Они зашли с двух сторон: Коссал бил сверху вниз слева, Эла заходила снизу и справа, пытаясь подрезать поджилки обернувшемуся к жрецу противнику. В такой тактике не было ничего нового, но от совершенства исполнения у меня сжалось сердце. Они словно слышали звучавшую для них одних музыку, и каждый прямой и встречный удар, обманный выпад и уклонение подчинялись громовому ритму ее звонких отрывистых нот. Они передавали друг другу атаки, как музыканты передают от инструмента к инструменту мелодическую линию – один, другой, оба разом, – выводя один мотив в разных ключах: Коссал вел барабан, Эла переплетала удары скрипичными струнами. В каждом бою умещаются всего несколько тем, но эти двое перелагали конечное число нот в бесконечные вариации, ускоряясь, замедляясь, накладывая на основное движение отзвуки предыдущих атак.
Я не могла оторвать глаз, но услышала, как рядом тихо выдохнул Рук:
– Свет доброй Интарры!
– Они не Интарре поклоняются, – ответила я.
– Нет, – благоговейно приглушенным голосом отозвался он. – Не Интарре.
Казалось, никто и ничто не способно устоять перед таким напором. Синн был наг, безоружен. Они должны были в считаные мгновения содрать плоть с его костей. Но он каким-то чудом стоял на ногах, сражаясь как змея, по которой звался, – медленно, едва ли не сонно свивая и развивая кольца, с неуловимой для глаза быстротой ложных выпадов и контратак. Он протекал между серпами и топорами, как бесплотное отражение, видение, ужасный и прекрасный сон, недоступный орудиям смертных.
Из-за его спины блестящими глазами, скаля зубы, смотрели Кем Анх и Ханг Лок.
В любой скорости прячется неподвижность. Эти трое сражались, словно вплавленные в янтарь насилия. Бронза исчертила день блестящими линиями. Бывает, слушая музыку, забываешь о теме, о контрапунктах, отбрасываешь все мысли и погружаешься в звук. Так было в тот день в дельте с моими свидетелями, слугами Ананшаэля, сражавшимися за величайшее жертвоприношение богу.
– Пора нам вступить, – буркнул Рук.
Он стоял прямо за моим плечом, так близко, что мог бы поцеловать или воткнуть нож в бок. Но смотрел на сражение.
– Мы вооружены, он нет. Пятеро против одного. Пятеро против троих, если те двое тоже захотят крови.
– Мы не сможем победить, – сказала я, повернувшись к нему.
Он встретил мой взгляд:
– Значит, мы умрем. Все умирают – тебе ли не знать, ты же гребаная Присягнувшая Черепу!
– Я не Присягнувшая, – ответила я, качая головой. – Недотянула.
– Потому что меня не убила?
– Потому что не полюбила тебя.
– Ты сумасшедшая.
Я отвернулась от его укора, от его небывало зеленых глаз, и увидела Чуа. Кровь, стекая из ранки на животе, испачкала ей штаны, запятнала пыль под ногами. Ее лицо кривилось от боли, но она не утратила силу и упрямство. Как-никак эта женщина две недели выживала в дельте без лодки. Пауки пожирали ее изнутри, но она еще не готова была умереть.
Нет, не так. Она готова была умереть, но не пасть. Она твердо держала бронзовое копье. Я не заметила, когда она его подобрала.
– Он прав, – сказала Чуа и сплюнула в пыль кровавую мокроту.
Я уставилась на нее:
– В том, что мы можем их побить?
– Нет, конечно. В том, что все умирают.
Меня окатил горячий, как муссонный ливень, стыд. Вот до чего довело подкосившее мою веру отчаяние – понадобились солдат и рыбачка, чтобы напомнить мне о самой главной истине моего бога! Я собралась с духом и снова повернулась к сражающимся.
Эла отступала. Синн прижал ее к зарослям переплетенных лиан. Такая позиция была еще опаснее, чем выглядела, – почти лишала свободы действий, и, того хуже, стоило нескольким длинным, в палец, шипам вцепиться в ее одежду, Эла бы застряла. Все происходило у меня на глазах, но я им не верила. Невозможно было представить Элу побежденной, мертвой. Даже зная, что за существо ее противник, я не могла такое принять.
Как будет жить дальше мир, в котором не станет ее?
– Пора! – крикнула я, бросившись вперед.
Я не сделала и двух шагов, когда Синн, который, подныривая и уклоняясь от топоров Коссала, все сильнее теснил жреца, перешел в наступление. Из-за скорости движений я не могла рассмотреть рук неббарим. Вот он в одной позе, и вот уже в другой, с ужасающей легкостью преодолевает пространство. Эла, не знаю как, предугадала атаку, подняла серп, заслонилась. Неббарим сделал шаг назад, и Эла ринулась всем телом, забыв про равновесие, вытянувшись вперед, – дальше, чем можно было, – и с удивленным вскриком завалилась ничком. Синн с шипением потянулся к ее горлу – и наткнулся на топор Коссала.
На один удар сердца все замерло.
Бледнокожее создание разглядывало проступившую кровь – от локтя к запястью протянулся порез в палец глубиной. Неббарим обернулся к Коссалу, шлепая ладонями по плоскости топоров, отмахнулся от града ударов и отступил на безопасное расстояние. Эла, выпрямившись, взглянула на Коссала. Тот ей подмигнул. Никогда не видела, чтобы он подмигивал. Эла горестно покачала головой.
– Ананшаэль, – взмолилась она, – прошу, забери этого моего любовника, пока он не начал бахвалиться.
– Бог приходит за каждым, – отозвался жрец и отвернулся от нее к Синну.
Кем Анх, шагнув вперед, поднесла к губам рассеченную руку супруга, оскалила зубы, слизнула кровь. Синн, гортанно рыча, коротко кивнул Коссалу, затем Эле – знак признания, не выразимый словами. Это было то самое, чего они желали – эти трое бессмертных. Ради этого они столько тысячелетий оставались в дельте, вновь и вновь разыгрывая одни и те же сцены. Ради этого они натаскивали вуо-тонов, ради этого пощадили меня ребенком, ради этого проживали несчетные дни своей жизни.
«Каково это, – задумалась я той частью сознания, что держалась особняком от крови, грязи и зноя, – жить столько лет, нисколько не меняясь?»
– Ты меня обманывала, – сказал Рук. – Тогда, в Сиа, ты вовсе не старалась. При мне ты ни разу так не дралась.
Я покачала головой, разглядывая Коссала и Элу и силясь понять увиденное.
– Потому что я так не умею. Потому что я не такая.
– Может, когда-нибудь еще станешь, – улыбнулась мне жрица, как улыбается полуденное небо.
– Сегодня я стану покойницей.
– Тогда не откладывай, – улыбнулась она еще шире. – Действуй.
Синн с шипением скользнул вперед. Рана у него на руке больше не кровоточила. Казалось, она его не сковывает и не беспокоит. В нем только прибавилось нетерпения.
– Нас пятеро, чудище ты драное! – сплюнул Рук.
Я взглянула за плечо светлокожего на двух остававшихся зрителями неббарим. Кем Анх отодвинулась за спину Ханг Локу, прижалась к нему сзади, обняла одной рукой его грудь. Другой она поглаживала его мощный член. На ее губах была кровь – она укусила его в плечо. Я задумалась, сколько шрамов на его коже оставлено супругой. Они оба, тяжело дыша, следили за нами, ожидая возобновления боя. Ни он, ни она не выказывали желания вмешаться.
Я передвинулась левее, ближе к Коссалу, а Рук отступил вправо.
Старый жрец пронзил меня строгим взглядом:
– Я вас не приглашал.
– Наш бог принимает всех, – ответила я, не сводя глаз с переливающейся по-змеиному фигуры Синна.
– Я намерен убить эту тварь, – сказал жрец. – Сам позабочусь о ее развоплощении.
– И я тоже.
Я удивилась своим словам, а еще больше – стоявшему за ними пылкому чувству. Всю жизнь мне снились эти боги – ложные боги; полтора десятилетия я просыпалась в пропотевших простынях, с заходящимся сердцем, полтора десятилетия сомневалась в своей памяти и рассудке, в самой материи своего детства, и вот наконец мне выпала возможность погрузить острую бронзу в их тела.
Коссал еще ненадолго задержал на мне взгляд и согласно кивнул.
Мы разошлись полукругом в надежде подобраться к Синну одновременно с четырех сторон. Мне досталась его правая рука, и я прикинула расстояние между нами, отслеживая движения неббарим против движений моих союзников. Наш единственный шанс, если у нас был шанс, крылся в согласованной атаке. Остальные, как видно, это сознавали – все, кроме Чуа, которая бросилась на врага очертя голову, отведя назад бронзовую острогу, словно вздумала загарпунить рыбу. О нас она забыла.
Синн оскалился и раскинул руки, приглашая ее ударить.
Чуа отказалась.
Она неспешной походкой покрыла разделявшее их пространство. В ее повадке теперь не было торопливости, плечи не напрягались, словно она просто рыбачила с берега, высматривая плескуна или синеспинку, чтобы насадить их на длинное блестящее копье. Я краем глаза видела, что Коссал придвигается ближе к неббарим, держа топорики в старой манджарской защите – один поднят, другой опущен. Жрец негромко тянул незнакомый мне мотив – медленный и торжественный. По другую сторону от Синна Эла что-то говорила Руку – болтала, как в таверне, оживленно жестикулируя парой серпов и понемногу подступая ближе.
Чуа остановилась в двух шагах от неббарим. Взгляд ее был спокоен – как спокойны глаза мертвеца.
– Я тебе не поклонюсь, – проговорила она.
Синн защелкал зубами, отбивая частый отрывистый ритм, и пальцы сгибал и разгибал, как выпускают и втягивают когти.
– Может, ты получишь мой череп, – сказала Чуа, – но не…
Коссал на полуслове кинулся к Синну, в прыжке занося и опуская топор. Эла тоже пришла в движение, подкатилась снизу, поднырнув под защиту неббарим и серпом дотягиваясь до подколенной ямки.
Такую атаку невозможно отразить.
Синн отразил – перехватил за головку один из топоров Коссала, вырвал его из руки и тут же опустил на серп Элы. Рук взревел и ринулся к нему, широко замахиваясь мечом. Синн легко отступил, метнул топорик, обернулся, отбил второй удар Коссала ладонью по плоскости топора и с такой силой ударил жреца в грудь, что тот, задохнувшись, рухнул наземь. Неббарим с ревом обернулся к Эле – та уже была на ногах, и серпы слились вокруг нее в бронзовый ореол. И тут ударила Чуа.
Она, как всякий хороший рыбак, выжидала, выбирала удобный момент, пока, высмотрев просвет в коловращении металла, не метнула копье. Светлая бронза вошла в плечо неббарим, развернула его вполоборота, а потом выпала, с лязгом ударилась о землю. Кровь из раны потекла по руке, раскрасив кожу красным.