себе взглянуть.
Мое копье пробило ягуару спину над плечом, пригвоздило его к земле. Он глянул на меня своими прозрачными глазами, оскалил зубы и уронил голову – дикая тварь, укрощенная наконец терпеливой рукой Ананшаэля.
Только вырвав копье из окровавленного тела, я заметила, что и схватка за моей спиной окончена. Обернувшись, я увидела Рука стоящим на одном колене над трупом другого ягуара. Солнце играло на бронзовом клинке, блестело в крови, превращая падающие капли в рубины. Стекающий по лицу пот промочил Руку безрукавку, а на плече смешался с кровью – от царапин там, где зверь пробил его защиту, и из проколов от крокодильих зубов. Рук, казалось, не замечал ран. Он смотрел только на меня. Словно остальной мир пропал, утонул в болоте.
– Зачем ты вернулась? – спросил он.
Ответ кололся во мне, как впившийся в тело шип. «Вернулась, чтобы полюбить тебя и отдать богу». Так сказал бы Коссал. Коссал всегда говорил только то, что думал. Так могла бы сказать Эла. Я же, открыв рот, чтобы изречь правду, услышала от себя другие слова.
– Вернулась, чтобы узнать, кто обитает в дельте. Я хотела понять, что произошло со мной в детстве.
Это не было ложью, но не было и всей правдой.
Рук взглянул недоверчиво, тяжело перевел дыхание, но от новых расспросов его отвлек стон очнувшейся Чуа. Женщина шевельнулась, стала бессмысленно шарить руками по воздуху, по земле.
– Чуа, – позвала я, шагнув к ней.
Услышав свое имя, она замерла, а потом перевернулась на четвереньки и выковыряла из земли большой острый камень, зажала его в пальцах, будто собиралась вдребезги раздробить мне череп.
– Чуа, – повторила я, сделав еще шаг к ней. – Это Пирр и Рук. Мы на острове. Они нас отравили и бросили здесь.
Ее темные глаза забегали от меня к Руку, понемногу становясь осмысленными.
– Помню, – сухим сорванным голосом произнесла она, но камня не выпустила. – Где те двое?
– Пропали, – ответил Рук. – Когда я очнулся, их уже не было.
– Значит, мертвы, – кивнула рыбачка, будто того и ждала.
– Я бы за это не поручилась, – сказала я.
– Ручайся не ручайся, все равно. – Она всмотрелась в медлительное течение реки и покачала головой. – Надо отойти от воды.