– Похоже на выдумку, – заметила я (надеюсь, что это так). – Хотя были случаи, когда жертвы инфлюэнцы так настрадались от болезни, что кончали с собой…
Она перекрестилась.
– …Например, один мужчина вышел купить лекарства для себя и своей семьи, решил срезать путь через парк и пошел мимо пруда… Так потом констебли нашли его труп в пруду с лебедями.
– Утонул? – выдохнула испуганно Брайди.
– Или просто тронулся рассудком. А может, у него был сильный жар, и он решил охладиться… Или споткнулся и случайно упал в воду.
Она посмотрела на Айту Нунен.
– За этой твоей с высокой температурой нужен глаз да глаз.
– О, я никогда не оставляю ни острых предметов, ни бинтов рядом с бредящими пациентками.
Ровный лоб Брайди избороздили морщинки.
– А в чем опасность бинтов?
Я жестом продемонстрировала, как бинтом можно обмотать шею.
– О…
Я не стала рассказывать Брайди о девочке, которая чуть не до смерти задушила себя бандажом в туалете, хорошо, сестра Финниган ее там обнаружила. Сильного жара у нее не было, просто девочку охватило отчаяние: в свои двенадцать лет она была на седьмом месяце. Причем, судя по ее отрывочным намекам, мы подозревали, что с ней это сделал родной отец.
Стоя рядом с левой кроватью, Брайди пристально смотрела на Айту Нунен.
– Синюшные, – пробормотала она.
– Что?
– Ее ногти. Это то, о чем ты мне говорила: красный, коричневый, синий, черный?
Я поспешила к кровати. Кожа под ногтями у Айты Нунен и впрямь потемнела, что могло говорить о прогрессирующем цианозе, но отекшее лицо по-прежнему оставалось пунцовым. Меня, правда, встревожила ее свистящая одышка: точно воздух оказался заперт в волынке, тщетно растягивая кожу и не находя выхода. Я сосчитала вдохи и выдохи: тридцать шесть в минуту, то есть сердце и легкие работали на пределе возможностей. Она мне напоминала пыхтящего гребца, изо всех сил старающегося догрести до берега. Пациентку бил озноб, и я, укутав ее платком, накрыла вторым одеялом. Пульс участился до ста четырех ударов, но пульсовое давление, по-моему, ослабло.
– У вас кружится голова, миссис Нунен?
Она пробурчала что-то невразумительное.
Чтобы снизить ей давление, надо было бы поднять ноги на изножье кровати, но такое положение тела представляло опасность для ее застойных легких. Я лихорадочно пыталась найти выход из сложившейся ситуации. И ничего не предпринимала. Просто смотрела и ждала.
В дверь постучали. Отец Ксавье: у священника было приятное морщинистое лицо, которое могло принадлежать мужчине любого возраста от пятидесяти до ста лет.
– Сестра Пауэр, у вас лежит миссис Гарретт?
Доктор Линн прислала не того. Я кивнула на ее кровать.
– Но она протестантка, отец.
Делия Гарретт сползла с подушек и лежала c мертвенно-бледным лицом, рядом с ней на крохотной тумбочке остывал чай, печеньице размокло в блюдце.
Священник кивнул.
– Боюсь, преподобный слег с гриппом, так что сегодня здесь только я, и для католиков, и для протестантов. Но, как говорят, в темноте все кошки серы.
– Отец Ксавье, – пояснила я Брайди, – служил тут католическим капелланом, пока не ушел в отставку, и его сменил отец Доминик.
– Только на прошлой неделе отец Доминик заболел гриппом, – продолжал священник, – так что меня попросили временно его замещать.
Я втиснула для него стул рядом с кроватью Делии Гарретт.
– Извините, отец, у нас очень тесно.
– Не важно. У меня тело деревенеет, если я долго сижу.
Он сел, прислонившись к стене.
– Миссис Гарретт, я замещаю коллегу из церкви Ирландии, так как он неважно себя чувствует, если вы не возражаете?
Ее прикрытые веки даже не дрогнули. Спит или просто его игнорирует?
Он наклонился над ней.
– Я сожалею о вашем горе.
Никакой реакции.
– Я полагаю, христиане любого исповедания могут прийти к согласию, по крайней мере на почве надежды, что Господь в своей бесконечной милости дарует спасение тем, кто почил во чреве матери и не был крещен не по своей вине.
Делия Гарретт сотряслась от рыдания, которое перешло в мучительный кашель. Я понимала, что им двигали самые лучшие побуждения, но, по-моему, надо было просто оставить ее в покое.
– Ведь Иисус призвал всех детей прийти к нему. Так что вы теперь должны вверить свою малютку доброй заботе Господа и ангелов-хранителей.
Она, должно быть, услышала, потому что сразу отвернулась.
Старик выпрямился и скорбно добавил:
– А теперь отдыхайте.
Подойдя к рабочему столу, он спросил:
– У вас новая ассистентка, медсестра Пауэр?
– Я вроде прислуги, – сообщила Брайди, прежде чем я успела ответить. – Подменяю, как и вы.
Он взглянул на меня и мотнул головой в ее сторону.
– Вижу, она за словом в карман не лезет.
– Мне ли этого не знать, отец.
Священник чихнул и утер крупный красный нос платком.
– Вы простыли? – спросила я.
– У меня грипп в легкой форме.
– Если я чем-то смогу…
Я приложила тыльную сторону ладони к его лбу. Горячий.
– Вам бы лучше лечь в постель, отец, на всякий случай.
– Ах, я бы предпочел переболеть на ногах. Я же могу понадобиться в инфекционных отделениях.
– Но вам не стоит перенапрягаться, учитывая ваш…
Его кустистые брови взметнулись вверх.
– Учитывая мой возраст, юная леди, но какое это будет иметь значение для мироздания, если я умру сегодня ночью?
Брайди тихонько фыркнула.
Отец Ксавье подмигнул ей.
– Со мной все будет прекрасно. Я слышал, старики справляются с этим гриппом куда лучше молодежи.
– Ну, как правило, – осторожно заметила я.
– Пути Господни неисповедимы, – беззаботно изрек священник.
Делия Гарретт открыла глаза и глазами проводила его из палаты. Выглядела она опустошенной.
У меня сердце разрывалось от ее вида.
– Хотите горячего виски, миссис Гарретт?
Едва я передала ей чашку, как она залпом ее осушила. Откинулась на подушки и прикрыла веки.
В палате снова стало тихо. Появилась редкая возможность хоть немного перевести дух после того, как я весь день носилась, словно белка в колесе.
Я смотрела на скрючившуюся под одеялом Айту Нунен. То ли ей приподнять голову, чтобы облегчить дыхание, то ли ноги, чтобы снизить пульсовое давление? А если оставить лежать плашмя – будет ли так для нее лучше или совсем не лучше, учитывая все ее недуги. И то правда: каждый симптом – слово на языке болезни, но что делать, если я их не слышу, не различаю?
Брайди принялась протирать пол шваброй, хотя я ее даже не просила. Эта девушка обладала просто безграничной работоспособностью. Я ее поблагодарила.
– Да не за что, Джулия!
Она произнесла мое имя немного робко, словно пробовала на язык.
За окнами стемнело: отгорел последний дневной луч.
– Ненавижу осенние вечера, – пробормотала Брайди.
– Правда?
– Когда наступает ночь и тебе пора в постель, а ты не можешь уснуть, как ни стараешься. И проклинаешь все на свете, потому что утром будет невмоготу подниматься по будильнику.
Такой жизни не позавидуешь, подумала я и решила, что семейство Суини едва сводит концы с концами. Интересно, родители с ней грубы?
Раздался глухой удар, точно упало что-то тяжелое.
Я взглянула на койку слева: она была пуста, только простыни взметнулись волной.
Я обежала вокруг кровати, где лежала Мэри О’Рахилли, больно ударившись голенью о металлическую ножку.
Айта Нунен привалилась спиной к плинтусу, закатив глаза и беспомощно дрыгая руками, точно плавниками. Ее ноги увязли в одеялах. Падая, она ударилась головой об угол прикроватной тумбочки.
– Господи боже мой! – воскликнула Брайди.
Я не поняла, дышит ли Айта Нунен. От ее промежности ударил смрад испражнений. Встав на колени, я подложила ей под голову подушку. И тут ее рука огрела меня по груди.
– Может, сунуть ей в рот ложку? – предложила Брайди.
– Нет, – возразила я, – ложка может сломать ей зубы. Дай еще подушек!
Топот. Брайди принялась шумно шарить по полкам комода.
Я беспомощно стояла на коленях, а Айта Нунен билась в конвульсиях. Из уголка ее рта сочилась розоватая пена. Мне нужно было перевернуть ее на бок, чтобы она не захлебнулась, но это было невозможно: она застряла в узком проеме между кроватью и тумбочкой. Ее ноги, запутавшиеся в одеялах, так и остались на кровати.
Мне вспомнилась детская молитва: «Дева Мария, Пресвятая Богородица, молись за нас, грешных, ныне и присно…»
Брайди бросила мне в руки три подушки.
Но тут Айта Нунен обмякла. У нее не было сил пошевелиться.
Я отерла ей рот фартуком, нагнулась и прикоснулась щекой к ее губам.
– Что ты делаешь?
– Шшш!
Я подождала. Но не ощущала ее дыхания, вообще ничего.
– Помоги мне ее перевернуть лицом вниз.
– Прямо на полу?
Разговаривая со мной, Брайди одновременно расправляла скомканные простыни, наконец высвободила голени Айты Нунен, и обе ее ноги упали на пол – белая распухшая и тощая.
Мы уложили ее плашмя, прижав одну щеку к половицам. Мне бы следовало сесть рядом с ее головой, но места не было совсем. Я начала сильно нажимать ей на спину, стараясь запустить легкие. Потом широко расставила ноги и, нависнув над ней и заложив ее руки с пожелтевшими ногтями ей под лицо, притянула к себе оба локтя, чтобы расширить область грудины. Дергая за локти, я одновременно стала нажимать на ее ребра сзади. Дернула – нажала, дернула – нажала. Но сколько ни меси огромный ком сухого теста, хлеба все равно не испечешь. Когда я бросила это занятие, в палате повисла тревожная тишина.
Взглянула на свои часы: пять тридцать одна.
– Она что…
Я не могла ничего ответить Брайди. События этого дня оказались для меня слишком тяжелы. Я закрыла глаза.
Брайди схватила мою руку. Я попыталась вырваться, но она меня не отпускала, а только крепче держала.
И тогда я сама сжала ее руку. Я вцепилась ей в пальцы, да так, что, наверное, сделала ей больно.