Я отошел назад, ближе к телекамерам, и стал снимать кадр за кадром. Было темно. Но я старался выжать из своего аппарата «Ленинград» с автоматической перемоткой плёнки все возможное. Семнадцать кадров этого незабываемого дня стали мне еще одной наградой. Они вместе с автографом Мастера хранятся у меня как самые дорогие реликвии.
Расстались мы Ираклием Луарсабовичем очень тепло.
Потом он долго болел. Альбом со снимками я отправил ему по почте. Дальше жизнь сложилась так, что увидеться с Андрониковым не удавалось.
И все-таки я встретил его, много лет спустя, в 1980 году, случайно. Он шел по Кузнецкому Мосту с пачкой книг в одной руке и с тростью в другой. Шел он тяжело. Стали останавливаться прохожие.
– Неужели Андроников?
– Да нет! Андроников подвижный, веселый человек, а это какой-то больной старик.
Но это был он. После тяжелой болезни. Я подошел к нему, поздоровался, предложил помочь донести пачку книг. Он посмотрел на меня грустными, даже печальными, так не свойственными ему, глазами.
– Ах, это вы?.. Спасибо, не нужно. Мне надо расхаживаться. А альбом ваш я получил. Спасибо, мне было приятно вспомнить. – Сказал и медленно направился в сторону «Детского мира».
Больше я его не видел.
Один комплект снимков вместе с моей публикацией в телавской газете я передал музею А. С. Пушкина. Вскоре получил ответ:
«Уважаемый Григорий Иванович!
Государственный музей А. С. Пушкина с благодарностью принимает Ваш дар – фотографии И. Л. Андроникова на репетиции темы-передачи „Друзья Пушкина” (1969) и грузинскую газету с Вашей статьей о Государственном музее А. С. Пушкина».
Этот репортаж я написал в 1969 году, сразу после встречи с Ираклием Луарсабовичем Андрониковым в Государственном музее А. С. Пушкина. Материал был опубликован 3 июня 1969 года в межрайонной газете «Алазнис Гантиади», которая выходила в древнем грузинском городе Телави. Публикация вызвала повышенный интерес читателей к моей работе, точнее – к герою моего репортажа.
В 2003 году я перевёл его на русский язык и включил в свою книгу «Плач Кукушки».
За эти годы я многое перечитал, послушал, посмотрел из творчества и самого Андроникова, и других авторов о нём. И все эти годы возникает вопрос: как мог один человек владеть такими обширными знаниями, писать и рассказывать так ёмко, глубоко, содержательно, красиво? Где берут начало его необыкновенные таланты и мастерство?
Начало начал – это, конечно, то, что он носитель, знаток, проповедник двух великих культур – русской и грузинской.
Одним из источников его вдохновения были грузинские корни по отцовской линии: грузинская поэзия, грузинская музыка, многовековые традиции дружбы и любви к ближнему.
Андроников вспоминал:
«Потом мы недолго жили в Москве, осенью 1921 года переселились в Тифлис.
В Тифлисе я учился и кончил школу, узнал, что такое театр и музыка, познакомился с нотною грамотой, много читал‹…›. Но самое важное было то, что я узнал и полюбил Грузию, её природу, её историю и поэзию, её песни, обычаи – всё то высокое, что соединяло и соединяет две великих культуры. Дом наш был всегда полон – писатели, режиссёры, актёры, художники, музыканты, юристы, учёные; кто только не бывал здесь – Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Котэ Марджанишвили, Сандро Ахметели, приезжие из Москвы и Ленинграда…»[23]
Ещё цитата:
«Мешала мне больше всего патологическая застенчивость, которая странным образом уживалась с беспечностью и безудержным стремлением смешить, лицедействовать, причём – как только я скрывался за образом – скованность начисто исчезала. А начну от себя рассказывать – дрожу! Но я жил и воспитывался в Грузии – самой красноречивой стране! Импровизаторы, рассказчики, собеседники! Тут было у кого поучиться»[24].
Музыка – ещё одна страсть и вдохновение Ираклия Луарсабовича. Он был прекрасно образован и в области музыки. Вместе с абсолютным слухом это создавало уникальное сочетание учёного, артиста, писателя, музыканта.
Отец писателя Луарсаб Николаевич Андроникашвили принадлежал к небогатому, но образованному грузинскому дворянскому роду. Он родился в небольшой деревне Ожио в Восточной Грузии, в Кахетии, где поют многоголосые песни, как нигде в мире. Поют почти все независимо от профессии, от возраста. Андроников высказался и об этом:
«…Грузия издревле была единственной среди окружающих её народов страной трёхголосного пения…»[25]
Вот что рассказала мне княжна Екатерина Юрьевна Львова-Роинишвили:
«Мы с мужем Владимиром Николаевичем летели в Швейцарию. Это было в 1969 году. С нами вместе летел и Ираклий Луарсабович. С ним был известный актёр Борис Бабочкин…
Позже, на Женевском озере, мы встретились с Андрониковым в ресторане. Народу было немного, но ему было достаточно несколько человек, чтобы распеться. Он стал напевать мелодии из кинофильма „Шербургские зонтики” и дирижировать. Он имитировал все инструменты оркестра. Абсолютный слух! И совершенно раскованный человек»…
Именно притягательная сила многогранного таланта Андроникова, его титаническое трудолюбие, подвигли нас – авторов – вновь вернуться к творчеству этого уникального деятеля отечественной культуры.
АНДРЕЙ ХРЖАНОВСКИЙ. Сила слова Андроникова
Ираклий Луарсабович Андроников с детства был моим кумиром. Ещё до того, как я стал читателем его книг и зрителем телефильмов, где серьёзнейшие научные открытия были облачены в форму захватывающих детективов, которые, в свою очередь, поражали блеском изложения.
Более того, я испытывал какое-то странное ощущение родства – то ли из-за того, что Андроников был одним из кумиров моей бабушки, то ли потому, что кто-то из родни называл меня «Андроником».
Сейчас я думаю, что беспросветная темнота нашей молодёжи в вопросах литературы, даже в рамках школьной программы, обусловлена отчасти тем, что «нет на них», как сказали бы раньше, нет на них Андроникова, который сумел бы приковать внимание любого слушателя или зрителя к «Загадке Н. Ф. И.» или к трагической судьбе автора «Маскарада».
Потом появилось телевидение. Тут уже случилась реальная влюблённость в этого человека, и в мой отроческий пантеон, состоявший из Игоря Ильинского, Эраста Гарина, Аркадия Райкина, а также Вадима Синявского, Алексея Хомича и Константина Бескова (трое последних стали кумирами после триумфальной поездки «Динамо» в Англию и Швецию) вошел Ираклий Андроников.
Лицо его всегда светилась улыбкой любви. Причем было ясно ощутимо, что любовь эта имеет два равноправных адресата: героя (героев) рассказа и зрителя. Фигура Андроникова не отличалась ни выдающимся ростом, ни идеальным телосложением, но я не помню, не знаю людей со сходными данными, которые обладали бы таким изяществом и артистизмом во всём – в движениях, в чувстве сцены, в неслыханном мастерстве подачи текста, где невероятная выразительность фразировки сочеталась с идеальной дикцией. И вот наступил момент, когда Андроникова я увидел воочию. Один из телевизионных фильмов с участием Андроникова «оформил» (сказать «оформил» – ничего не сказать: придумал для фильма оригинальное пластическое решение и остроумно воплотил его) замечательный художник Николай Двигубский. Не знаю, кому на телевидении пришла счастливая мысль пригласить Двигубского. Я учился вместе с ним во ВГИКе, где все его звали «Коля-француз», потому что он приехал поступать во ВГИК прямо из Парижа, как суп в кастрюльке из монолога Хлестакова. Изысканность и остроумие французской школы Николай принёс с собой в нашу среду, и, глядя на его работы, коллеги всегда цокали языком и приговаривали: «Одно слово – француз».
И эта манера Двигубского в полной мере проявилась в его работе с Андрониковым. А поворот сюжета, благодаря которому мне удалось «живьем» увидеть Андроникова и, так сказать, вкусить его искусство, заключался вот в чём.
Двигубский, как и я, работал в это время (середина шестидесятых) на киностудии «Союзмультфильм». И в благодарность за сотрудничество с этим художником Ираклий Луарсабович согласился приехать на студию, показать фильм и повстречаться с работниками студии. Просмотровый зал был переполнен, и когда кончился фильм и зажегся свет, зрители фильма увидели перед собой героя фильма – приветливо улыбающегося, в безупречном костюме, белой рубашке с накрахмаленным воротничком и элегантном галстуке, завязанном широким узлом – то есть не так, как завязывали его молодые пижоны, называвшие галстук «селедкой», а так, как завязывали его интеллигентные люди Москвы и Ленинграда, унаследовавшие эту манеру от своих предков. Когда мы, сидевшие в зале, посмотрели влюбленными глазами на Андроникова, то он, без всяких просьб или намеков, обратился к публике: «А сейчас, если хотите, я расскажу вам…» Не помню, что именно рассказал тогда Андроников, но помню, что зал взорвался благодарным возгласом и аплодисментами.
Андроников, выступающий перед публикой, – это зрелище незабываемое ещё и потому, что помимо наслаждения многообразным мастерством артиста, вы наслаждались созерцанием того, с какой полнотой и блеском воплощаются у вас на глазах сами понятия «талант» и «призвание».
Позже я узнал, что уникальный дар Андроникова-имитатора высоко ценил такой строгий в своих оценках Мастер, как Мейерхольд. Давая артисту указание имитировать манеру всем известного персонажа, Мейерхольд, если его не устраивал актерский показ, говорил: «Пойдите к Андроникову, пусть он обучит вас этой технике».
Я знал, что искусством Андроникова восхищался также любимый ученик Мейерхольда и мой Учитель – Эраст Павлович Гарин. Я записывал Гарина, когда делал мультфильм «В мире басен». Фильм этот не хотели принимать в Главке (так сокращенно называли Главное управление по кинематографии), и Гарин, которому фильм очень понравился, решил предпринять что-либо в его защиту. И вот однажды я прихожу к Гариным и слышу ещё из передней, как Эраст Павлович раскатистым голосом, каким начинающие артисты обычно тренируют дикцию, произнесением скороговорок, громко произносит: «Луар… Лаур… Лаур… Луар…» Я решил, что Эраст Павлович собрался в туристическую поездку во Францию и разучивает названия французских рек. Но на всякий случай, войдя в комнату, спрашиваю: