«На одном из листов „Юнкерской тетради” Лермонтова, – читаем мы, – мы видим сцену убийства. И хотя Арбенин в „Маскараде” не закалывает Нину, а подсыпает ей яд, – в памяти невольно возникает гибель Нины. Здесь Лермонтов несколькими штрихами карандаша сумел передать состояние безнадежности и одиночества.
В „Юнкерской тетради”, – продолжает Андроников, – есть рисунок, где, по свидетельству однокашника Лермонтова Н. Н. Манвелова, изображен преподаватель юнкерской школы штаб-ротмистр Кнорринг. Рисунок выполнен удивительно. Тонкие нажимы пера, плавно изгибающиеся линии, выразительные заливки чернилами – все образует законченную, стройную композицию».
Очень любопытны наблюдения Андроникова над изображениями тарханских крестьян и фигур из великосветского общества, сцен дуэлей и батальных сцен, набросками из жизни горцев и своих кавказских путешествий.
При этом очень важны размышления Андроникова о работе Лермонтова с натуры и по памяти. Андроников проехал по пути многих лермонтовских рисунков и картин, и его открытия в этом плане весьма примечательны.
Так, в частности, очень интересен его анализ лермонтовской автолитографии «Вид Крестовой горы из ущелья близ Коби».
Называет Андроников и любимых художников Лермонтова – Рафаэля, Пьетро Перуджино, Гвидо Рени и, конечно, Рембрандта, непосредственных учителей поэта – А. Солоницкого, а позже и П. Е. Заболотского.
Все мы помним автопортрет Лермонтова, писанный им в подарок В. А. Лопухиной. Удивительная достоверность. Глубокое проникновение в душу человека, осознающего свое предначертание. Взволнованно-грустные глаза. Кавказские горы и бурка, накинутая на куртку с красным воротником, с кавказскими газырями на груди. Черкесская шашка на кабардинском ремне с серебряным набором.
Потрясающий портрет!
«Замечательно в портрете то, – говорит Андроников, – что он гармонирует с нашим восприятием поэзии Лермонтова. Но не менее замечательно, что Лермонтов написал портрет сам, написал акварелью, глядя на себя в зеркало, и что автопортрет – одна из его лучших живописных работ». Изучением художественного наследия Лермонтова занимались у нас многие ученые. Это и Н. Белявский, и П. Висковатов, и Н. Врангель, и К. Григорьян, и Е. Ковалевская, и И. Фейнберг, и Б. Мосолов, и Н. Пахомов, и В. Сандомирская. И все же первенство в этом, несомненно, принадлежит И. Л. Андроникову.
Конечно, эти исследования далеко еще не закончены.
И прав Андроников, когда пишет:
«Недавно в Советском Союзе опубликованы были листы из альбомов родственницы Лермонтова А. М. Верещагиной, в 1837 году увезенных ею за границу, а ныне находящихся за океаном. В них рисунки, изображающие людей из московского окружения поэта. Многие представляют собою шаржи. Одни и те же лица встречаются не один раз, что позволяет судить о портретном сходстве. Но кто эти люди? Исследователям еще предстоит дать ответ».
Выход альбома «Лермонтов. Картины. Акварели. Рисунки» смело можно назвать событием в нашей культурной жизни.
<…>
…В Переделкине мы соседи. Иногда я захожу к Ираклию Луарсабовичу и всегда нахожу его за работой.
А это великое счастье для писателя – работать.
АЛЕКСАНДР ЛОБОДАНОВ. «Спасибо за то, что вы любите хорошее»Письма Н. М. Малышевой-Виноградовой к И. Л. Андроникову
Эта статья – не только публикация писем известного вокального педагога прошедшего столетия Надежды Матвеевны Малышевой-Виноградовой (1897–1990) к Ираклию Луарсабовичу Андроникову, но и краткий рассказ о теплой и заботливой атмосфере вдумчивой дружбы двух замечательных деятелей отечественного просвещения. В РГАЛИ сохранилось пять писем Малышевой-Виноградовой к Андроникову (Ф. 3143. Оп. 1. Д. 500), охватывающих период с 1965 по 1969 год[47]. Познакомил их супруг Н. М. Малышевой академик Виктор Владимирович Виноградов (1894/95–1969) – выдающийся филолог XX века. Задача статьи – осветить на основе этих немногих, но оттого не менее содержательных эпистолярных фрагментов как взаимные отношения заботливого внимания к творчеству корреспондентов, так и к судьбам русской культуры и искусства.
Виноградова и Андроникова объединяли профессиональные интересы в изучении истории русской словесности. К Виноградову Ираклий Луарсабович всегда относился как к учителю – с глубочайшим почтением и восхищением, пристально следил за его книгами и статьями, черпая в них методологические и конкретно-исторические основания своих текстологических разысканий. В 1962 году Андроников выступил со статьей «О новой отрасли филологии»[48], в которой кратко, точно, в доступной читателям публицистики форме изложил существо учения В. В. Виноградова о языке художественной литературы, основы которого были им заложены еще в 20-е годы XX века в ряде статей и в книге 1930 года «О художественной прозе». Ираклий Луарсабович знакомит читателей с главнейшими положениями двух книг В. В. Виноградова «О языке художественной литературы» (М., 1959) и «Проблема авторства и теория стилей» (М., 1961), определяя как новую отрасль филологии науку о стилях художественной литературы[49].
Следуя Виноградову, Андроников поясняет, что «…язык художественной литературы и литературный язык совсем не одно и то же. Литературный язык – это норма разговорной речи, и деловой и публицистической. Виноградов считал, что язык художественного произведения – средство словесного искусства – надобно изучать иначе» (с. 499). «Можно ли изучать язык писателя, не зная общественной жизни эпохи, не представляя себе его творческого метода, отношения его к языку народному и к литературному языку? Можно ли осмыслить стиль отдельно от формы произведения, от его композиции? От образа автора, каким он является в книге, от образов героев его? Или изучать язык вне связи с культурой эпохи, с господствующими в литературе стилями? С общей историей языка, наконец!» (с. 500). Андроников обращает внимание читателей прежде всего на те главы книги «Проблемы авторства и теория стилей», в которых содержатся примеры установления атрибуций безымянных публикаций крупнейших русских писателей XIX века (в частности, Н. М. Карамзина, А. С. Пушкина и его современника О. Сомова, Ф. М. Достоевского), оценивая работу Виноградова как «высокий образец тончайшего историко-филологического и историко-стилистического анализа текста», как «ценнейший» и «важнейший» вклад в историю и теорию нашей литературы, «в обоснование нового раздела литературной науки, основоположником которой является В. В. Виноградов»[50]. Андроников живо отозвался на объективированные Виноградовым принципы определения авторства, чрезвычайно близкие и столь необходимые И. Л. в его кропотливой работе по атрибуции словесно-художественных и изобразительных произведений М. Ю. Лермонтова и его эпохи. «Новое направление, избранное академиком В. В. Виноградовым, ведет от субъективных предположений и оценок к точным критериям, к научно обоснованной системе определения индивидуальных и общелитературных стилей. Ученый разрабатывает стройную теорию, которая, в частности, позволит поставить на твердое основание такую важную для филологической науки проблему, как определение авторства в безымянных произведениях»[51].
В августе 1968 года Андроников опубликовал замечательную статью об академике В. В. Виноградове и его научном творчестве[52]. Тотчас же по ее выходе, 29 августа, Н. М. Малышева откликается письмом на эту публикацию:
«<…> Дорогой Ираклий Луарсабович! Прочли Вашу гигантскую статью в “Литературке”. Не говоря уж о содержании статьи, я в восторге, что Вы там так тонко и здо́рово прославили Викт. Вл. ча. Я статью спрятала[,] и любовь моя к Вам усилилась. “Грудь моя расширилась”, читая статью. Так говорится в арабских сказках, когда кто-нибудь, чем-нибудь доволен. Да, и еще там же: один человек, ругая другого (в сказке), назвал его “дном котла”, – вот это так выругал! <…> В. В. хвалит Вашу статью. – “Молодец”, говорит, и прочее <…>».
Разработанное Виноградовым учение о теории стиля, базировавшееся на «ювелирном» анализе впечатляющего по объему материала русской художественной словесности XIX века, обусловило успешность текстологических поисков самого Андроникова.
Н. М. Малышева вошла в историю отечественной школы вокальной педагогики не только как педагог, но и как исследователь: ее перу принадлежит книга «О пении»[53], в которой на основе многолетних исканий и раздумий изложены метод музыкально-драматической работы над русской романсовой лирикой и опыт практической работы с певцами по постановке и развитию певческого голоса. Процесс работы над этой книгой стал животрепещущей темой эпистолярного общения Малышевой и Андроникова.
В отличие от исследовательского метода метод творческий всегда индивидуален – он принадлежит отдельному художнику и только ему; он всегда – своеобразная тайна художника. Н. М. лишь отчасти приоткрыла эту тайну в своей книге «О пении», которая стала значительным событием музыкально-художественной жизни России. В книге подводился итог творческих размышлений ее автора над законами пения; в ней воплотились интенсивные поиски, казалось бы, неуловимых пределов, за которыми пение становится искусством. Уникальный опыт тесного общения с гениями русского искусства Ф. И. Шаляпиным и К. С. Станиславским (в годы совместной работы в его Оперной студии) соединились в этой книге с глубокими самостоятельными размышлениями Н. М. над романсовой лирикой как синтезом слова и музыки.
Малышева восприняла от своих учителей в первую очередь этику художественного творчества с ее простотой и целесообразностью, восприняла этику творческого поведения с его прямодушием и открытостью, этику личного поведения в искусстве, требовавшего сочетания максимальной образованности в своей области занятий с конструктивностью образно-художественной мысли. Отсюда рождалось глубокое почтение к музыкальному авторству и непреклонная убежденность в необходимости точной трактовки исполняемого произведения – восприятия, понимания и передачи авторского текста. Кто занимался с Н. М., слушал ее уроки, читал ее книгу «О пении», ясно понимает, что умение прочесть и исполнить то, что написано в нотах,