– Родив тебе сына? – срывается с уст вперёд мысли.
Как-то не очень укладывается в голове тот факт, что это поможет Глебу с оправданием.
– Создав видимость благополучных отношений и имиджа «правильного папочки», – поправляет меня Филатов. – В чём, кстати, должны быть уверены абсолютно все. Особенно – мои родители. Никто не должен знать, что это всего лишь сделка между нами.
– Если уж на то пошло, сперва женятся, потом рожают детей, – замечаю, и сама же давлюсь собственным замечанием. – Кхм… То есть, я не в том смысле, что сперва тебе стоит на мне жениться.
Улавливаю оценивающий заинтересованный взгляд со стороны Глеба и ещё больше сожалею о том, что ляпнула.
Млин!
Нахрена я это сказала?!
Аж дыхание затаиваю в ожидании дальнейшего.
Хорошо, всё не настолько ужасно, как могло бы быть…
– В случае, если я на тебе женюсь, при разводе мне придётся отписать половину своего состояния. Если не сделаю – опять же буду выглядеть не в самом лучшем свете. К тому же, многие заводят детей и живут в гражданском браке. Долго. Счастливо. И это давно считается нормой, – выдаёт, спустя минуту раздумий, Глеб.
Не скрываю облегчённого выдоха. Брюнет же понимающе ухмыляется.
– Так что, мы договорились, Дюймовочка?
Теперь настаёт моя минута молчания.
В общем-то решение я принимаю буквально в ту же секунду, когда только понимаю, что появляется возможность спасти сестру. О том, каково это будет выглядеть в глазах других… Они всё равно не узнают. А я не позволю себе сожалеть. Как и не буду размышлять об этом, накручивая и растравливая собственную психику, мучаясь угрызениями совести.
Неправильно?
Может быть.
Но мне, по сути, нечего терять.
Хотя…
– У меня будет условие. И несколько вопросов.
Филатов одаривает новым заинтересованным взглядом. Я же призываю всю свою выдержку, как можно незаметнее сглатывая подкатывающий к горлу ком.
– Кто будет воспитывать ребёнка, если не я? – очень стараюсь, чтобы мой голос звучал бесстрастно.
– Я не говорил тебе о том, что ты не можешь участвовать в жизни ребёнка, – противопоставляет Глеб.
Но я не сдаюсь.
– И всё же? Кто, если не я? Всякое бывает.
Новые секунды молчания кажутся особенно долгими. Наследник «Галеон» успевает допить свой эспрессо. Залпом.
– Моя мама. Она воспитала меня. И превосходно справится с внуком. Я не подпущу к сыну чужого, не скину его на наёмных нянек, закопавшись в работе, если ты об этом.
Киваю, принимаю его слова.
– А если родится девочка? С чего ты так уверен, что будет именно мальчик? – подозрительно прищуриваюсь, пригубив очередной глоток своего кофе. – Уж прости, но я не собираюсь вдруг родить тебе дочку, а потом узнать, что наш договор не исчерпан, потому что у ребёнка не тот пол, который тебе был изначально нужен, и тебе подавай именно наследника.
В золотисто-карем взоре вспыхивает насмешка.
– А я всё думал, когда же ты об этом спросишь, – поясняет своё веселье Глеб. – Можешь не беспокоиться на этот счёт. В нашем роду из поколения в поколение рождаются исключительно мальчики. Такие уж у нас гены, – беззаботно разводит руками.
– Звучит не очень убедительно, – хмурюсь.
А тот самым наглым образом пожимает плечами.
– Аборт я делать тоже не буду, в случае, если это будет девочка, – стою на своём. – Одна сделка – один ребёнок, Глеб. Я серьёзно, – начинаю злиться.
Слишком уж беспечный у него вид. Словно мы не будущее рождение ребёнка, а покупку булки хлеба обсуждаем.
– В любом случае, всё это время за тобой будет прикреплено медицинское наблюдение, так что промашек не будет, не беспокойся, Дюймовочка, – усмехается он всё также нагло. – Но ты можешь ещё подумать и попрепираться со мной, – складывает руки на груди. – До утра у нас времени много, – напоминает о другой стороне нашего разговора. – Впрочем, ты можешь подумать на эту тему и не до утра. Сколько угодно. Тебе решать. Сутки. День. Неделю. Да хоть месяц или год. Обналичить четырнадцать миллионов, кстати, тоже занимает определённое время, которое, насколько я помню, у нас и так в дефиците, – протягивает уже с намёком, скосившись на свои наручные часы.
Те обозначают давно за полночь.
Сознание бьёт глухим раздражением.
– В таком случае я даю своё согласие уже сейчас. Можешь начинать процедуру обналички, – выдаю вынужденно. – Но, как я и говорила тебе прежде, я согласна при условии, что мы с тобой не будем… кхм… делить постель. Искусственное оплодотворение гарантирует быстрый результат с высокой вероятностью определения будущего пола ребёнка, – привожу доводом.
Почти горжусь собой и тем, как я выкручиваюсь.
А вот Глеб – нет. Совсем не проникается.
– То есть, родить ребёнка ты согласна, а потерять девственность – категорически нет? – кривится, наряду с приторно-ласковым снисхождением в голосе.
Так обращаются к неразумным детям. Или же попросту умалишённым.
Закономерно, злиться я начинаю ещё больше. А заодно теряю контроль над эмоциями.
– Ты сам сказал, это – сделка. Видимость отношений! – напоминаю, плохо скрывая раздражение. – Хорошо, я буду поддерживать эту видимость. Никто из посторонних не будет знать о том, что происходит на самом деле. Но это не значит, что я должна ложиться под тебя и терпеть, то, как ты… ну… – позорно запинаюсь, – неважно! Не хочу, и всё!
В принципе, я не говорю ничего оскорбительного в его адрес. Всего лишь обозначаю свою точку зрения. Но наследник «Галеон» в один момент меняется в лице, будто я самым подлым и низменным образом его предаю. Лишь успеваю вздрогнуть при звуке грохнувшейся на пол чашки, которая вываливается из моих рук, когда мир вокруг переворачивается… вернее, это меня переворачивают, самым беспринципным образом подхватив, приподняв и уложив спиной прямиком на столешницу, придавив тяжёлой ладонью в районе солнечного сплетения.
– Что т… – мой вопрос тонет в жажде кислорода.
Не договариваю. Воздуха в лёгких резко перестаёт хватать. Это чувство – почти привычное. А вот другое… Чуждое. Пугающее. И вместе с тем будоражащее кровь. Я шумно втягиваю в себя живительный кислород. И задыхаюсь снова. Всего от единственного… нет, даже не прикосновения. Ожидания того, что вот-вот произойдёт? Да. Ведь чужие губы почти касаются моих. Нас разделяет лишь жалкий миллиметр. Больше никаких преград. Расстояние – настолько ничтожное, его будто и нет. Весь мир в одночасье сужается до золотисто-карего взора напротив. Ощущение веса мужского тела надо мной только обостряет чувство уязвимости. Я всё ещё не дышу. Но чувствую чужое дыхание с едва уловимым привкусом никотина, прячущегося за кофейной горчинкой, как собственное. Мужская ладонь до сих пор прижимает меня к столешнице. Другая – плавно опускается на талию. Скользит едва уловимо – ниже, к бёдрам, комкая под пальцами платье, и ещё ниже – задирая ткань, касаясь обнажённого колена. Я не помню, когда сгибаю его. Не понимаю, почему так отчаянно хочется сжать их оба. Повторно хватаю ртом воздух, борясь с желанием закрыть глаза. Нет. Не закрываю. Смотрю на Глеба. И едва сдерживаю рождающийся где-то в глубине меня мучительный стон, когда он склоняется ближе, проводит кончиком носа вдоль моей скулы, касается губами виска, сильнее сдавливая хватку вокруг моего бедра.
– Ты согласилась, Дюймовочка, – разносится в тишине пентхауса тихим вкрадчивым шёпотом. – И тебе придётся позволять мне прикасаться к тебе. Прикасаться ко мне самой, – секундная пауза, а ладонь на моём бедре смещается ещё выше, задирает платье практически до талии. – Обнимать меня. Целовать. Придётся притворяться, как следует. Так, чтобы даже я верил.
Не уверена в том, приказ это, просьба или же просто ультиматум с его стороны. Рассудок вообще мало что воспринимает, кроме самой тональности его голоса. Он пробирает до мурашек. Насквозь. Словно ток по мне пропускают. Наверное, именно поэтому я дрожу. Вздрагиваю снова и снова. С каждым новым прикосновением Глеба. Нет. Не целует. Будто пробует. Проводит от виска губами к шее, вдоль горла к левому плечу. Почти неосязаемо. Мучительно-медленно. Заставляя моё сердце стучать всё громче и чаще. Рождая в груди странное тепло, что разливается по венам, подобно самому коварному яду. Он травит мою кровь. Дурманит разум. Опьяняет, как самое крепкое вино. Мне уже неважно, почему всё это происходит. Только бы не заканчивалось. Впрочем, наследник «Галеон» и не думает останавливаться.
– Так, чтобы и ты сама себе верила, Дюймовочка, – продолжает он. – Верила. Что ты моя. Только моя. Не думая ни о ком другом, кроме меня. И того, как ты жаждешь быть со мной.
Глеб больше не придавливает к холодной мраморной поверхности. Стягивает с плеч тканый орнамент. Проводит кончиком носа вдоль шеи вновь и вновь, на этот раз поднимаясь выше, к линии подбородка. Гладит плечи, ласкает, оставляя обжигающий незримый узор на моей коже, обхватывает пальцами за затылок, тянет на себя, фиксирует, не позволяя отвернуться.
– Притворись моей, девочка…
В районе солнечного сплетения будто искра вспыхивает. Жжёт. Я знаю, неправильно всё это. Но я прячу эту мысль, хороню в самом тёмном месте своего сердца. Избавляюсь. И тянусь навстречу его поцелую. Послушно раскрываю губы. Позволяю ему оставить на себе этот отпечаток. Отвечаю. Впитываю жар мужского тела, вместе с кислородом, который мы делим на двоих. Выгибаюсь навстречу. Прижимаюсь к нему сильнее, не сопротивляясь крепким объятиям.
Я пропускаю тот момент, когда моё платье оказывается на полу. Оно банально сваливается, когда мир вокруг меня снова переворачивается. Поцелуй прекращается всего на секунду. Новый – уже не ждёт дозволения. Требовательный. Жадный. Поглощающий. Он кружит голову, окончательно отключает сознательную часть меня, забирает жалкие остатки адекватности. И вынуждает тихонько стонать в чужие губы, позабыв про стеснение.
Господи, какой же он горячий…
Вот так, кожа к коже, когда я могу чувствовать под пальцами крепкие мышцы, водить по золотистому загару кончиками ногтей, может быть слегка царапая, оставляя белесые полосы, исследуя мощное сильное тело не менее алчно, нежели делает это со мной сам Глеб. Футболка всё ещё на нём. Задрана. Не снимаю. Если перешагну и эту черту, тогда… холод простыней отрезвляет, напоминает о том, о чём я почти забываю. Брюнет опускает меня на постель аккуратно, бережно, теперь целует с нежностью, пусть всё также глубоко и страстно. Не оставляет ни шанса освободиться. Мой жалкий протест уничтожен новым поцелуем. На мне бельё и я развожу ноги в противоположные стороны, переставая обнимать его торс, думая о том, насколько же это была паршивая идея – доказать ему, что я смогу притвориться. Притвориться, а потом остановиться.