И люди отчаялись в своих желаниях. Сначала они перестали хотеть красивых вещей, вкусной еды, и прочих радостей жизни: они уже поняли, что всё это у них отнимут. Они стали хотеть «хоть чего-нибудь» — варёной брюквы на обед и полбы на ужин. В надежде, что желающие странного не позарятся хоть на это.
Так мир впал в нищету и жил в ней веками.
Но желающих странного это не устроило. Сами они, конечно, жили жирно и сладко, ибо их собственные желания материальных благ неизменно удовлетворялись. Однако, они заметили, что люди начали не только ненавидеть, но и презирать их за их подлое богатство, а это было как раз то, чего они не хотели. Они хотели презирать других сами, а в ответ получать только зависть и обожание.
Тогда они начали кое-что отдавать людям назад. Разумеется, не всем, не всегда, дозировано и понемножку. Главное было — поддерживать иллюзию, что можно жить нормально и что-то иметь, не принадлежа к желающим странного. Людям отдавали ровно столько, чтобы эту иллюзию поддерживать.
Изменились и сами желающие странного. Если раньше они ещё желали чего-то такого, чего желали остальные люди, то теперь у них осталось одно желание: презирать и иметь повод для презрения. Все материальные желания — ну там самолёт, машина или даже сисястая блондинка — стали в их глазах свойством смердов, которых они обирали и обижали. То есть чем-то презираемым.
Желающие странного дошли даже до того, что научились внушать людям глупые и гадкие желания, и потом кривили губы, глядя, как люди занимаются всякой дрянью…
— Отец, но почему ты отказываешь мне в наследстве? — возопил Том, осторожно оглаживая на груди накрахмаленную рубашку.
— Потому что ты растратишь мои деньги на удовольствия, — прохрипел отец.
— Но на что ещё их тратить? — возопил Том. — Отец, зачем ты их тогда копил?
— Не надо любить удовольствия… Надо любить деньги… — отец поперхнулся, но сделал усилие и выплюнул мокроту в тазик. — Деньги… надо любить деньги…
— Деньги стоят столько, сколько на них можно купить, — в который раз повторил Том. — Иначе зачем они?
— Дурак… Щенок… Деньги хороши не тем, что можешь на них купить ты… А тем, чего на них не могут купить другие… Я смотрю на своё золото и думаю о том, что на эти деньги можно накормить тысячи бедняков… а так они будут подыхать от голода… в этом счастье… хе-хе… кхе-кхе, — старик снова закашлялся. — Лишить бедных счастья, вот в чём цель богатства… Ты всего лишь белая двойка… Ты не получишь Градуса…
— Отец, ты безумен, — решился, наконец, Том. — Ты сошёл с ума. Сейчас придут два врача и засвидетельствуют это. А я пойду в подвал и возьму твои деньги.
Отец хотел что-то сказать, но поперхнулся, и на этот раз не смог выкашлять сгусток крови.
Когда Том спустился в подвал, сундуки были пусты.
Комиссар положил ноги на стол. Грязные сапоги брякнули по резному столику.
— Чё, клифт?
Фурман почесал в затылке.
— Ну… Только грязно тут у вас, — он обвёл взглядом загаженую комнату.
— В этом весь цимес! — снизошёл комиссар. — Это ж царские покои! Тут ихний царь спал. Занавесочки тут всякие, вазочки… тьфу. А вот этот столик какой-то крепостной полжизни вырезал. Полжизни! А я его — опля! — он постучал сапогами по столешнице. Нежный лак пошёл трещинами.
— Опля! — комиссар вскочил на столик и принялся его топтать. Из-под сапог летели кусочки разноцветного дерева.
«Чёрная четвёрка» — решил Фурман. «Скорее всего, их высший уровень — чёрная семёрка, как у Троцкого… но не выше. Хотя власть мы им дадим. На полвека… а там посмотрим.».
Ловко крутящийся лакей подвалил с подносиком, на котором стояли высокие бокалы с шампанским.
— Хорошо, — сказал Жора, отдуваясь после бокала шампусика. — Живём, бля. Всю жизнь мечтал попробовать.
Смотрящий смерил Жору взглядом и мысленно записал ему чёрный ноль. Этот был безнадёжен.
— «Дом Периньон», — оценил Сева. — Да, ничего винишко.
Смотрящий поставил ему белый ноль. Этот что-то понимал, но не более того.
— Да я этот шампусик вонючий терпеть не могу, — Вован скривил толстую губу. — Ну бля не пиво же хлобыстать, как быдляк? Надо соответствовать. Цивилизация всё-таки.
Смотрящий поставил Вовану белую единицу.
— Так себе шампанское, — пожал плечами Аркадий. — Я лично предпочитаю воду. Алкоголь разрушает мозг.
— Да ну, — скрючил рожу Вован. — Зачем тебе думать-то? Нам баблосов на сто лет хватит.
— Мало ли что может случиться, — поджал губы Аркадий.
Смотрящий поставил Аркадию красную тройку: этот что-то понимал.
— Пророк запрещает пить вино, — брезгливо сказал Саид, бросая презрительный взгляд на собеседников.
Смотрящий поставил ему красную четвёрку: этот уже умел презирать людишек за их жалкие желания, но искал для этого презрения внешний повод.
Он зашёл в служебное помещение, скинул с себя фрак официанта.
— Есть ли достойные? — спросил его мусорщик, упаковывая пластиковый мешок.
— Нет, Досточтимый. Всё — людишки. Никто из них не достоин фиолетовой шестёрки и Первого градуса Служения.
— Эта страна обречена, — отозвался мусорщик. — Я доложу Верхним, что здесь нет достойных даже Первого Градуса.
— Воистину так, Досточтимый, — официант сложил руки и поклонился мусорщику, исподтишка смерив его ненавидящим взглядом.
Мусорщик усмехнулся.
— Ты никогда не получишь третий градус Служения, — напомнил он смотрящему. — Ты всегда останешься низшим служителем. Но я могу дать тебе фиолетовый цвет. Если ты сейчас отсосёшь у меня. Хочешь?
Смотрящий сжал зубы и покачал головой.
— Именно поэтому ты не получишь третий градус, — усмехнулся Досточтимый. — Не потому, что ты отказался. А потому, из-за чего ты отказался. Ты отказался из гордости. Мы же выше гордости, ибо унизить нас невозможно. Поэтому мы способны на любые унижения, если они ведут к цели… Презирать. Презирать и ненавидеть. Если бы ты понял значение этих слов, ты понял бы всё. Но тебе этого не дано.
— Благодарю, Досточтимый, за разъяснения, — скрипя зубами, выдавил из себя официант. — Так что же Вы доложите Верхним?
— Эта страна обречена, — повторил мусорщик. — Здесь нет наших. А те, кто есть, не дотягивают даже до начала Градусов. Всего лишь жалкие животные. Им хочется вкусно есть, иметь красивые вещи, и почаще трахаться. Они хотят жить, — последнее слово он произнёс с отвращением.
Притча о бессмысленных религиозных запретах, а также о вреде филологии
26 января, 2004
— Я Господь твой, о Человек. Я сотворил тебя из ничего. Я дал тебе жизнь и вдохнул в тебя душу. Я дал тебе пять чувств, и шестое, лучшее — разум. Я приблизил тебя к Себе и обещал тебе высочайшее место в мире. Благодарен ли ты мне за эти дары?
— Да, Господи, благодарен, и преизрядно.
— В таком случае, могу ли я попросить тебя сделать мне три маленьких одолжения? Они не сильно напряжные, но, пожалуйста, исполни их.
— Да, Господи, всё исполню.
— Посмотрим-посмотрим… Итак. Даю тебе три заповеди, иже не преступишь овые никогда — ни ты, ни твоё потомство в роды и роды. Не ешь луку. Каждый девятый день надевай на шею шарфик и прогуливайся вдоль реки. Перед тем как уснуть, читай вслух азбуку.
— Кхм… Ладно, Господи, я постараюсь всё это делать, и детей научу. Но, Господь, мне хотелось бы знать…
— Это выше твоего разумения, человек.
— Я дико извиняюсь, Господи, но у меня будут когнитивный диссонанс.
— Это твои проблемы, человек.
— Мне будет сложно объяснить моим детям, зачем нужно заниматься подобной дурью.
— Это, опять же, твои проблемы, человек.
— Я предвижу, Господи, что внуки моих внуков тоже зададут себе эти вопросы — и, не найдя ответа, перестанут выполнять Твою волю.
— А это будут уже их проблемы, человек.
— Хорошо, Господи. Но всё-таки — НАХЕР ЭТО НАДО?!
— Уговорил. Если ты никому не передашь это знание, я тебе отвечу.
— Зуб даю.
— Хорошо, верю. Видишь ли, на самом деле мне нужно от тебя совсем не это. Но это — простейший способ объяснить тебе, что мне от тебя нужно.
— Как это, Господи?
— Хорошо, смотри. Твоё потомство расселится среди народов, которые едят лук. Они его есть не будут, чем вызовут раздражение своих соседей — ибо лук будет составлять непременную часть трапезы тех народов, а люди вообще-то не любят, когда кто-то брезгует их едой. Но это позволит твоему потомству сохраниться как отдельному народу, на что у меня есть свои виды. Далее, твоё потомство догадается расселиться в местностях, где лук не растёт. Это будут самые худшие земли. Однако, через несколько столетий на этих территориях обнаружатся крайне ценные полезные ископаемые, что сделает твоё потомство богатым… Впрочем, ему будут завидовать и даже постараются на него напасть. Но если они будут прогуливаться вдоль реки…
— Так, Господи, я начинаю понимать. Они смогут селиться только там, где есть реки?
— Ага, соображаешь… Да, это дополнительное ограничение. Они будут селиться там, где до реки можно будет добраться за девять дней. Точнее, доскакать: в ту эпоху появится конный транспорт и хорошие дороги.
— А шарфик-то зачем?
— Чтобы не простудиться, идиот… Так вот, реки к тому моменту будут основными транспортными артериями мира. Таким образом, именно твоё потомство будет контролировать коммуникации. Это позволит ему успешно отбиться от врагов… Правда, через пару столетий после этого все реки пересохнут. Остатки твоего потомства поселятся в пойме последней реки. Это убережёт их от техногенной катастрофы… Про смысл чтения азбуки на ночь я, уж извини, объяснять не буду. Главное: ты понял общий принцип?
— Ну да. Маленькое и просто формулируемое отрицательное условие заменяет очень длинное позитивное описание, к тому же относящееся к будущему.