– Ты ошибся, Коссал, – услышала я собственный голос.
Хроники Рашшамбара подробно описывали кшештрим. Как-никак отчеты составляли на всем протяжении многовековой войны. Все авторы в один голос говорили о нечеловеческом уме кшештрим, об их бессмертии, полном бесчувствии и равнодушной жестокости. Никто из хронистов не упоминал неземной красоты. Я попробовала уместить в словах то, что представилось моим глазам. Не сумела. Даже теперь, много лет спустя, я могла бы пятнать чернилами страницу за страницей, не находя верных слов, выражений, хоть близких к истине. Тщетно. На земле есть вещи, неподвластные речи.
– Они не кшештрим, – сказала я, снова открыв глаза.
Все трое встрепенулись при этом слове – не рывком, как человек перед угрозой, а неспешно пробуждая силу, подобно напружинившемуся для прыжка коту.
Ханг Лок и Синн оскалили заточенные зубы и, видно, готовы были кинуться на нас. Тогда Кем Анх взяла обоих за руки, пальцами пробежала от локтей к плечам движением, полным пугающего соблазна. И медленно покачала головой.
– Нет, – подтвердил Коссал.
Я обернулась: старый жрец, отложив топоры, стягивал с себя одежду – ту самую хламиду, которую, не снимая, носил в городе. Она лужицей стекла ему под ноги, и тогда он снова поднял бронзовое оружие.
– Они не кшештрим.
И снова мужчины зарычали, и снова Кем Анх удержала их, обнимая за плечи, поглаживая по бокам, успокаивая.
– Я говорила… – забормотала Чуа. – Они боги. Мы бы не предались кшештрим. Недаром наша клятва: «Только не им!»
Я на Чуа не смотрела. Я не сводила глаз с созданий, которых она принимала за богов, смотрела им в глаза, пока не стало казаться, что, кроме них, ничего на свете не осталось.
– Это не клятва, – прошептала я, когда понимание обрушилось на меня тяжелым камнем, едва не выдавив воздух из груди.
– Вы забыли… – заговорила Чуа.
– Нет, забыли вуо-тоны, – замотала я головой. – «Не им». Это не клятва и никогда клятвой не было.
– Ты о чем говоришь? – рявкнул Рук.
Мое сердце грозило расколоть ребра.
– Это имя.
– Странное имя, – заметила Эла.
– Это не человеческое имя, – сказала я (меня жгло огнем, и страшно было, что кожа загорится). – Это имя их расы. Они не кшештрим. Они неббарим.
Улыбка Кен Анх блеснула острым серпом.
Солнце обратилось в преисподнюю.
– Неббарим – это детские сказки, – буркнул Рук.
– И что говорится о них в детских сказках? – тихо спросила я.
Все молчали, словно вытянуть слово из груди представлялось слишком тяжким трудом.
– Они всегда великолепны, – сама ответила я себе. – Могучи. Непримиримые враги кшештрим.
– В сказках, – выдавил наконец Рук, – они добрые.
– Кое в чем и сказки лгут.
На протяжении всего этого разговора те так и стояли там, если можно сказать «стояли» о существах, которые даже в неподвижности словно стягивали к себе свет, прогибали весь мир вокруг его центра – себя. Их неотвратимые взгляды следили за нами. Когда в глубине глотки Синна зародилось рычание, Кем Анх припала к нему, прижалась теплым телом, сквозь заостренные зубы мурлыкнула что-то на ухо. Они не говорили – может быть, никогда не знали речи, – но наши слова, уверена, понимали.
– Неббарим, – наконец подал голос Коссал. – Возможно. Это ничего не меняет.
Я вылупила на него глаза:
– Мы нашли последних представителей расы, вымершей за тысячелетия до войн с кшештрим, расы, в которую ты вообще не верил, и это «ничего не меняет»?
Старый жрец пожал плечами, перенес тяжесть тела на одну ногу, взвесил в руках парные топоры.
– Всякое бессмертие оскорбляет нашего бога.
– С другой стороны, они немало мужчин и женщин отдали Ананшаэлю, – заметила Эла, она почти мурлыкала. – И ты на них только посмотри! Нельзя ли нам с ними подружиться? Прежде чем убить, я хотела сказать.
Коссал покачал головой:
– Ты не хуже меня знаешь, что убийства – лишь половина нашего служения богу.
– И откуда у меня предчувствие, – хитро прищурилась на него Эла, – что вторая половина касается долга?
Жрец не ответил. Он не сводил глаз с созданий, явившихся, чтобы добавить в стену наши черепа.
– Пора, – наклонившись, шепнул мне в ухо Рук. – Нас пятеро против троих.
Он будто забыл нашу неоконченную ссору, забыл, что я собиралась его убить. Может, явление Трех стерло все из памяти, или он, когда я сложила оружие, счел меня безопасной. Так или иначе, он больше не думал сражаться со мной. Нет, он хотел сразиться с этими существами, бессчетные тысячи лет ходившими по свету.
Я оглянулась на Элу с Коссалом, потом на Троих. Они не шевельнулись. Видно, не спешили начинать охоту – если это была охота. С другой стороны, нам некуда было уйти. Побежим – и умрем на бегу. Они держались с ленивым спокойствием хищников, знающих, что жертве никуда не деться.
Явление неббарим что-то порвало во мне, сломало какое-то понятие или верование, о котором я и не подозревала, пока оно не разбилось вдребезги. Их не могло быть, они не могли стоять перед нами, но вот стояли и собирались нас прикончить, как уже прикончили тысячи или десятки тысяч людей.
Нет, это кое-что меняло, и перемена касалась не только нашей неизбежной гибели. Не знаю как, но в ту минуту перевернулся весь мир. Вглядываясь в их немыслимое совершенство, я знала, что ничего не понимаю, что мои глубочайшие, сердечные убеждения были ошибочны. Они пришли развоплотить нас – это было мне ясно, – но перед тем я хотела увидеть мир, каков он есть, понять его.
Я хотела хоть однажды понять себя.
Пока я разбиралась с этой зародившейся внутри потребностью, Коссал, ни разу еще не отпускавший взгляда созданий после их появления из зарослей, повернулся к Эле. Он поразил меня, улыбнувшись и отвесив ей глубокий, строгий поклон. Это могло показаться смешным – голый старик сгибается вдвое, жарясь на полуденном солнце, – но ему удалось и тогда сохранить изящество и даже элегантность. Так мог бы держаться молодой военный на балу – ослепленный красотой Элы, смиривший свою воинственность ради галантности. Он выпрямился и, не отпуская ее взгляда, указал на Трех:
– Эла Тимарна, жрица Ананшаэля, вторая, величайшая и последняя любовь моей жизни, не откажешься ли составить мне пару в этом танце?
Мой позвоночник прошил озноб. Не от явления Трех, или не только от него. Тут было иное, большее. Вглядываясь в жрицу и жреца, я ощутила в теле дрожь – зарождение новой ноты, которой не знала названия.
Эла с улыбкой шагнула вперед, обняла Коссала за шею плоской стороной своего серпа, подтянула к себе и приникла губами к его губам. На пути к югу я десятки раз видела, как они целуются – невинно клюют губами в затылок, смешливо чмокают в щеку. Здесь было совсем другое. Они надолго замерли – жрец и жрица, закрыв глаза, без объятий (руки заняты оружием), – слившись телами. При этом зрелище что-то во мне шевельнулось, заныло, словно пробудился к жизни какой-то орган, о существовании которого я прежде не подозревала.
Когда они наконец разделились, Эла сверкающими глазами всмотрелась в жреца.
– Любовь моя, – помолчав, сказала она.
– Правда? – вскинул бровь Коссал.
– Конечно, – со смехом развела руками Эла, и ее серп подмигнул солнцу.
Меня обвивала и душила двойная цветущая лоза – удивления и ужаса. Удивления перед увиденным и ужаса, что я не успею постичь. Что-то в том, как они стояли, как глядели друг на друга, что-то в Коссале… нет, не в Коссале, в Эле… что-то в ней было, но я не могла ухватить, не могла понять до конца…
Я перевела взгляд на Рука. Тот был насторожен, готов к бою. Я снова повернулась к жрецу и жрице. Мне хотелось смотреть на них вечно, смотреть, пока не узнаю, что я вижу, но, конечно, вечности у меня не было. Еще немного, и неббарим оторвут их друг от друга. Я качнулась к ним, с языка сорвалось: «Нельзя!»
Жрецы повернулись ко мне.
– Испытание не окончено! – Я умоляла, с трудом подбирая слова. – Вы – мои свидетели. Нельзя вам сейчас умирать. Пока нельзя.
– Все служат богу, Пирр, – мягко возразил Коссал. – Даже те, кто не проходил Испытания.
– А сегодня, – добавила, подмигнув мне, Эла, – мы принесем ему великий дар.
– Я еще не готова! – воскликнула я.
Мне не полагалось испытывать таких чувств. Мой бог явился. Он ждал, терпеливо ждал в камышах, плыл под гладью воды, тихо парил на ветру. Мне полагалось бы приветствовать его, с радостью кинуться в его объятия. Я всю жизнь готовилась к священному мигу развоплощения, а теперь, когда он настал… где была моя вера?
Я не годилась в жрицы. Я, как любая простушка, рыбачка или огородница, цеплялась за последние крохи жизни, еще одну, и еще, словно жизнь можно удержать, словно она – какой-нибудь застывший кристалл в наглухо закрытой от света пещере и способна оставаться неизменной на протяжении бессчетных поколений.
– Время кончилось, – сказал Коссал.
– Нет! У меня срок до конца дня!
Паника запертой в груди крысой скребла нутро холодными коготками жути. Мне так мало осталось. Не позднее полудня в Чуа проклюнулись бы паучата. Я бы отдала ее богу, и тогда осталось бы отпереть последний сундучок – разгадать тайну любви, последнюю тайну. Я, всю жизнь блуждавшая в потемках, чувствовала, что ключ наконец в моих руках или совсем рядом, и я его найду, дай только время… Но все это ничего не значило, если мои свидетели умрут до того.
– Я не готова, – шепнула я.
– Вот потому-то, – спокойно ответил Коссал, – ты не прошла Испытание.
Его слова пронзили меня копьем. Я стояла, как зарезанная скотина, по тупости еще не понявшая, что надо падать. Эла одарила меня загадочной улыбкой, потом, вытянув губы, послала воздушный поцелуй. Ответить я не успела – жрецы отвернулись, обратившись навстречу каждый своему концу: плечи расслаблены, бронзовое оружие в руках легко, как смех.
Кем Анх улыбнулась, провела ногтем по шее Синна и кивнула. Он выступил вперед.
Я немало прожила, но никогда не видела сражения, подобного тому, что развернулось на острове в глубинах дельты. И не надеюсь увидеть. Коссал и Эла числились среди лучших служителей Ананшаэля. Я, конечно, еще в Рашшамбаре видела их бои. Мне случалось схватиться с Элой. Я думала, что знаю, как она быстра и опасна. Дура я была. Вся смертоносность, что я знала прежде, была для них игрой, разминкой в ожидании достойной схватки. Даже крокодилы вуо-тонов не стали для них настоящим испытанием. Скользя по склону навстречу Синну, они словно отбросили все ненужное, отказались от излишества в жестах и движениях. Когда они занесли оружие для атаки, при них осталась лишь смерть.