Александр ШуваловБоевые псы империиПритворщик-2, или Сага о «болванах»
Пролог
Не открою Америк, если скажу, что Россия — глубоко духовная страна и всяк в ней живущий или почти всяк, тонко чувствует и глубоко переживает… Что, спросите, чувствуют и по какому поводу терзаются душой? Каждого глубоко заботит свое, заветное.
Например, наши вожди страдают от того, что им достался не тот народ. Не японцы со своим нечеловеческим трудолюбием и не северные олени, которые, как известно, совершенно самостоятельно решают вопрос о пропитании, добывая ягель на завтрак, обед и ужин, и при этом не ноют о каких-то там индексациях, тарифах и прочих социальных пакетах. Зато совершенно безропотно отдают пастырям шкуру и мясо. И рога, для тех, кому не хватает своих, собственных.
Демократы переживают от того, что их время безвозвратно прошло, и халява закончилась. Обмелели молочные реки, куда-то подевались тазики с икрой, а к подъезду перестали подавать авто с мигалками. Только и остается теперь, что оплакивать ушедшие непонятно куда сладкие моменты и потихоньку сдавать в аренду бизнесменам под офисы свободные площади во всяких там Почтовых переулках.
Наша доблестная милиция искренне переживает от засилья преступного элемента. Борьба с ним отвлекает работников правопорядка от столь любимой ими коммерческой деятельности.
Творческая интеллигенция прямо-таки разрывается от невозможности создать хоть что-нибудь эпохальное и полнейшего нежелания работать. А, потому, только и остается, что шляться по презентациям и привычно суетиться лицом, изображая совесть эпохи.
С олигархами отдельная история. Как следует нахапав и наевшись вкусненького в четыре горла, они вдруг с ужасом поняли, что совершенно не представляют себе, чего бы такого прикупить к уже имеющемуся для комплекта. А, еще, им вдруг очень захотелось, чтобы ими восхищались. Когда же выяснилось, что сие невозможно, многие нахмурились.
О народе говорить не будем, потому как он, в отличие от всех остальных, всяким там страданиям и душевным метаниям совершенно не подвержен. Может быть, из-за того, что народ в России постоянно занят… выживанием.
Чиновники… Как метко заметил один остроумный писатель, наш служивый люд ощущает серьезный дискомфорт от необходимости жить в той стране, которую так старательно грабит. Ездить, пусть и в машинах с мигалками, по хреновым дорогам, видеть из окошка все те же, набившие оскомину пейзажи, встречаться ненароком взглядом с теми, кого шкуришь, и чувствовать их искреннюю любовь. Насколько же лучше было бы взять да проснуться в обычный будний день не в этой Раше, а где-нибудь на Лазурном берегу или в Лос-Анджелесе, штат Калифорния, вдохнуть свежий, чуть солоноватый морской воздух и вдруг всей душой и каждой клеточкой любимого организма осознать, что жизнь все-таки прекрасна и она-таки удалась. Так и живут в муках.
Леонид Михайлович, в отличие от многих, себе подобных, стойко переносил факт проживания в России и никуда из нее съезжать не собирался. Все потому, что чиновником он не был. Уже не был. По статусу его скорее можно было отнести к вельможам, людям, прочно стоящим у руля. Как-то совсем недавно один из ему подобных в беседе с журналюгами назвал себе подобных новыми дворянами. И даже при этом ни капельки не смутился. А, чего, собственно говоря, стесняться? Такая жизнь: есть быдло, есть те, кто это быдло пасет и ставит в стойло, а есть небожители, элита, кто руководит и направляет, держит в крепком кулаке и не дает разбрестись, куда не надо.
Он высоко забрался, прочно устроился и собирался лезть дальше и выше, прямо к облакам. Был истинным патриотом и, если произносил слово «Россия», обязательно добавлял «великая». Демонстративно не шлялся по всяким там Куршевелям и Сардиниям, предпочитая отдыхать от трудов праведных на Валдае. В общем, как в песне поется: загорал в Сочи, рыбачил на Волге, в Ростове солдатом служил. Деньги, правда, предпочитал хранить за границей.
Рано или поздно у любого слуги народа возникает финансовый вопрос. Не в том смысле, где бы перехватить до получки, а куда девать излишки. Почему-то у всякого чиновника в процессе бескорыстного служения Отечеству вдруг появляется много денег. Непонятно, откуда… Когда они перестают помещаться в скромном служебном кабинете, их отвозят домой и хранят под кроватью или на антресолях. Потом они до упора заполняют собой жилплощадь, вот тогда их относят в банк. Желательно, в иностранный. У нас в стране банки частенько сбегают неизвестно куда со всеми деньгами, еще они, бывает, лопаются. И, вообще, подальше от лишних глаз положишь, на душе как-то спокойнее.
В то утро он как всегда приехал к себе, вознесся в персональном лифте на четвертый этаж и прошел в кабинет. Присел за стол, отхлебнул крепкого чаю из любимой кружки и раскрыл газету. Проверил, на месте ли три рабочих маркера, красный, зеленый и черный. Маркеры, естественно, были на месте. Настало время работы с прессой, целый час, в течение которого хозяина кабинета никто и никогда не тревожил. И тут все вдруг пошло наперекосяк.
В дверь, не то, чтобы постучали, просто поскреблись. Раз, потом другой.
— Ну, кто там? — недовольно поднял голову от прессы хозяин кабинета.
В дверях показалось личико личного помощника. Удивленное и взволнованное.
— Леонид Михайлович, вам факс.
— Мне, что? — он опешил.
Давно уже, лет десять, никто не слал ему, как какому-то начальнику ДЭЗа, факсы. Немногие вышестоящие звонили или присылали официальные бумаги с лощеными курьерами. Остальные, нижестоящие, привозили документы на подпись лично.
— Факс, — подтвердил помощник. — Пришел на секретариат.
— Откуда?
— Из… — помощник назвал страну и банк. У шефа глаза буквально вылезли на лоб.
— Давай сюда.
— Там все на английском…
— Я что сказал?! — рявкнул он. Секретарь пискнул от страха, подошел на ватных ногах, положил на краешек стола бумагу и испарился. Леонид Михайлович подвинул листок поближе и углубился в чтение.
Через пять минут он поднялся на ноги, подошел к бару в углу кабинета, налил, не глядя, половину стакана и залпом выпил. Потом вернулся за рабочий стол и взялся за телефон. Коротенько с кем-то переговорил, повесил трубку, достал из кармана платок и вытер мокрое лицо.
— Черт знает, что — в полной растерянности молвил он. И, действительно, произошедшее только так и можно было прокомментировать. Или даже чуть резче.
Дело в том, что Леонид Михайлович имел кое-какие деньжата, так сказать, скромную заначку на черный день. И хранил он их в одной тихой европейской стране, где в отличие от Швейцарии, не производили ни часов, ни шоколада, зато банки там совершенно не уступали по надежности женевским, цюрихским или бернским. И существенно превосходили их в плане конфиденциальности и священного трепета в отношении к клиентам. Недаром же, там любили хранить трудовые накопления нефтяные шейхи, президенты разного рода банановых держав и другая, не менее почтенная публика. Ни разу за все время сотрудничества банк не давал повода усомниться в своей лояльности и высоком профессионализме. А тут вдруг такое…
Подписанный каким-то мелким клерком факс наглейшим образом извещал одного из привилегированных клиентов, что средства на его счетах заморожены и все банковские операции приостановлены. Объяснить причину этого хамства отправитель даже не счел нужным, зато в конце послания настоятельно порекомендовал клиенту в самое ближайшее время лично появиться в банке и ответить на некоторые возникшие вопросы.
Президент банка отвечать на телефонный звонок не стал, а какой-то его третий или четвертый зам вежливо, но решительно посоветовал ни в коем случае не затягивать с приездом.
— Это в ваших интересах, — сообщил он и, извинившись, отключился.
Через час с небольшим, когда он уже успел не только отдать распоряжение о приобретении билета на послезавтра, но и еще немного выпить и успокоиться, зазвонил телефон. Его личный мобильный, номер которого знали очень и очень немногие.
— Слушаю, — произнес он.
— Доброе утро, Леонид Михайлович, — произнес совершенно незнакомый голос. — Как дела?
— Кто это? — изумленно спросил хозяин кабинета и посмотрел в окошечко телефонной трубки: «Номер не определяется».
— Мы пока незнакомы, — заявил некто. — Но не сомневаюсь, что в самое ближайшее время познакомимся и подружимся.
— Вряд ли, — сухо молвил тот и нажал на красную кнопку аппарата.
Больше неизвестный нахал его не тревожил. Весь день, до самого вечера. А день был очень и очень интересный. Хотя бы тем, что министерство иностранных дел страны, в которой находился банк, вдруг взяло, да и аннулировало въездную визу одному из наиболее уважаемых людей России. Без объяснения причин.
— Возникли определенные обстоятельства, — сообщил какой-то мелкий чин из министерства, с главой которого абонент был лично знаком. Соединить со своим шефом этот попка отказался, мотивируя это тем, что тот в данный момент играет в гольф с премьер-министром.
Вечером телефон зазвонил опять.
— Я слышал, — вкрадчиво проговорил неизвестный. — Что у вас возникли некоторые проблемы? Хотите поговорить об этом? — несмотря на то, что он совершенно безукоризненно говорил по-русски, было ясно, что этот язык для него не родной.
Больше всего Леониду свет Михайловичу хотелось прямо и без лишних церемоний послать его громко, от всей души и с переливами, после чего забросить трубку прямо в пылающий камин, но… Мало того, что на кону стояли деньги, довольно-таки приличная сумма, вполне достаточная для приобретения парочки яхт класса «Пелорус» или «Алиша», и организации скромного банкета «для близких» по случаю обновки. На горизонте всерьез замаячила перспектива хорошенького скандала. Как известно, власть многое позволяет своим скромным труженикам, но лишнего шума не прощает.
— Что вам угодно? — хрипло спросил он. Дурацкий, согласитесь, вопрос, и школьнику понятно, что в таких случаях бывает угодно.