– Всё равно не догонишь! – смеюсь в ответ. – Я первой буду! – дразню её.
Она пыхтит, хмурит брови.
– Не в этот раз! – откликается воинственно.
Ускоряется. И у неё в самом деле получается поравняться со мной. Я же поддаюсь. Постоянно. Только в этот раз не учитываю, что Ариша решит сыграть по новым правилам. Подрезает.
– Осторожней, девочки! – доносится папин голос ровно в тот момент, когда переднее колесо одного велосипеда задевает заднее колесо другого. – Не разбейтесь!
Поздно. На асфальт летят и велосипеды, и мы. Я падаю, выставив руки перед собой. Но это нисколько не спасает. Ладошки – в кровь. Как и колени. Мне так больно, что я не сдерживаю слёз. А вот Ариша совсем не плачет. Резво подскакивает на ноги, бросается ко мне, срывает растущий поблизости подорожник, прижимает им самую большую рану на моей ноге.
– Больно, да? – участливо заглядывает в мои глаза. – Не плачь, сестричка. Мы уже большие. Нельзя плакать, – обнимает за плечи, прижимает к себе крепко-крепко. – Не плачь, Варя. Мама ругаться будет.
– Но мне больно! – всхлипываю, и не думая прекращать лить слёзы. – Очень больно!
Моя близняшка дарит мне понимающую улыбку, гладит по голове, целует в щёку.
– Ну ладно, если очень больно, тогда можно.
– Угу, – всхлипываю заново.
Обнимаю свою единственную сестричку, позволяя слезам и дальше катиться по щекам.
Кап-кап…
Слёзы падают на лимонное платье, оставляя пятна. Я знаю, ей это не понравится. Ругаться потом будет, когда заметит.
Кап-кап…
Звуки падающих капель отражается гулким эхом в моей голове. В тишине вокруг меня, в настоящей реальности, только они и слышны.
Кап… Кап… Кап…
Не колени и ладони болят. Сгиб локтя, в котором снова воткнута игла. И не мои слёзы вовсе льются. Раствор из прозрачного пакета, закреплённый на медицинской стойке под капельницу.
Кап… Кап… Кап…
Жжение по коже в районе грудной клетки откровенно раздражает. Помимо капельницы, ко мне подсоединены какие-то провода. В них вся проблема. Они замыкаются под электронным монитором. На чёрном экране светится ломаная линия сердечного ритма. Моего.
Я вернулась…
А мой малыш?!
Вместе с мысленным вопросом, хватаюсь за живот. Безусловно, ни черта это не помогает найти столь отчаянно необходимый ответ. Никаких изменений в себе я не чувствую. А значит, стоит найти того, кто поможет мне с этим разобраться. Вот и усаживаюсь на постели, вытаскиваю иглу из вены, руку сгибаю, от проводов тоже собираюсь избавиться. Но сперва тянусь чуть дальше постели и вырубаю аппарат. Помню, он начнёт верещать, как бешеный, если перестанет улавливать нужный ритм.
Ноги плохо ощущаются, онемели, ступни будто тонкой иглой укалывает. Меня слегка пошатывает, когда я выпрямляюсь. Так ни шагу не совершаю. Застываю, заметив у противоположной стены пустой стул. Конечно же, причина ступора заключается не в самом предмете мебели. В прислонившемся к нему спиной, сидящем прямо на полу, мужчине.
Глеб…
Спина сгорблена. Широкие плечи, обтянутые самой обычной белой футболкой, опущены. Уткнулся лбом в свои согнутые колени. Ладони сомкнуты в замок, заведены за затылок. Не думаю, что не реагирует на моё пробуждение из-за моей «бесшумности». Спит.
Это же сколько он тут пробывает, что засыпает в таком совершенно неудобном положении? Заметно отросшая щетина на его лице свидетельствует – не мало. Мне стоит больших усилий не поддаваться глупому порыву коснуться её, почувствовать под пальцами, в наивном стремлении убедиться в том, что вижу, и разбудить Филатова. Когда оказываюсь поблизости, просто опускаюсь рядом. Пол, как ни странно для заведений подобного назначения, совсем не холодный, так что можно сказать, мне вполне комфортно. Вот и сижу, рассматривая хмурые черты спящего.
Как долбанная мазохистка…
А ведь лучше бежать. Без оглядки. Пока есть возможность. Как когда-то советовала Вера. Сохранить своё сердце. Остатки гордости. Освободиться. Сберечь нервы. Себя. И свою жизнь, которой предоставлен новый уникальный шанс.
Тогда почему не делаю ничего из этого?
Остаюсь.
Надеюсь…
На что?
Если бы знала.
Глупая я…
Снова ведь поплачусь.
В разуме всплывает одно воспоминание за другим. Не все из них пропитаны болью и ощущением предательства. В череде прошлого есть и хорошие моменты. Те, благодаря которым моя душа почти парит, напитывается теплом, нежностью и лёгкостью. Все до единого связаны с ним. С тем, до кого теперь даже дотронуться опасаюсь. О плохом я тоже помню. Как и помню о том, что по сути я сама себе всё это «плохое» устраиваю. Между нами с ним – сделка. Цена её – высока. Глеб свою часть оплачивает. Сполна. Не важно, стоила ли она того, или же нет. Моя близняшка – она только моя, как и все её ошибки тоже не имеют к наследнику «Галеон» никакого особого отношения. Уговор – есть уговор. И я получаю куда больше, нежели должно быть изначально. А не должна была брать. Ничего из того, что взяла. Тогда бы не было столь сложно и больно. Если отринуть все мои несуразные чувства, попытаться рассудить здраво… Умопомрачительные поцелуи, ласки, физический контакт – далеко не любовь, всего лишь способ зачатия, достижение цели, приближение к итогу задуманного. Остальное – ширма. Прикрывающая неприглядную правду. Не для меня. Не для него. Для всех остальных. Жаль, мы играем слишком достоверно. Раз в итоге я сама верю. Нам обоим.
И всё же:
– Глеб, – произношу беззвучно.
Глубоко вдыхаю. Шумно выдыхаю. Заново набираю запас кислорода. И, наконец, решаюсь тронуть чужое плечо.
– Глеб, – зову снова.
Вздрагивает. Просыпается. Вскидывает голову. Золотисто-карий взор впивается в меня чистейшим напряжением. Руки опускаются поочерёдно. Сперва – левая. А вот правая – зависает в воздухе. Почти касается моего лица. Останавливается в жалких миллиметрах. Сжимается в кулак. Его взгляд медленно блуждает по моему лицу, смещается ниже, к шее, и ещё ниже…
– Бл*дь, – ругается Филатов, резко подаётся вперёд.
До меня не сразу доходит, что это всё из-за стекающей по моей руке крови, как результата кустарного избавления от иглы в вене. Я дёргаюсь назад, инстинктивно уклоняясь от возможного прикосновения. Только потом соображаю, в чём причина.
Поздно…
Сама повторно зажимаю ещё не зажившую рану. Да и Глеб больше не предпринимает ни единой попытки приблизиться. Напряжение в его глазах сменяется чем-то глубинно-тёмным, колючим, от чего по позвоночнику бегут морозные мурашки.
– Мой малыш, – роняю едва ли достаточно громко, а продолжение фразы банально застревает в горле.
Произнести вслух хоть что-нибудь о том, будто с ним не всё в порядке – как если саму себя проклинать.
– С ним всё хорошо.
Хорошо…
Хорошо!
Страх и сомнения растворяются, наряду с невольной улыбкой. Впрочем, она тоже быстро пропадает.
– Так вот почему ты здесь?
Звучит, как вопрос. Но больше – констатация факта.
Иначе что ещё ему тут делать?
– И поэтому тоже.
Не верю. Ни на секунду.
Хотя, кого я обманываю?
Заставляю себя не верить. Изо всех сил. В моих же интересах. Просто потому, что слишком уж хочется рассчитывать как раз на обратное. Нельзя. Ни в коем случае. Так оно гораздо легче пережить то, что будет дальше.
– Сколько времени прошло? – спрашиваю снова.
Не то, чтоб меня это сейчас особо волновало. Но было бы неплохо прикинуть, с чем придётся иметь дело.
– Три дня, – отзывается мужчина, вновь сосредотачивается на моей согнутой в локте руке, болезненно морщится. – На х*ра ты встала? – опять подаётся навстречу.
И опять я отодвигаюсь, возвожу новую дистанцию между нами. Что странно: и он, и я, мы оба знаем, этот мой жалкий протест нисколько не мешает Филатову исполнить задуманное, однако расстояние между нами до сих пор существует, никакого вмешательства в личное пространство, и только потому, что я не желаю. О том и задумываюсь, не сразу реагируя на его слова.
– Остановка сердца – не инсульт и не инфаркт. Со мной такое не впервые. Я давно наизусть выучила всё, что с этим связано, – проговариваю отстранённо, умолкаю совсем ненадолго, а после перевожу тему на куда более насущное: – Как давно ты тут? И кто тебе сообщил?
Потемневший взгляд Глеба остаётся ровно таким же.
– Никто. Когда тебе стало плохо, Юра открыл дверь машины и попытался тебе помочь, пока Вера звонила в скорую. Я заметил.
Он не упоминает ни слова про обстоятельства, при которых всё это происходит. А вот я прекрасно помню. Каждое долбанное мгновение, что никак не стирается из моей памяти, сколько ни ищи избавления. Эти моменты пропитывают горечью не только меня – прошлую, но и меня – настоящую. Застревают в моей голове, подобно выжженному клейму прокажённого. И лишь потому, что знаю, ни к чему хорошему данная пытка не приведёт, я абстрагируюсь, глушу в себе каждую сопутствующую эмоцию, что мешает ровно дышать. Переключаюсь на иное:
– О том, что случилось в чайхане, вероятно тоже знаешь.
Пауза. И сумрачная тень на его лице.
– Знаю.
Киваю.
– Вера посоветовала зафиксировать оставленные тобой синяки. Как гарантию своего будущего благополучия и защиты от твоей семьи.
А вот теперь реакция моментальная. На его губах расцветает привычная восприятию небрежная ухмылка.
– Это правильный совет. Верный. Я бы на твоём месте так и сделал, – устало откидывается на нижнюю часть стула, рассматривает всё также пристально, но теперь скорее изучающе.
Скорее всего, прикидывает, чем ему это грозит. Возможно, уже сейчас прикидывает варианты, как с этим справиться. Учитывая историю с кольцом и безуспешной попыткой шантажа Веры, обманываться не приходится – Глеб рубит на корню любую возможность создания будущей проблемы. А я…
– А я не сделала, – признаюсь нерешительно.
Зачем?
Да надоело всё это враньё.