– Папа в ней погиб, – сознаюсь и в этом.
Секундная пауза. Мой рваный выдох. Теперь мне хватает смелости взглянуть на мужчину, надавить на всё ещё прикрытые рубашкой плечи в попытке возвести дистанцию. Глеб в самом деле отстраняется. Выпрямляется. Но расстояние между нами опять ничтожно. Он нависает сверху. Я заперта в капкане крепких объятий. Вжата в зеркало. Впечатана в сильное тело. И снова нет ничего. Кроме него.
Глаза в глаза.
Дыхание к дыханию.
Но я нахожу в себе силы продолжить исповедь.
– Потом и мама заболела. А я…
Не договариваю.
– Потом, – нетерпеливо перебивает Филатов.
Его пальцы проводят по моим губам. Другая ладонь повторно обхватывает грудь, властно сдавливает, ласкает неторопливо, томительно-нежно, вместе с тем настолько правильно и верно, что я моментально тону в нахлынувших волнах тепла и наслаждения. Новый поцелуй – грубее предыдущих. Жалит. Усиливает текущий в моих венах огонь желания. Сжигает рассудок. Обращает в пепел жалкие остатки моей реальности. Не терпит неподчинения. Уничтожает любую попытку к сопротивлению. Швыряет в новый мир. Где снова только я и он.
– Остальное. Тоже. Сними.
Из одежды на мне остаются чулки и кружевные шортики. Но я тянусь совсем не к ним. Торопливо стаскиваю с мускулистых плеч рубашку. Теряю её, забываю в считанные мгновения. С трудом справляюсь с ремнём на мужских брюках. Пряжка глухо звякает, ударившись о гранитную плитку на полу. На эту мою вольность Глеб ругается мне в губы со скрытой яростью. Не прекращает целовать. Сам стягивает нижнюю часть моего белья. Прикусывает за нижнюю губу, поглощает последующий мой стон. Подхватывает за бёдра, приподнимает выше, вместе со мной разворачивается и шагает к двери.
– А ванна?
– Нах*р ванну!
Постель. На неё я брошена. Мои ноги согнуты в коленях и разведены в стороны одним уверенным жестом, а под поясницу подложена подушка. Алчные поцелуи смещаются к шее, ключицам, груди, животу и ещё ниже. Распаляют. Соблазняют. Пьянят похлеще любой дури. И я в очередной раз вздрагиваю, едва мужское дыхание опаляет внутреннюю сторону бедра.
– Глеб… – то ли зову, то ли умоляю.
Очередной мой стон куда громче всех предыдущих, наряду с новым поцелуем, от которого всё тело пронзает ошеломляющей судорогой. Острой. Восхитительной. Настолько яркой, что почти ничего не ощущаю, помимо этого всеобъемлющего чувства, в котором тону и погибаю. И едва ли запоминаю тот момент, когда где-то на краю сознания остаётся:
– Я бы забрал эту твою боль. Если бы мог, – мои пальцы вонзаются в простыни, а его – крепче в мои бёдра.
Толчок…
Безжалостный. Глубокий. Разрывающий изнутри.
Боль…
Она разливается по всему телу, прошивает каждую мышцу, забирается в голову, заполняет мой разум, выбивает кислород из лёгких. Не избавишься. Ведь мужчина накрывает собой, по-прежнему удерживает за бёдра, жёстко и вместе с тем надёжно фиксируя, не позволяя освободиться и найти спасение. А я сама цепляюсь за его плечи, врезаясь ногтями, оставляя полосы на загорелой коже. Держусь за него настолько крепко, будто он может испариться, если отпущу.
– Не шевелись, Дюймовочка, – выдыхает он шумно в изгиб моей шеи. – Потерпи. Пройдёт.
Так и не выходит. Всё ещё во мне. И сам замирает. Даже дышать перестаёт. Оставляет нам обоим время свыкнуться с новыми ощущениями. Хотя это не мешает мне сжаться под ним, чувствуя себя ещё меньше обычного в сравнении с его массивной фигурой. Да, сжимаюсь. Вся.
– Бл*дь, – тут же реагирует Филатов.
Резко выпрямляется, сквозь зубы с шумом втягивает в себя воздух. Проходит секунда. Другая. Хватка ладоней на моих бёдрах слабеет, кончики его пальцев выводят незримые узоры, умостившись между моих ног, надавливая и поглаживая.
– Не шевелись, – предупреждает заново.
Чувство боли постепенно притупляется, тая и растворяясь в плену неторопливой, бесстыдно откровенной ласки. Больше ни одного поцелуя. Но голова всё равно идёт кругом. Вместе с возвращающимся жаром желания. Тону. Погибаю. В золотисто-карих глазах. В своих эмоциях. Захлёбываюсь. Опять комкаю под пальцами простынь. Нарушаю данный завет. Выгибаюсь в спине. Извиваюсь под умелыми манипуляциями. Горю. Сгораю. Рассыпаюсь мириадами искр, что вспыхивают перед глазами вместе с…
– Давай, Дюймовочка, – звучит неоспоримым приказом. – Сожми мой член собой ещё раз.
Оргазм обрушивается, подобно цунами. Наряду с моим протяжным стоном. Вместе с ощущением того, как кончает и Глеб. Ослепляет. Обманывает яркой вспышкой и феерией чистейшего удовольствия. Укрывает темнотой, стоит прикрыть глаза. Крадёт жалкие остатки воли. Даже если очень захочу, не остаётся никаких сил пошевелиться. Время растягивается в бесконечность. Тяжесть мужского тела я практически не ощущаю. Но его тепло всё ещё со мной. Глеб переворачивает меня на бок, устраивается за моей спиной, придвигает к себе вплотную. Он что-то говорит, но я не различаю. Его тихий шёпот баюкает сознание, уносит глубже во тьму. Я и не хочу из неё выныривать. В считанные секунды банально вырубаюсь.
Глава 23
Утро начинается… поздно. Где-то после полудня. Вместе с запахом травяного отвара, от которого я заранее морщусь, даже ещё не открыв глаза, и ароматом… цветов?
Розы, хризантемы, пионы, ирисы, лилии, орхидеи, тюльпаны и ландыши… Самых разнообразных оттенков… В спальне практически не остаётся свободного пространства, столько букетов вокруг.
– Глеб… – протягиваю растерянно, озираясь по сторонам, подтягивая простынь на груди, усаживаясь.
Какие же они красивые. Все.
– Доброе утро, – отзывается наследник «Галеон».
В отличие от меня, он давно не спит. Облачённый в самую обычную светлую футболку с длинным рукавом и тёмные джинсы, Филатов лениво-расслабленно разваливается в кресле, неспешно потягивая кофе из маленькой белой чашки.
– Зачем так много? – вновь сосредотачиваюсь на пёстром великолепии.
На его губах расплывается небрежная насмешка.
– Я – миллиардер. Забыла? Могу позволить себе практически любую прихоть. Сегодня, к примеру, захотелось увидеть, как ты улыбаешься. Вот и сделал.
А я…
Действительно улыбаюсь.
– То есть, это всё, – обвожу рукой пространство с цветами, – как бы не для меня, а для тебя?
– Выходит, что так, – безразлично пожимает плечами мужчина, возвращает чашку на столик поблизости, где расставлен «детоксикационный завтрак». – Сюда иди, – возвращает мне внимание, поманив двумя пальцами.
Какая-то часть моего разума моментально протестует против такого обращения. Но эта часть настолько ничтожна, что все отголоски мысленного недовольства, как вспыхивают, так и исчезают за считанные мгновения. Другая часть меня, что тянется навстречу Глебу, куда явнее. Я осознаю это уже после того, как оказываюсь на ногах, плотнее укутываясь в простынь, ибо другого прикрытия всё равно нет. Также запоздало я соображаю, что засыпала в чулках – просыпаюсь без них. Постельное тоже поменяно. А я вовсе не помню ничего такого.
– Эм-м… – моя растерянность вновь возвращается, пока я хмуро осматриваю кровать без единого свидетельства произошедшего накануне.
– Ты жуткая соня, Дюймовочка, – с фальшивой скорбью комментирует замеченное мной Филатов. – Совершенно не выносливая. Спишь, как убитая. Надо бы тебе заняться йогой или ещё какой-нибудь такой фигнёй… – задумывается.
Я ступаю между расставленными букетами, как можно осторожнее, чтобы ничего не уронить, задерживаюсь около одного из них чуть дольше, подхватываю шикарный крупный цветок тёмно-бордового оттенка и с наслаждением вдыхаю тонкий аромат с отголосками горького мёда, остановившись перед Глебом. Кресло в спальне – всего одно. Но я не успеваю задуматься о том, где я буду сидеть, раз оно занято. Мужчина решает эту проблему без всяческих раздумий, нагло дёрнув меня за руку, притягивая, устраивая у себя на коленях.
– Ешь, – проговаривает бескомпромиссным тоном.
На язык так и просится встречное ехидство, но я сдерживаюсь, откладываю цветок ириса в сторону и тянусь к стакану с травянной дрянью. Выпиваю почти до дна. Остаётся всего пару глоточков. Которыми я давлюсь. И нет, не потому что вкусовые свойства напитка оставляют желать лучшего. Просто кое-чья ладонь нагло устраивается сперва на моём левом бедре, а после не менее нагло соскальзывает к внутренней стороне, умещаясь аккурат…
– Глеб!
Закашливаюсь, возмущённо уставившись на мужчину.
– Что?
Ни грана раскаяния в его голосе. Руку тоже не убирает. Да и вообще делает вид, что ничего такого не происходит. Лишь позволяет себе короткую насмешку, когда я спешно спихиваю стакан на столик, после чего разворачиваюсь к нему всем корпусом, продолжая смотреть с исключительным возмущением.
И даже тогда…
– Ешь, – всё с той же бескомпромиссностью, как и прежде.
Вздыхаю с фальшивой обречённостью, берусь за ложку и переставляю тарелку с кашей поближе. Успокаиваю себя тем, что между моим обнажением и его рукой преграда размером с целую простынь, и я ею укутана так, что не сразу размотаешь, особенно если учесть, что сижу, а не стою, и… едва ткань ползёт вниз по груди, быстренько понимаю, как же жестоко ошибаюсь.
– Глеб… – выдыхаю шумно, едва мужские пальцы сдавливают вершинку груди, освобождённую от прикрытия тканью.
Ложка выпадывает из рук. Каша позабыта. Как и всё моё возмущение. Вместе с вспыхнувшим импульсом возбуждения, прошиваюшим тело от одного его прикосновения.
– Я и так всё утро терпел в ожидании, когда ты проснёшься, – шепчет наследник «Галеон», задевая губами шею.
Не поцелуй, нет. Обещание. Томительное. Волнующее. Будоражащее сознание. Вынуждающее прижиматься к мужчине ещё ближе. Позволяющее прочувствовать, насколько возбуждён он сам.
– Прям так уж и терпел? – выгибаюсь в спине и прикрываю глаза, до побеления пальцев цепляясь за подлокотники кресла, стоит чужим губам в очередной раз скользнуть по линии моего пульса. – И почему?