– Укрытие – так себе. Я бы на твоём месте лучше заперлась в одной из туалетных кабинок, – раздаётся сбоку в какой-то момент.
С учётом того, какие мысли меня посещают, закономерно напрягаюсь, обернувшись к подошедшей Вере.
Будто я думаю вслух…
На её лице непроницаемая маска. Но сарказм и колкость в голосе она совсем не скрывает.
– С чего ты взяла, что я прячусь? – выгибаю бровь.
Губы блондинки задевает снисходительная усмешка.
– Я бы на твоём месте, после произошедшего, именно так и поступила, – приближается, останавливается, как и я, у поручня, уставившись вниз, на собравшихся в зале гостей. – Ой, только давай ты сейчас не будешь строить из себя ничего не понимающую дурочку, мол ты не в курсе о чём я вообще! – театрально закатывает глаза с коротким смешком.
Устало вздыхаю.
– И о чём ты?
Да, строю из себя дурочку.
– Только ленивый не заметил то, настолько был зол Глеб, прежде чем он свалил отсюда, – не рассказывает, почти поёт, с торжеством в голосе. – Чем ты его так взбесила? – добавляет заинтересованно.
Не менее заинтересованно она концентрирует своё внимание на кольце – подарке Филатова-младшего. Я так и не надеваю его обратно, сдавливаю между указательным и большим пальцем левой руки.
– Ох, неужели передумала?
Лениво пожимаю плечом.
Не хочу с ней разговаривать. Тем более об этом. И ни с кем другим тоже не хочу.
Но когда моё мнение кого-либо особо интересовало?
– Или само кольцо не понравилось?
– Разве может не нравиться кольцо, стоимостью почти в сорок миллионов долларов? – раздаётся ещё один голос, с другой стороны, тоже женский.
Его я слышу впервые. Но глубокие бархатные нотки позволяют сразу догадаться о том, кому он может принадлежать. И я права. Остановившаяся по другую сторону от меня бывшая подружка Глеба рассматривает ювелирное изделие с неменьшим интересом, нежели Вера.
Чувствую себя кроликом, которого окружает стая голодных лис. Теперь не просто злюсь на Филатова, начинаю его ненавидеть…
– Ну, это ты привыкла измерять ценность вещей в эквиваленте рыночной стоимости, а Варя у нас не такая, – ехидничает Вера на слова Оливии.
Та с нескрываемым интересом разглядывает уже меня саму. Всего секунду. Потом жмурится, будто сбрасывает какое-то оцепенение, шагает мне навстречу, приблизившись вплотную, и протягивает руку в знак приветствия.
– Я – Ол… – начинает представляться она.
– Я знаю, кто ты, – не принимаю жест.
Грубо?
Ещё как!
Но мне плевать.
Похоже, заражаюсь от Глеба…
А кольцо я всё-таки надеваю.
Оправдываю себя тем, что не хочу давать новых поводов для развлечения местной публике. Потерять столь дорогую вещицу тоже не хочется. Лучше заново всучу её хозяину при повторно подвернувшейся возможности. Если получится. А то в первый раз не получилось.
– О! Даже так, – хмыкает на мою реакцию Оливия.
Только теперь отмечаю про себя, что девушка безупречно владеет русским, без малейшего акцента.
– Вполне закономерно, если учесть, что ты оклеветала Глеба и собираешься отжать из их будущего семейного бюджета куда большее, нежели колечко на её дивном пальчике, – и на этот раз отвечает вместо меня Вера.
И если я сама банально давлюсь кислородом от такого заявления, будучи немного в шоке от столь категоричного подтекста, то третья из нас мгновенно мрачнеет, её ладони сжимаются в кулаки.
– Считаешь, мне нужны только его деньги? Да что ты знаешь обо мне? – злобно прищуривается. – Все деньги мира не искупят то, что её будущий супруг, – буквально выплёвывает, махнув в мою сторону, – сделал мне! – тоже задыхается, но уже от возмущения. – Я чуть не умерла в ту ночь! Меня пришлось перекраивать заново, чтобы остановить внутреннее кровотечение. На мне живого места не осталось. Двести сорок три шва! Хоть одна из вас вообще представляет, каково это, истекать кровью, ничего не видя перед собой, буквально на ощупь идя вперёд бесчётное количество минут, снова и снова умирая от боли? – теперь в её взгляде сверкает чистейшее презрение. – Деньги, говоришь? На хрен мне не сдались его деньги. Я лишь хочу, чтобы он заплатил хоть какую-то компенсацию за то, что сделал со мной и моей жизнью… – последнее звучит куда тише, её голос срывается.
И если поначалу я решаю, что связано с эмоциями, пробуждёнными тем, о чём она говорит, то оказывается, на самом деле:
– С учётом того, сколько героина в тебе было в ту ночь, не думаю, что было так уж и невыносимо больно, – звучит холодно и отчуждённо от… матери Глеба.
Если бы речь шла не о сыне Филатовой, подумала бы, что ей вообще всё равно на тему разговора, просто не удержалась от едкого комментария.
Бьёт в самое сердце цели…
Бледное лицо Оливии становится похоже на белое полотно. Девушка застывает. Словно в один миг вся жизнь покидает её. Не дышит вовсе.
– Разве я не права? – добавляет лениво… чёрт, я даже понятия не имею, как её зовут! – Экспертиза ведь показала, что это был именно героин? – уточняет женщина, хотя наверняка никакой ответ ей не нужен, скорее добивает свою жертву. – Говорят, героин помогает справиться даже с хроническими болями, так что там страдать с парой ушибов, которые ты получила, возможно, как раз потому, что нанюхалась всякой дряни, а потом тебя понесло на ночь глядя неизвестно куда? Может ты вообще с лестницы свалилась и «удачно позабыла» этот нюанс своей жизни, решив в итоге свалить все свои беды на моего сына? Надо же найти того, кто компенсирует пластические операции на твою не такую уж и хорошенькую мордашку, раз уж привычные способы искать себе спонсоров больше не срабатывают, – откровенно насмехается в довершение.
Оливия по-прежнему стоит, как статуя. Прожигает горящим ненавистью взглядом ту, кто сыплет ядовитыми замечаниями ещё с полминуты, так точно. Резко выдыхает. Зажмуривается. Смыкает ладони в кулаки крепче.
– Можете сколько угодно говорить о том, что Глеб – святой и никогда бы так не поступил. Но я-то знаю правду, – выдавливает из себя тихо-тихо, делает паузу, переводит внимание на меня. – Она тоже знает, – смотрит прямо мне в глаза, отчего в душе внезапно переворачивается что-то. – Или узнает. Скоро, – вскидывает подбородок выше, расправляет плечи, разворачивает ко мне всем корпусом. – Если на тебе нет до сих пор нет ни одной отметины, оставленной им, я прямо сейчас заберу свой иск и принесу публичные извинения за «клевету», – обращается уже исключительно ко мне.
На что я… молчу.
Потому что в её словах существует доля истины.
Мои перекинутые на бок распущенные волосы прикрывают как раз одну из таких отметин на моей шее. Ещё – пара синяков на предплечье. И на запястье. За него я рефлекторно и хватаюсь, выдавая себя с головой.
– Что и требовалось доказать, – замечает мою капитуляцию Оливия.
На этот раз в её глазах сверкает торжество. Больше ни на кого из нас она не смотрит. Всё с такой же гордо поднятой головой девушка спускается с балюстрады, оставив нас. Я же никак не нахожу в себе смелости взглянуть на Филатову-старшую. И без того чувствую, как она пронизывает меня глубочайшим осуждением за проигрыш в этой словесной перепалке.
Зато у Веры никаких проблем с угрызениями совести нет.
– Совет дня, – выдаёт она беззаботным тоном, как и Оливия, разворачиваясь по направлению к ступеням. – Беги, Варя. Без оглядки. Пока не поздно. Ты даже не представляешь, во что ввязываешься.
Уходит. Как ни в чём не бывало.
А я… я б тоже сбежала с превеликим удовольствием!
Жаль, Филатова-старшая учитывает этот возможный вариант развития событий быстрее меня. Рука, обёрнутая золотыми браслетами, плавно и вместе с тем твёрдо ложится на перила, отгораживая мне путь к бегству.
Гулко сглатываю, вновь чувствуя себя кроликом.
Перед анакондой, которая вот-вот заживо проглотит…
Хотя она не спешит облегчать мою участь таким нетривиальным способом. Молча разглядывает, слегка склонив голову.
Жест – знакомый, так Глеб постоянно делает…
Невольно улыбаюсь, вспомнив этот факт.
Впрочем, моя улыбка меркнет в тот же миг, едва:
– И много на тебе синяков? – не спрашивает, требует женщина.
Чёрт, всё-таки уже неудобно спрашивать, как её зовут…
– Эмм… – так сразу не нахожусь со словами.
Но если бы и нашлась, всё равно бы не угадала.
– Это неверный ответ, девочка, – вроде бы с лёгкой иронией, но вместе с тем – металл в голосе.
Так и хочется склонить голову перед Королевой.
– Никаких «Эмм…», никаких сомнений, ты ещё сходи, показания в суде против моего сына дай в пользу этой наркоманки, – негодует собеседница, качая головой.
Я замечаю, как её пальцы, лежащие на поручне, сжимаются сильней. И невольно задумываюсь о том, что она – не часть балюстрады, а меня саму в данный момент ментально душит. Аж внутренне содрогаюсь, представив себе такую перспективу.
– Но я просто…
– И никаких «Но я просто…»! – жёстко пресекает она мою попытку объясниться. – Невеста, и уж тем более жена моего сына не должна колебаться. Ни в чём. Особенно, когда речь заходит о нём, – умолкает, подозрительно прищуривается. – Где он тебя вообще нашёл? – фыркает презрительно.
В этот момент она напоминает мне о поведении моего бывшего шефа. Тот тоже, вот так вот – вечно считал меня недалёкой и ничтожной, хотя всё равно держал около себя. Двойные стандарты. И это… Успокаивает.
Привычное же дело!
– На улице нашёл, – говорю, как есть. – Мы столкнулись в переулке, я пролила на него кофе. Так и познакомились.
Вероятно, такого нехитрого откровения мать Глеба совсем не ожидает, поскольку её бровь приподнимается в нескрываемом изумлении. А может всё дело в моём неожиданно обыденном тоне.
– И влюбились. Практически с первого взгляда. Если учесть, что вы знакомы всего ничего, а у тебя почти целое состояние на пальце, хотя ни я, ни отец Глеба практически ничего о тебе толком не знаем, – произносит она.
Не вопрос. Утверждение. Но я всё равно согласно киваю в ответ.