У меня зарделись щеки. Бог свидетель, я не напрашивалась на похвалу.
Доктор Линн взяла у меня иглодержатель.
– Шелковых нет? Они лучше держат шов.
– Боюсь, шелковые у нас закончились несколько недель назад.
Она наложила первый шов.
– Давно вы на смене?
– Э-э… с семи утра.
– Без перерыва?
– Все в полном порядке.
Доктор Линн шила очень тщательно. Но разрывы у Делии Гарретт были настолько серьезные, что я даже засомневалась, будет ли она когда-нибудь снова чувствовать себя нормально.
– Брайди, можешь сходить еще раз к холодильнику – помнишь, в кладовой? – и принести замороженный ватный тампон?
Она выбежала из палаты.
Доктор Линн обрезала последнюю нитку.
– Так, готово. Во всяком случае, «кошачьи кишки» со временем растворяются, так что миссис Гарретт не нужно будет снова приходить сюда снимать швы и опять вспоминать о случившемся.
Оценив ее глубокомыслие, я еще раз продезинфицировала наложенные Делии Гарретт швы и натянула простыню до талии.
Вымыв руки, доктор Линн полностью распахнула верхнюю фрамугу.
– Не допускайте здесь духоты. Побольше свежего воздуха!
– Хорошо, доктор.
Я черкнула записочку в канцелярию главного врача с просьбой позвонить мистеру Гарретту и сунула ее в кармашек фартука.
Доктор Линн взяла Мэри О’Рахилли за руку, как подружку, с которой она пришла на вечеринку.
– А кто у нас здесь?
– Миссис О’Рахилли, семнадцать лет, первородящая. Схватки продолжаются пару дней, но с перерывом в двадцать минут.
– Мне сие не очень нравится.
Она произнесла это таким озабоченным тоном, что из глаз Мэри О’Рахилли покатились слезы, и она закашлялась.
Я сняла медицинскую карту со стены позади ее кровати, и расшатавшийся гвоздь вывалился на пол.
– Простите! – Передав врачу карту, я бросилась поднимать гвоздь и вспомнила о своих часах, на которых надо было поставить новую скорбную отметку.
Отвернувшись от врача, которая беседовала с Мэри О’Рахилли, я выудила из кармана увесистый диск и нацарапала на серебряной крышке новую закорючку. Но на сей раз не О, как обычно, а короткую черточку в память о мертворожденном младенце Делии Гарретт.
Брайди стояла рядом и внимательно смотрела на меня. Я опустила часы в кармашек и вставила гвоздь обратно в стену.
Она протянула мне какой-то комок. Не замороженную вату, которую я просила принести.
– Это влажный мох в муслиновом лоскуте, медсестра сказала, что и он прекрасно подойдет.
Другими словами, ничего другого у них не было. Вздохнув, я взяла смятый лоскут муслина.
Делия Гарретт все еще лежала без сознания, но на случай, если она могла в забытьи меня услышать, я все же сказала:
– Сейчас мы наложим повязку.
Я положила между ее ног охлажденный компресс, сложенный в форме колбаски, и прикрепила английской булавкой к нижней части широкого бандажного ремня. Потом туго затянула все три его ремешка.
– А это зачем?
– Поддержать травмированную промежность, – объяснила я Брайди. – Ты не могла бы отнести эту записку в канцелярию на третий этаж?
Прилежная Брайди чуть не вырвала у меня из рук бумажку.
Делия Гарретт тихонько застонала.
Пока она не проснулась, мне нужно было унести мертвого младенца с глаз долой. Подойдя к узкой притолоке шкафа, я сняла с полки пустую обувную коробку – они стояли стопкой на самом верху. Расстелила вощеную бумагу, сняла с таза пеленку и подняла завернутый трупик. Положила его на вощеную бумагу и аккуратно, как могла, сделала сверток и опустила в коробку. Руки у меня дрожали, когда я накрывала коробку крышкой. Я завернула коробку оберточной бумагой и туго перевязала бечевкой, как почтовую бандероль – никто не хотел бы получить такую.
Оформлять свидетельство рождения или смерти не было нужды. В юридическом смысле не произошло никакого события. На коробке я написала: «Гарретт, 31 октября».
Я надеялась, что на следующий день мистер Гарретт придет за коробкой. Хотя встречались отцы, не желавшие заниматься такими делами, и тогда главная медсестра ждала, когда соберется несколько коробок, чтобы отправить их на кладбище.
Доктор Линн пальпировала живот Мэри О’Рахилли и прослушивала стетоскопом.
– На этой стадии рекомендую вам покой, миссис О’Рахилли. Я попрошу медсестру Пауэр дать вам снотворное. Так и время пройдет быстрее, и вы сможете восстановить силы.
Она подошла к моему рабочему столу и распорядилась:
– Хлорал! Он поспособствует раскрытию шейки матки. Но только не хлороформ, поскольку мы не хотим подавлять эти ранние сокращения.
Кивнув, я записала назначение.
Она вполголоса добавила:
– Меня немного беспокоит, что у нее процесс протекает не слишком быстро. Малорослая и, конечно, плохо питалась. Будь я властелином мира, я бы вообще запретила рожать до двадцатилетнего возраста.
Я зауважала доктора Линн за такое смелое заявление.
Мэри О’Рахилли безропотно приняла снотворное.
Вернулась Брайди.
Я вручила ей обувную коробку.
– Теперь, будь добра, отнеси это в морг – он находится в подвале.
– А что там?
– Туда поступают умершие, – шепнула я.
Брайди с ужасом взглянула на коробку, которую держала в руках, только сейчас осознав, что это.
– Ты в порядке? – спросила я.
Возможно, я чересчур многого требовала от неопытной девушки. «Почти двадцать два», – сказала она. Может быть, у нее были свои причины дать мне такой расплывчатый ответ, а может, она просто не знала точно свой возраст?
– В порядке, – ответила Брайди.
Смахнула со лба медно-рыжий локон и умчалась.
– Какая энергичная у вас помощница, – заметила доктор Линн.
– И правда.
– Практикантка?
– Нет, обычная волонтерка.
Мэри О’Рахилли уже засыпала. Зато зашевелилась Айта Нунен и задышала с отчетливо слышным клекотом. Доктор Линн взяла ее за запястье, и я тотчас подбежала с термометром в руке.
– Как вы себя чувствуете, миссис Нунен?
В ответ она выпустила пулеметную очередь кашля, но при этом улыбнулась.
– Просто прелестно! Не обращайте внимания на воск!
– Шесть дней держится жар, – пробормотала доктор Линн. – Она поступила к вам с флебитом на одной ноге?
Я кивнула.
– Она сказала, что нога опухла и побелела после последних родов. И все это время оставалась холодной и твердой.
Температура у Айты Нунен опустилась почти на градус, но доктор Линн сообщила, что пульс и дыхание участились. Она приставила мембрану стетоскопа к впалой груди пациентки.
– Хм… В обычных обстоятельствах я бы срочно направила ее на рентгенографию, но там сейчас выстроилась очередь на полкоридора.
Я попыталась припомнить, когда все у нас было более или менее нормально – прошлым летом?
– В любом случае, – добавила врач, – рентгенограмма показала бы, насколько поражены ее легкие, а не как их очистить.
Айта Нунен обратилась к ней с подчеркнутой учтивостью:
– Вы останетесь на танцы?
– Непременно останусь, спасибо, миссис Нунен.
Опять повернувшись ко мне, доктор Линн заметила:
– Ее левая рука слегка трясется. При этой инфлюэнце такое бывает. У нее голова не кружится?
– Мне так показалось, когда я водила ее в туалет.
Доктор Линн добавила запись в ее медкарте.
– Как же это мучительно, не иметь возможности получать точные ответы от бредящей пациентки, правда? Ведь каждый симптом – это слово на языке болезни, и иногда мы не можем четко расслышать эти слова.
– Но даже если и можем их расслышать, – невольно отозвалась я, – мы не всегда способны понять фразу целиком.
Она кивнула:
– И потому мы пресекаем их бессвязную болтовню и стараемся вытянуть из них отдельные слова.
– Может быть, дать миссис Нунен еще порцию горячего виски? Доктор Прендергаст посоветовал воздержаться от аспирина.
– Боюсь, он прав. А у хинина и каломеля есть нежелательные побочные действия. Такое впечатление, что для больных инфлюэнцей алкоголь – самое безопасное средство.
– Доктор Линн! Вы нужны в женской хирургии!
В дверях стояла незнакомая мне младшая медсестра.
Врач встала и передвинула очки на переносицу:
– Уже иду! – И бросила мне через плечо: – Я пришлю священника переговорить с миссис Гарретт.
– Можно ей тоже дать виски – для облегчения послеродовых болей и симптомов инфлюэнцы?
– Конечно! Со всеми этими пациентками, медсестра Пауэр, поступайте по своему усмотрению.
Ее слова меня немало изумили.
– Вы хотите сказать… я могу давать им лекарства без предписания врача?
Если я неверно ее поняла, то могла потерять работу за самоуправство.
Но доктор Линн нетерпеливо кивнула:
– Меня сегодня заставляют бегать чуть ли не по всем отделениям больницы, а вы, как я вижу, вполне компетентны, так что да, я разрешаю вам давать пациентам алкоголь, или хлороформ, или морфин от сильных болей.
Это был возмутительно вольный протокол, но я испытывала к ней благодарность за то, что она развязала мне руки.
Влетев в палату, Брайди, немного запыхавшаяся, с испариной, блестящей на веснушчатых скулах, едва не столкнулась с доктором Линн. Она что, взбегала по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки?
– Отдышитесь, дорогая, – посоветовала доктор Линн.
– Да все в порядке. Чем еще могу вам помочь, медсестра Пауэр?
Я попросила ее сбросить в мусоросжигатель сверток с растерзанным последом Делии Гарретт и унести в прачечную ворох окровавленных простынок.
Обводя взглядом свои скудные владения, я заметила кастрюльку, в которой разбился термометр. Я аккуратно слила остывшую воду в раковину, оставив на дне крошечные осколки и ртутные шарики. Сложив из клочка газетного листа фунтик, я стряхнула туда стекло и ртуть.
Вернувшаяся Брайди застала меня за этим занятием.
– Какая же я дура – разбила его!
– Это не твоя вина. Мне следовало заранее тебя предупредить, что в кипящей воде ртуть расширяется и от этого стекло может лопнуть.