л на Мальдивах». Вместо всего этого я подвалил к нему и с воплем: «Здорово, Михуил! Как сам?» со всей дури треснул по плечу. Кроме этого, он не забыл указать в отчете, что одет я был как-то не очень по-испански: в драных шортах и черной футболке с надписью: «Я — русский» (на русском, естественно) через всю хилую грудь. Мне потом припомнили все это и многое другое, не менее интересное. Особое возмущение высокого руководства вызвал мой гардеробчик. Робкие отговорки, дескать, выбранное мудрым руководством для нашей встречи кафе, мало того, что принадлежит русскому, но и посещается исключительно выходцами из России, во внимание приняты не были. Мне объявили очередной строгий выговор за «непрофессионализм» и заставили целых три дня слушать лекции о мерах безопасности, конспирации и, заодно, правилах секретного делопроизводства, а потом сдавать по всей этой мути зачеты.
…Я подошел к перекрестку, когда замигал желтый фонарик светофора. Когда загорелся зеленый, рванулся к стоящей в правом ряду крошечной желтой микролитражке, открыл дверцу и уселся рядом с водителем. Автомобильчик взревел, вернее, взвизгнул моторчиком и поехал. Бросил прощальный взгляд на сопровождавших меня. Зрелище того заслуживало.
Вам когда-нибудь доводилось видеть собаку, у которой из-под носа увели сахарную косточку? Потерявшая клиента наружка выглядит приблизительно так же: растерянно и огорченно. Два персонажа с выпученными от удивления органами зрения замерли, как окаменевшие, у пешеходного перехода, один с разинутым ртом, с вытянутой рукой — второй. Метрах в двадцати от этой живописной группы, соблазненных и покинутых, отметился еще один, средних лет азиат. Когда мы встретились глазами, он укоризненно покачал головой. Я, в свою очередь, стыдливо потупился: простите, дескать, дяденька, если чем обидел.
Через четыре квартала автомобильчик свернул налево, и мы оказались в старом городе. Улочки здесь такие узкие, что на них с трудом могут разойтись два человека, так что, если мои друзья задействуют транспорт, хрен он здесь проедет. А мы как-то проскочили и даже бока не оцарапали. Спустились по мощеной булыжником мостовой, свернули вправо, проехали еще немного и оказались у входа в парк. Выскочили из машины, галопом пересекли его и загрузились в стоящий возле автобусной остановки старенький серый «Опель» с умеренно тонированными стеклами. Перед тем, как тронуться, водитель повернулся ко мне, вольготно раскинувшемуся на заднем сиденье, и протянул руку.
— Рад встрече, сэнсэй.
Три года назад я в очередной раз трудился преподавателем в одной интересной учебке, а водитель, невнятной внешности молодой мужик, учился в ней на притворщика. Сэнсэем меня прозвали после ознакомительного занятия по искусству перевоплощения. Тогда, помнится, за полтора часа я умудрился предстать перед ребятами в образе зека, прогрессивного российского политика, чиновника и мента. Напоследок я притворился персонажем из просмотренного ими кунфу-боевика, сурового старого учителя китайского мордобоя. Ребята пришли в полный восторг от увиденного и тут же прозвали меня сэнсэем, хотя правильнее было бы сказать сяньшэн (кит. — учитель). Через месяц-второй они и сами кое-чему научились, схватывали, можно сказать, на лету. И, вообще, способные были парни, жаль, что не доучились: программу закрыли.
— Назовите пароль, — строго сказал я, и мы оба расхохотались.
— Теперь вы Евгений?
— Точно, а ты — Костя… — в учебке он, если я не ошибаюсь, был Антоном.
— Совершенно верно, к вашим услугам.
— Стыдно мне за тебя, Константин, — горько молвил я, — не вышло из тебя разведчика. Работой не занимаешься, весь по уши в каком-то бизнесе. Вот, и резидент тобой недоволен. Так и сказал, мутный, мол, Константин парень.
— Это точно, — согласился он, — я такой.
— Да уж. Ладно, давай, рассказывай.
— С чего начинать?
— С обстановки в резидентуре.
— Болото. Боцман наш, ничего не скажу, мужик правильный… — если флотского офицера подчиненные называют боцманом, значит он действительно не сволочь. В противном случае, подобрали бы другое погоняло, например, «Кнехт обоссаный» или еще что.
— Но?
— Скучно здесь, вот, он и задремал чуток.
— Решил его взбодрить?
— Вы это о чем?
— О «клопах». Твоя работа?
— Был приказ, — он ткнул пальцем в крышу авто, — устроить небольшую встряску. Я и устроил, только…
— Только, что?
— Один из клопов всадили еще до меня.
— Где?
— В его рабочем кабинете на втором этаже.
— Красиво, блин, живете.
— Не то слово, — вздохнул он, — боюсь, он на меня подумал. Уж больно ему мой бизнес не нравится.
— Кстати, как успехи?
— Весь этот е…й бизнес… — он выматерился, чуть слышно, но с большим чувством, — достал уже!
— Что так?
— Вы как относитесь к селедке?
— В целом положительно, особенно, ежели с лучком, да под водочку.
— Вот, и я раньше положительно, а теперь… — он опять вздохнул. — Мне приказали поработать на одну московскую фирму. Вот, и тружусь как проклятый, занимаюсь закупками.
— Чего?
— Рыбы, что здесь еще можно закупать.
— И, как?
— Успешно, — он опять выдал несколько слов, совершенно не достойных российского военного разведчика. — Селедка соленая, селедка копченая, она же маринованная. Жареная, блин, вареная, засахаренная, на хрен, с марципанами!
— Успокойся.
— Извините, сэнсэй, просто наболело. Все переговоры исключительно в рыбных ресторанах. Не успеешь сесть за стол, как ставят перед носом целый тазик с этой самой, блядь, селедкой. Кушайте, говорят, вер са венлиг (датск. — пожалуйста)…
— Кушаешь?
— А что делать? — скорбно ответил он. — Иначе обиды до потолка, как же можно не любить нашу селедочку? — резанул себя ладонью по горлу. — Вот, где она у меня. Пельменей хочу!
— Грустно, — посочувствовал я, — а мандарины закупать не пробовал?
— Не растут.
— Ладно, считай, что я тебя пожалел. Вернемся к нашим баранам. О резиденте ты уже сказал. Что по остальным?
— Два папенькиных сынка. Пьют, таскаются по бабам, бьют балду и ждут повышения.
— Дальше.
— Парочка молодых, только после академии. Первый раз за кордоном, все в новинку. Ни хрена, естественно, не умеют и не очень-то хотят научиться.
— Остается еще один.
— Капитан Андрейко, он же Славик.
— Что скажешь?
— Старательный, толковый, инициативный — начал перечислять он. — Меня, кстати, презирает.
— Явно?
— Нет, что вы. Просто, я чувствую.
— Молодец, давай дальше.
— Понимаете, сэнсэй, — он замялся, — не хочется говорить о человеке дурно, тем более что и фактов-то нет, просто…
— Рожай.
— Наш Боцман часто вслух страдает по утраченной империи, особенно, если выпьет.
— Интересно.
— Обидно ему, видите ли, раньше, мол, была великая держава, а сейчас… А Славик очень искренне ему подпевает. Можно сказать, тоскует навзрыд по былому величию, которого сам толком-то и не помнит.
— Мне тоже обидно, что с того?
— Вы об этом не кричите.
— Логично, — мы замолчали.
Миновали поворот на аэропорт и вскоре въехали на мост.
— Куда это мы, Костя?
— В Швецию, здесь рядом.
Глава 7Крутой и мертвый
— Приехали… — окраина Мальме, где мы очутились, живо напомнила о родном отечестве: обшарпанные дома, мусор на тротуарах, общая заплеванность. Показалось даже, что кто-то неподалеку изящно выразился на родном и великом. А, может, и не показалось.
— Ничего себе.
— Именно так, сэнсэй. Раньше, говорят, был вполне приличный район, а сейчас здесь живут в основном иммигранты. Арабы, негры, sorry, афроскандинавы, албанцы, наши бывшие.
— То-то мне мат послышался.
— Вон тот дом, — он указал на пятиэтажку метрах в пятидесяти, — второй подъезд, третий этаж, квартира семь «В», — залез в бардачок и извлек оттуда складную дубинку, — пошли.
— Рация есть?
— Целых две.
— Тогда давай одну. Я схожу сам, а ты побудь в машине, а то еще угонят чего доброго.
— Здесь это запросто, — он протянул мне ключи и прямоугольную пластмассовую коробку.
— Не спишь, — я сунул рацию в карман куртки, — смотришь по сторонам. Если, что, дашь знать.
— Сэнсэй.
— Что?
— Возьмите, — извлек из кармана дубинку и передал мне, — не помешает.
— А ты как же?
— У меня есть монтировка.
Две потертые личности на скамеечке перед подъездом лакировали пивком что-то более крепкое, третий дремал, сидя. Когда я проходил мимо, никто даже не посмотрел вслед, больно я им был нужен. Сжав в кулаке дубинку, шагнул вовнутрь, поднялся по заплеванным ступенькам на этаж, надел перчатки, открыл дверь и вошел. Остановился в прихожей и замер, прислушиваясь и принюхиваясь. Потом запер за собой дверь и приступил к работе…
Константин выбросил окурок в окно и завел мотор.
— Как успехи?
— Никак. Сколько ты снял квартир под ту операцию?
— Три.
— Встречался с тем опером?
— Пару раз всего.
— Впечатление?
— Ник, — серьезный мужик. Я даже сначала подумал, что из наших, в смысле, из притворщиков…
— Объясни.
— Правдоподобен в образе. Такой, знаете ли, ботаник, маленький, пухлый и боится всех, кто выше ростом.
— Боится, говоришь?
— Не то слово. На него пару раз напарник рыкнул, так он едва не обделался.
— Напарник?
— Тим, такой амбал, лет двадцати пяти. Здоровый, ростом под потолок, и наглый как менты на трех вокзалах.
— Понятно.
Начало темнеть. Я вышел из третьей по счету квартиры, остановился возле машины и закурил. Константин вышел из автомобиля и встал рядом.
— Куда теперь?
— Тут недалеко — я поднес рукав к носу и принюхался — Сейчас докурю и поедем.
— Куда?
— К русалочке, говорят, приносит удачу.
— А, может, ну ее? Жрать хочется, спасу нет.
— Жрать, говоришь, — я опять понюхал, на сей раз, отворот куртки. — Это мы всегда успеем, но сначала русалочка.