Я снова задрала вверх ночную рубашку Делии Гарретт, чтобы получить обзор получше, обхватила левой рукой ее правую ногу и высоко подняла. На сей раз она не проронила ни звука. Только лицо густо покраснело.
Между ляжками, в средоточии ее лиловатого зева виднелась темная кочка.
– Я вижу головку, миссис Гарретт!
Она всхлипнула, и головка исчезла.
– Не надо сейчас тужиться, – предупредила я, – просто дышите, коротко и легко. Как будто задуваете свечи.
Ее промежность набухла и покраснела. Если головка появится слишком рано, то мышцы таза при очередном сокращении могут так сильно на нее надавить, что череп младенца треснет. Я могла нажать на нее снизу, но это создало бы дополнительное давление на тонкую кожу. И я сделала то, чему меня научила сестра Финниган: приложила нижнюю часть правой ладони к анусу Делии Гарретт и подтолкнула невидимую головку вперед, а левой рукой, словно змеей, обвила ее бедро и приблизила ладонь к ее ягодицам, приготовившись ловить…
– Давайте!
Она стала тужиться, и так забилась в моих руках, что я испугалась, как бы она не сломала мне запястья.
Снова увидев макушку в нескольких дюймах от своего лица, я тремя пальцами левой ладони попыталась ухватить покрытый скользким пушком череп и потянуть его наружу.
Делия Гарретт издала отчаянный вопль, словно ее грызли волки. Она била пятками в перекладину кровати.
Я услышала позади топот. Но это была всего лишь Брайди. Увидев Делию Гарретт со свисающей с кровати головой, она так и ахнула.
Темная кочка опять скрылась из вида, всосанная лиловой трясиной. Я постаралась говорить ровным голосом:
– Где доктор Маколифф?
– Прошу прощения, у него медвежья болезнь. Они меня туда не пустили, но послали к нему человека передать вашу просьбу.
Я на секунду закрыла глаза. И заверила себя, что сама прекрасно смогу принять младенца. Легкая рука.
Я стала дожидаться новой паузы между схватками. Выставив вперед правую ладонь, согнув пальцы левой, я была готова в любую секунду схватить головку, скользкую, как омытый дождем голыш на склоне горы.
– И теперь изо всех сил, миссис Гарретт…
– Ааа! – На виске у нее вздулась голубая вена. Делия Гарретт была как ключ, застрявший в замке: раз лязгнул, два лязгнул – и вдруг повернулся…
Она закричала. Забилась и – выплеснула из себя мокрый кулек. Кровь струилась у меня между пальцев. Не только головка появилась, но и ребенок целиком выскочил на простыню.
– Великолепно! – воскликнула я.
Но губы у младенца были темно-вишневого цвета. На коже виднелись синяки, а сама кожа местами шелушилась, точно обожженная солнцем, хотя она еще никогда не видела света. Девочка. Крошечная мертвая девочка.
Я завернула ее в одеяльце для новорожденных. Слишком крупная голова для столь тщедушного тельца. На всякий случай – а вдруг ошиблась? – я похлопала ее по спине.
И подождала.
Мне очень не хотелось этого делать, но все же я еще раз шлепнула ребенка Делии Гарретт.
Потом погладила шелушащуюся кожу. Широкое личико, изящно очерченные веки.
Брайди глядела на безжизненное существо в моих руках.
– А почему он такой…
– Мертвая, – произнесла я беззвучно.
Ее лицо словно захлопнулось.
На средней кровати Мэри О’Рахилли привстала на локте, глядя на нас перепуганным взглядом. Она все поняла по выражению наших лиц и отвернулась, зайдясь в мучительном кашле.
– Дай миссис Гарретт ингалятор, Брайди.
Делия Гарретт сделала несколько свистящих вдохов. Мои губы молча задвигались: «Матерь Божья, прими это спящее дитя».
Потом я завернула младенца в пеленку и попросила Брайди принести мне таз. Положила туда спеленатое тельце.
– А теперь, пожалуйста, чистую пеленку.
Я накрыла таз пеленкой. Мои глаза подернулась влагой. Я вытерла их пальцами.
В тесной комнатушке стало нестерпимо тихо. Делия Гарретт, обмякнув, обессилев от схваток, лежала с закрытыми глазами. Я прощупала ей пульс. Не учащенный. Ну, хоть это хорошо.
Она шевельнулась.
– Девочка?
Я собрала волю в кулак.
– Боюсь, мне придется вам сообщить, миссис Гарретт, что она родилась… спящей.
Мать, похоже, не поняла меня.
Тогда я четко произнесла:
– Мертворожденный младенец. Я очень сочувствую вашей утрате.
Делия Гарретт закашлялась так, словно поперхнулась камешком, и зарыдала.
Брайди гладила ее по плечу, по влажным волосам и шептала:
– Шшш… шшш…
Ее поведение нарушало регламент больницы, но она проявила такую инстинктивную нежность, что я ни слова не сказала.
Я перевязала хирургической ниткой торчавшую на два дюйма из животика младенца ярко-голубую пуповину, словно это был живой ребенок. Другой ниткой перевязала вспухшие половые губы Делии Гарретт. И наконец, отмерив от живота младенца полдюйма, отрезала скользкую упругую пуповину.
После чего взяла в руки таз.
– Миссис Гарретт, – прошептала Брайди, – не хотите взглянуть на вашу дочь?
Я замерла. Меня учили уносить мертвого ребенка как можно скорее и затем убеждать мать побыстрее забыть о ее утрате.
Делия Гарретт зажмурилась и помотала головой. По ее щекам текли слезы. Я унесла накрытый пеленкой таз и поставила его на рабочий стол.
– Брайди, помоги ей, пожалуйста, занять правильное положение в кровати.
В палате стояла гробовая тишина. Я осмотрела других пациенток. Мэри О’Рахилли на соседней койке лежала неподвижно, как статуя, но, судя по тому, как она обхватила себя руками, у нее начались схватки.
– Миссис О’Рахилли, вы в порядке?
Не глядя на меня, она кивнула, словно была смущена тем, что оказалась свидетельницей трагедии другой роженицы. Но ведь в родильном отделении это обычное дело: роженицы всегда лежат, теснясь друг к другу, как монпансье в жестянке, и радость здесь всегда соседствует с печалью…
На кровати у стены Айта Нунен, похоже, все еще спала.
– Миссис Гарретт, мы ждем, когда выйдет послед, поэтому лежите на спине.
Глядя на выражение лица Брайди, я поняла, что она никогда о таком не слышала.
Я вполголоса пояснила:
– Это крупный орган на конце пуповины, благодаря которому ребенок оставался живым.
(Пока жизнь его не покинула.)
Торчавшая из чрева Делии Гарретт пуповина напоминала водоросль, выброшенную прибоем на морской берег. Я слегка прижала ее, наложив стерильную салфетку на разорванную промежность.
Брайди продолжала что-то мурлыкать и гладить безутешную мать, словно та была раненой собакой.
Если верить моим часам, прошло минут пятнадцать. И все эти пятнадцать минут белая салфетка становилась все краснее, а Делия Гарретт, не переставая, плакала. Пятнадцать минут я нажимала на ее живот, чтобы матка сократилась и извергла теперь уже бесполезную плоть. Никто в нашей тесной палате не произнес ни слова. Плацента не выходила из чрева, и матка не сокращалась, не отвердевала и вообще никоим образом не становилась более подвижной. А кровотечение у Делии Гарретт лишь усиливалось.
Но после рождения мертвого младенца нам было предписано ждать еще час. Даже два, если роженице давали хлороформ, который мог замедлить отделение плаценты.
– А вы не можете выдернуть этот канатик? – прошептала Брайди.
Я покачала головой.
И не стала ей говорить, что так можно разорвать матку или даже выдернуть ее целиком. Я видела, как однажды такое произошло с измученной многими беременностями бабушкой сорока семи лет, хотя принимавшая роды сестра Финниган была предельно осторожна, и, всякий раз вспоминая тот случай, я боялась, что меня вырвет.
Локоны Делии Гарретт разметались по подушке. Я приложила тыльную сторону ладони к ее лбу удостовериться, что у нее нет жара. Дай природе всего один час, напомнила я себе.
Но у меня было нехорошее предчувствие. В лучшем случае плацента осталась во чреве, а в худшем – приросла к внутренней стенке. Делия Гарретт и так слишком ослабла из-за инфлюэнцы, и чем дольше послед оставался в ней, тем больше шансов у нее было подхватить еще какую-то инфекцию.
Мне надо было дожидаться доктора Маколиффа. Или снова послать туда Брайди, наказав ей без него не возвращаться.
Хотя что мог этот желторотый птенец знать о женском организме?
По простыне быстро расползалось теплое алое пятно. О боже! Наверное, это вышел обрывок последа, из-за чего немало матерей умерло после родов.
Я сильно надавила на ее живот, чтобы помочь плаценте выйти, и буквально сжимала его, как лимон.
– Давайте, миссис Гарретт, тужьтесь как следует…
И тут из нее вышла вся пуповина с блином на конце – темно-багровым куском плоти.
– Ну вот!
Но моя радость тут же улетучилась, когда я увидела то, чего боялась: половина последа отсутствовала.
А кровь бурно изливалась на простыню, впитываясь в ткань.
Акушерка никогда не рискнет удалять плаценту вручную – только если не дали результата все прочие методы остановки кровотечения и если рядом не оказалось врача, который мог бы проделать эту процедуру. Меня учили в таких случаях сначала прибегнуть к горячему внутриматочному спринцеванию, но я оказалась в безвыходном положении: на это у меня не было времени, и, стоило мне помедлить еще хоть немного, Делия Гарретт могла умереть от потери крови.
Подойдя к раковине, я принялась так рьяно драить руки, что впившиеся в ладони ногти оставили красные полумесяцы, а карболка буквально жгла кожу. Я чуяла, что смерть с косой стоит за дверью палаты. Она уже забрала младенческую жизнь, так что мы даже не успели это осознать, и не ушла, а отплясывала зловещий танец, сжимая свой череп, точно репу, в костлявых пальцах. Я смыла с рук мыльную пену и натянула резиновые перчатки.
Плечами раздвинув ноги Делии Гарретт, я обмыла ее разорванное влагалище раствором антисептика.
Она дернулась и заскулила.
– Постараюсь как можно быстрее, – пообещала я. – Расставь ей колени, Брайди, пока я извлекаю остаточные фрагменты.
До сих пор я проделывала такое только с апельсином. На третьем году обучения сестра Финниган заставила меня ради тренировки снимать кожуру с большого испанского апел