Расставим уже все точки над «i».
И избавимся.
Даже если не только от лжи. Друг от друга.
– А бумаги я подпишу. Любые, какие пожелаешь. О том, что полностью отказываюсь от претензий на наследство и возможную материальную помощь со стороны вашей семьи, – продолжаю, не дожидаясь его реакции на предыдущее моё откровение. – Но аборт не сделаю. Не заставишь. Хоть что делай. За жизнь своего ребёнка буду бороться до последнего. Как и за свою, – прежде чем полностью выпрямиться, поднимаюсь сперва на колени.
Нового приступа головокружения только не хватало…
Его и нет.
Как и на ноги я не встаю. Остаюсь на коленях.
Глеб не позволяет большего.
Жест – почти неуловимый. Слишком стремительный. Едва ли моргнуть успеваю. Оказывается совсем рядом, обхватывает за подбородок, запрокидывает мою голову, вынуждая смотреть ему в глаза.
– Почему? – нависает сверху, как грозовая туча. – Почему не сделала?
Теряюсь.
Он из всего, что я ему говорю, только про несбывшееся фиксирование факта насилия усваивает?
Впрочем, моя растерянность не мешает ответить. Тоже честно. Раз уж собираюсь покончить со всем окутавшим нас враньём, начну с себя.
– Не хотела разбивать тебе сердце. Снова.
Тьма в карих глазах по-прежнему веет холодом. А мне так отчаянно не хватает тепла. Покоя. Забвения. Ведь после всего того, что обозначаю, нет обратного пути. Поздно сворачивать.
– Даже после того, как я разрушил твоё?
Тихий вкрадчивый голос оседает в моём разуме очередной порцией горечи. Капкан моей грядущей безысходности захлопывается.
Молчу. Справляюсь с тянущей болью в своей душе.
– Сначала я думала, тебе будет всё равно. Какое тебе дело до той, кого встретил пару дней назад? Тебе же ребёнок только нужен был. Ты сам так сказал. Ни о чём другом мы не договаривались, – произношу, спустя некоторую паузу. – А потом… Я собиралась тебе признаться. Правда, собиралась. Когда мы с тобой, в первый раз, в том отеле. Когда поняла, что тебе не безразлично. Но ты остановил. А потом… Не смогла, – беспомощно пожимаю плечами. – Не спрашивай почему. Я и сама не знаю. Не могу объяснить. Может быть я просто хотела шанс. Иметь семью. Настоящую. Свою. Пусть недолго. Но чтоб была. Ведь ты был очень убедителен в своей заботе обо мне. До тебя никто не дарил мне такого. Только папа. Когда-то. Наверное, мне просто было слишком страшно вновь оставаться одной, – последнее звучит довольно жалко и почти неуловимо, а мне требуется новая пауза, чтобы собраться с духом. – В любом случае, это ведь и не важно уже. Не получилось.
Я ни на что не рассчитываю в своей исповеди. Это мой способ попрощаться. Пусть и не всё говорю – лишь тысячную долю всего того, что живёт во мне. Хватит. Встречных обвинений тоже не будет.
Сполна уже разочарования…
К тому же хватка на моём подбородке вдруг становится сильнее. Всего на секунду. А в следующую – ладонь мужчины смещается к моему затылку. Обхватывает, вопреки всем ожиданиям, очень аккуратно почти невесомо и вместе с тем ощутимо бережно, сгиб пальцев другой ладони касается моей щеки.
– Получится, – слышу я твёрдое и уверенное от Глеба. – Если не откажешься. Обязательно получится.
Никакой тьмы в его глазах. Рассеивается. Вспыхивает огнём бескомпромиссной решительности.
– Когда услышал от врача про беременность и порок, как представил, чем это грозит, сам себя забыл, не смог контролировать эмоции. Я знаю, у меня с этим проблемы. Прости, мне не стоило так реагировать. Хотя бы потому, что это паршиво сказывается на твоём здоровье. Мне нужно было успокоиться, прийти в себя, – вялая усмешка задевает его губы. – Напился я. Второй раз в жизни. И опять из-за тебя, между прочим, так что за это я с тебя отдельно спрошу, – невзирая на обещание-угрозу, снова ласково проводит по моей щеке. – Если верить камерам видеонаблюдения ближайшего от той больницы бара, ни к одной девке, чтоб ты знала, я не приставал, кстати. До четырёх утра доеб*вал бармена о принципах реанимационных методик в случае, если с тобой что-нибудь случится. Он бывший анестезиолог. На пенсии. Соответственно, когда твоя сука-сестра всучила тебе те бумаги, я не имел ни малейшего представления о том, что тебя выписали и ты свалила из палаты. Прохоров не смог дозвониться. За это тоже прошу прощения, Дюймовочка. Больше не оставлю тебя. Никогда.
В его повествовании наступает пауза. И я пользуюсь ей.
– Твоя мама позвонила. Поэтому я пошла.
– Мама? Ты уверена? – хмурится.
– Не совсем. Я не помню её голоса. Да и по телефону он, как правило, иначе звучит, – отзываюсь, не скрывая сомнения. – Но она представилась ей. Я и поверила. С чего бы мне не верить? Она говорила весьма убедительно.
– Моя мать в данный момент на Майорке. И она не имеет ни малейшего понятия о том, что у нас тут происходит.
– Но в соглашении было указано не только твоё имя. Личные данные тоже. Подробные, – задумываюсь о том, что не помню ни единой цифры, как и не имею ни малейшего понятия о том, насколько они правдоподобны. – Смысл Арине уговаривать меня что-либо подписывать, если это не будет иметь силы в случае неверного содержания? – озадачиваюсь сделанным выводом.
– Если только она не собиралась просто избавиться от тебя под этим предлогом, – морщится Глеб. – От тебя. И от ребёнка. Неспроста же назначила мне встречу, как только ты ушла. Прислала сообщение. От твоего имени, – вздыхает устало.
От моего имени, значит… то есть в тот злосчастный ресторан он отправился не с ней, а со мной встречаться?
Не совсем разумно, с фатальной поспешностью, но при мысли об этом часть «плохого», застрявшая в моём сознании, становится немного терпимее.
– Я пришла первой. Моя сестра физически ничего не могла добавить в тот чай. Мы рядом сидели. Откуда ты вообще всё это знаешь? – смотрю на него с непередаваемым изумлением.
– Видеокамеры. Пока ты приходила в себя, у меня было трое суток на то, чтобы разобраться со всем случившимся. Ваша встреча была спланирована заранее. Как и подача ужина. А значит, и отрава в чай была добавлена вместе с приготовлением пищи. Неважно, чья рука положила. Важно, чья рука и кому подсунула, – служит мне категоричным ответом. – Единственно, на что не рассчитывала твоя сука-сестра, это вмешательство Веры. Я, кстати, тоже не рассчитывал, – а это уже мрачно. – Я просто хотел узнать, что ей нужно от меня, понимаешь? Не трогал я её. Не в том плане, о чём ты подумала. Если бы приехали на минуту позже, застала бы совсем другое.
И почему я упускаю тот момент, когда мои пальцы комкают его футболку? Хватаюсь, как утопающий за спасательный круг. Очень хочу ему верить. Особенно, после того, как…
– Я бы ни за что не перепутал тебя с ней. Совсем ты в меня не веришь, Дюймовочка, – качает головой в мнимом расстройстве Глеб.
– Да? В самом деле? Ты поэтому меня цвет волос заставил сменить? – ехидничаю встречно. – И чем же мы с ней отличаемся тогда? Когда этот цвет всё равно в итоге одинаковый?
– В твоих глазах отражается всё самое лучшее, что есть в нашем мире. Я это заметил, ещё когда тебя впервые увидел. Ты – другая. Совсем не похожа на неё, – вздыхает, отпускает мой затылок, а потом прижимает к себе всю, целиком, немного погодя и вовсе перетаскивает на колени. – Зря ты встала.
Тоже вздыхаю. И тоже обнимаю его. Кажется, впервые за долгое время дышу по-настоящему свободно.
– Почему не сказал? Ещё тогда, в кабинете следователя ведь знал… какая она. А мне не рассказал.
– Не хотел тебя расстраивать. Ты слишком дорожишь своей семьёй. Несмотря на то, какие они у тебя, – улыбается грустно, проводит по моим волосам.
Мне тоже хочется улыбнуться. Но не с грустью. Так, чтоб его грусть исчезла. Вот только…
– Мама! Моя мама, – спохватываюсь.
Что за дочь я такая, если о ней только сейчас вспоминаю?!
– А что с ней? Навестим, как тебя выпишут.
– То есть, она всё ещё на реабилитации? – уточняю недоверчиво.
– Где ей ещё быть? Если только не сбежала, предварительно выдернув капельницу. В кого-то же ты получилась такая шельма без инстинкта самосохранения, – хмыкает.
И почти сразу хмурится, задевая участок кожи с запёкшейся кровью на мне. Останавливается, больше не течёт. Не снаружи. Единственная, оставшаяся у меня рана – она внутри. И кровоточить будет долго. Возможно всегда. Наверное, я ещё долго не смогу осмыслить, почему Ариша со мной так поступила. Впрочем…
– Я должна с ней поговорить. С Ариной.
– Нет.
– Но…
– Нет. Не в твоём состоянии. Нельзя, – категоричное, наряду с усиливающимися объятиями. – К тому же, с ней никто, кроме следователя и адвоката, в ближайшее время не увидится. Уж прости, на свидание в изолятор я тебя точно не отпущу.
– В изолятор?
– Потерпевший по делу о краже с участием Антона Третьякова вернул мне выплаченные деньги. Решил, что всё должно быть по закону. Арина Демидова ответит за свой проступок, как положено. И даже больше. Учитывая эпизод с твоим отравлением и наймом водителя пикапа, который совершил на тебя покушение. Это уже тоже доказано.
– Так уж и вернул? Прям все деньги? Сам? По собственной инициативе? – округляю глаза.
– Угу. Ну, почти сам. И почти все. Так что ты мне ничего не должна. Соответственно, наша сделка аннулируется, – пожимает плечами в полнейшей беззаботности Глеб.
– То есть, я могу просто оставить ребёнка себе?
– Если выдержишь судебный процесс со мной. За право опеки. Или замуж за меня выйдешь. Тогда сколько угодно его в нашей будущей детской себе оставляй. Особенно на ночь. А то мне утром на работу надо. Я не готов к шестнадцатичасовым совещаниям после бессонных суток, ночных кормлений и что там ещё будет, когда он появится на свет… – призадумывается.
Я тоже призадумываюсь. Но не о детской. О том, как всё выворачивается. И о том, что до сих пор не верится. А ещё…
– Ты в курсе, что любовница твоего отца и глава твоей службы безопасности – родственники?
Не совсем уместно. Но я должна заполнить все пробелы. Прежде чем приму окончательное решение.