.
Ираклий Луарсабович, со своей стороны, принимал деятельное участие в жизни Ольги Пантелеймоновны и её близких, хлопотал о решении возникавших время от времени вопросов. С радостью откликнулся он на издание монографии «И. И. Соллертинский. Жизнь и наследие», подготовленной музыковедом Л. В. Михеевой, супругой Дмитрия Ивановича – сына И. И. Соллертинского, и предпослал книге вступительное слово.
Вообще, активная переписка – ныне она хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства – связывала И. Л. Андроникова со многими музыкантами и музыкальными деятелями того времени.
Письма и телеграммы приходят от именитой супружеской четы – лингвиста В. В. Виноградова и вокального педагога Н. М. Малышевой. Послания эти исполнены любви и «сердечной горячности», за которую сама Надежда Матвеевна благодарит Ираклия Луарсабовича в одном из писем. Рядом с ними небольшая записка от дирижёра, композитора и педагога Г. Я. Юдина (кузена пианистки М. В. Юдиной, чью «необыкновенную духовную мощь» отмечал И. Андроников). В ней приглашение на творческий вечер с припиской: «Обстоятельства смерти П. И. Чайковского обсудим при первой личной встрече»[97]. Здесь же поздравительные телеграммы: с 60-летием – от Эмиля, Фаризет и Елены Гилельс; с присвоением звания народного артиста СССР – от Д. Б. Кабалевского; любопытная телеграмма от «соинфарктника» К. П. Кондрашина с пожеланиями здоровья и надеждой на «многие будущие интересные встречи»[98]. И. Д. Гликман приветствует друга: «ДОРОГОЙ ЛЮБИМЫЙ БЕСЦЕННЫЙ ИРАКЛИЙ ПОЗДРАВЛЯЮ ДНЁМ РОЖДЕНИЯ ШЛЮ НАИЛУЧШИЕ ПОЖЕЛАНИЯ ОБНИМАЮ ТЕБЯ НЕЖНО С ТРЕПЕТОМ СЕРДЕЧНЫМ НАВСЕГДА ТВОЙ = ИСААК ГЛИКМАН»[99].
Большого внимания заслуживает следующая телеграмма: «ДОРОГОЙ ИРАКЛИЙ ЛУАРСАБОВИЧ СЕРДЕЧНО ПОЗДРАВЛЯЕМ ВАС ПРЕКРАСНОЙ ДАТОЙ ЖЕЛАЕМ ЗДОРОВЬЯ ИСКРЕННЕ ВАШИ = ДОРЛИАК РИХТЕР»[100]. Читая её, вспоминаешь слова благодарности и восторга, обращённые Ираклием Луарсабовичем к великому пианисту. Они достойны того, чтобы процитировать их полностью:
«Святослав Теофилович!
Я не пишу дорогой, потому что это слово изношено, а обращаться к Вам со стёртыми словами – это оскорбить самого себя и то чувство, которое вот уже два дня переполняет душу и всё время заставляет думать о том, как может быть такое, без надежды найти объяснение да в сущности и не веря, что его можно найти. Здесь проходит черта, отделяющая великие явления от того – сверхвеликого, которое поразило вчера как откровение в высочайшем, библейском значении и наполнении этого слова. Сколько раз я слышал Вас, и каждый раз это новое, ещё небывалое совершенство, превосходящее Ваше же совершенство. Новое своей огромностью, открытостью, смелостью, благородством, когда музыка как бы материализуется и между Вами и человеком нет преград, нет преград между Вами и теми, чью музыку Вы сотворяете вновь. Вы наполняете души людей гордостью. Вы возвышаете их. Простите меня за эти деревянные строки, я пишу Вам без надежды выразить то, что чувствую и что думаю. Но решаюсь на это, зная, что Вы не осудите. Боже! Как возможно, чтобы каждый раз было выше и выше»[101].
В орбите внимания И. Л. Андроникова было столько великих музыкальных имён, что для одного только перечисления их потребовалась бы отдельная статья.
Со студенческих лет длилась дружба писателя с Исааком Гликманом и Николаем Рабиновичем. Не прерывалось общение с главой советской фортепианной школы Генрихом Нейгаузом и его сыном Станиславом, художником поэтичным, благородным и скромным, как отзывался о нём Ираклий Луарсабович.
Неизменно вдохновляло Андроникова творчество крупнейших отечественных дирижёров – от Гаука, Мравинского и трагического Микеладзе до Светланова, Рождественского, Темирканова, Симонова. Со всеми Ираклий Луарсабович был знаком, старался не пропускать их выступлений, как и концерты, на которых искры виртуознейших пассажей высекал «волшебный смычок» скрипача Леонида Когана. Нежную привязанность хранил Андроников к великим голосам России – Ивану Козловскому и Надежде Обуховой. Четверть века дружил с мастером народно-сценической хореографии Игорем Моисеевым, восхищался звёздами классического балета – Галиной Улановой, Мариной Семёновой, Алексеем Ермолаевым, Вахтангом Чабукиани. Зорко следил за успехами Екатерины Максимовой и Владимира Васильева.
Это современники. А сколько признательности питал он к музыкантам прошлого! Его герои – Глинка и Чайковский, Бетховен и Лист, Шаляпин и Ершов и ещё многие, многие другие. Рядом с этими гигантами простые оркестранты, администраторы, работники музеев и музыкальных библиотек. В своих рассказах, очерках, статьях Ираклий Луарсабович высвечивал их, скрытое от поверхностного взгляда, но честное и преданное служение искусству.
Они платили ему взаимностью. Вот письмо из Московской филармонии: «Дорогой Ираклий Луарсабович! Нас очень радует, что Вы, слава Всевышнему, стали себя лучше чувствовать, приятно Вас видеть по телевидению, в кино и наслаждаться Вашими умными статьями и воспоминаниями в прессе; однако нас очень огорчает невозможность пока Ваших выступлений на эстраде зала имени П. И. Чайковского, мы всё же верим, что тысячи жаждущих услышать Вас в живом общении со зрительным залом дождутся этого момента и Вы снова предстанете перед многочисленными почитателями Вашего всеобъемлющего таланта, – в этом случае мы не сомневаемся, что первый после Вашего выздоровления литературный вечер будет только в нашем зале, где Вас крепко и душевно любят не только зрители, но и все работники зала и, уж конечно, руководство»[102].
В каком бы качестве ни появлялась музыка – на первом плане или подспудно, характеризуя действующих лиц и обстоятельства повествования, как блестящая оценка сочинений и их трактовки или поражающий меткостью и глубиной проникновения портрет конкретного исполнителя – она была излюбленным мотивом в творчестве Андроникова.
Книга «К музыке», чьё название так удачно позаимствовано из песни Франца Шуберта, вобрала в себя значительную часть созданного писателем на эту тему. Читая её, поражаешься наблюдательности, интуиции, профессиональным знаниям автора. Недаром строгий во всём, в том числе и в высказываниях, Е. А. Мравинский считал, что Андроников относится к тем редким людям, кто может по-настоящему точно и образно выразить чувства, разбуженные музыкой.
Сама структура книги многообразна и стройна. Она открывается тремя работами, так или иначе связанными с И. И. Соллертинским («Первый раз на эстраде», «Воспоминания о Большом зале», «О Соллертинском всерьёз»). Далее идут пять рассказов о Ф. И. Шаляпине. Ключевой из них – «Полное собрание исполнений» – посвящён антологии записей, выпущенной фирмой «Мелодия» к 100-летию гения оперной сцены. На немногих страницах этого замечательного исследования Андроникову удаётся приблизиться к объяснению законов, с которыми он связывает воздействие шаляпинского искусства: артистизма, одухотворения роли, выявления смысловой и выразительной стороны интонации, драматургической функции слова.
Следующие затем сочинения, казалось бы, далеки друг от друга. Рассказ «В Троекуровых палатах» – экскурсия по музею музыкальной культуры имени М. И. Глинки. В очерке «Об одном письме П. И. Чайковского» решается проблема этических взаимоотношений людей искусства. Но эти работы перекликаются между собой и с предшествующими главами посредством «крупных планов», которыми у Андроникова выхвачены важные экспонаты музея имени Глинки – партитура оперы «Евгений Онегин», написанная рукой композитора, коллекция фотопортретов Шаляпина.
Центральное место в книге занимает большая статья «Разгадка тысячелетней тайны», где автор с присущим ему детективным азартом шаг за шагом развёртывает историю открытия и расшифровки древней грузинской нотации.
Рассказ «О русских тройках», то есть воплощении этого сюжета в поэзии и музыке, подготавливает повествование о выдающихся исполнителях и творческих коллективах. А два очерка о любимом поэте Андроникова («Вальс Арбенина» и «Музыкальность Лермонтова») предваряют завершающий раздел сборника, в который вошли рассказы, часто исполнявшиеся писателем с эстрады, – «В гостях у дяди», «Римская опера» и диптих об А. А. Остужеве. Одна из его частей «Горло Шаляпина» ассоциативно возвращает читателей к началу книги, а нас – к мысли об интонации.
Действительно, овладение интонацией Андроников считал одним из основополагающих исполнительских законов и секретов Шаляпина («…сила его пения заключена в точной интонации, в верной окраске слова и фразы»[103]). Не потому ли, что и сам Ираклий Луарсабович пользовался ею мастерски?
Понятие интонации имеет множество толкований. В метафорическом значении своя интонация присуща каждому большому писателю. Вспоминается эпизод из повести К. Г. Паустовского «Золотая роза», где говорится о стремлении И. А. Бунина «найти звук», то есть уловить ритм и особое звучание прозы.
Интонация организует музыку, рождает содержание музыкального произведения. То же и в устной речи: интонация формирует смысл сказанного. Андроников тонко чувствовал и описывал это явление: «Только в устном рассказе, только в живой речи, как человек сказал, превращается – в что человек сказал, ибо интонация может придать слову множество новых смыслов и даже обратный смысл»[104].
Совершенное постижение интонации он находил у непревзойдённого художника устного слова В. Н. Яхонтова: «Яхонтовские интонации всегда по-новому и неожиданно освещали текст – словно слой старого лака смывался и знакомые слова приобретали свежесть и новизну»