Через несколько долгих секунд я отняла руку и вытерла лицо. Только испарина. Я не могла позволить себе плакать.
Я принялась делать подсчеты в уме. Сестра Финниган, измерив высоту матки над лобковой костью, примерно определила, что Айта Нунен была на двадцать девятой неделе. В этом случае мне не оставалось ничего другого, как найти какого-нибудь врача, чтобы тот зафиксировал ее смерть. Теоретически рассуждая, младенец был жизнеспособен, начиная с двадцать восьмой недели, но вплоть до тридцатой шансы выжить у него были минимальные, потому что, согласно политике больницы, недоношенных и нереагирующих младенцев никто не пытался оживить.
И кроме того, в последние дни беременности матка опадает, девять месяцев можно принять за восемь, а то и за семь. Так что была хоть и малая, но ужасная вероятность, что сестра Финниган ошиблась в расчетах, и Айте Нунен – с ее измученным чревом, с трудом носящим двенадцатое бремя, – на самом деле настал срок рожать.
– Брайди, приведи врача – и как можно быстрее.
– Может, я сначала помогу тебе уложить ее в кровать?
– Иди! – прикрикнула я.
Я не могла повторить вслух свои жуткие подсчеты.
– Бегу! Доктора Линн?
Я взмахнула рукой.
– Любого хирурга!
Чтобы сделать умершей роженице кесарево сечение, вовсе не обязательно звать акушера, сгодится любой врач, даже молодой хирург широкого профиля, поскольку речь не шла о том, чтобы спасти мать, – нужно было только сделать разрез ее мертвых тканей и вынуть крошечного младенца. При этом в запасе оставалось двадцать минут – но чем скорее, тем лучше, чтобы уменьшить риск повреждения мозга новорожденного.
– Иди же! – заорала я.
Топот ее ног растаял в коридоре.
И только тогда я почувствовала ужасную слабость.
Делия Гарретт села в кровати и смотрела на меня осуждающим взглядом, как будто эта палата была преддверием ада, а я ее стражем.
– Миссис Нунен… скончалась?
Я кивнула:
– Мне очень жаль, что вы…
– Тогда зачем вы кричите? Теперь-то какая спешка?
Я не стала рассказывать ей, что иногда хирургам удавалось извлечь младенца из чрева матери, покуда та еще была теплая.
Подхватив Айту Нунен под мышки, я втащила ее на кровать. От натуги у меня свело спину. Взвалив покойную поверх одеяла, я закрыла ее удивленные глаза и сложила руки на груди крест-накрест. Но одна рука соскользнула и повисла над краем койки, и тогда я вернула ее обратно, сунув под одеяло. В отсутствие священника я сама пробормотала: «Даруй ей вечный покой, и да пусть воссияет над ней вечный свет».
Я подавила искушение взглянуть на часы; минуты бежали одна за другой, и я все равно ничего не могла сделать, чтобы замедлить их бег. Может быть, Брайди будет искать врача дольше двадцати минут, и в таком случае мы избавим себя от этой жуткой процедуры.
Я сняла с себя фартук и бросила в бак с грязным бельем. Надела свежий, чтобы быть готовой ко всему. Но что я могу сделать, кроме как переступать ногами?
В палату влетела доктор Линн, за ней Брайди. Слушая мои сбивчивые объяснения, доктор поискала пульс на шее у Айты Нунен.
Про себя я думала: «Ну что я наделала? И зачем только отправила Брайди за врачом так поспешно? Если бы, мучась угрызениями совести, я упросила врача извлечь полуживого недоразвитого младенца на двадцать девятой неделе, или на двадцать восьмой, или даже на двадцать седьмой, что бы изменилось…»
Я уловила момент, когда доктор Линн решила не делать кесарево. Она едва заметно мотнула уложенной головой; никто бы не понял, что мы обсуждали.
У меня словно гора упала с плеч, отчего я даже испытала легкое головокружение.
«Смерть вследствие фебрильных судорог на фоне инфлюэнцы», – размашисто написала она в медкарте Айты Нунен и подписалась: «К. Линн».
Интересно, подумала я, что за сокращение К.
– Я сама извещу канцелярию, сестра Пауэр.
Это была ее первая умершая пациентка за сегодняшний день?
– Если бы я осознала, что миссис Нунен умирает, доктор, может быть, мне следовало как-то облегчить ее состояние – дать нюхательную соль или сделать инъекцию стрихнина?
Но та покачала головой.
– Стимулирующее средство лишь на несколько минут продлило бы ее страдания, но не спасло жизнь. По всему миру, – добавила она мрачно, – одни пациенты умирают от гриппа как мухи, в то время как другие выздоравливают, и мы не в силах разгадать эту загадку, как вообще ни черта не можем сделать с этой эпидемией.
Мэри О’Рахилли закашлялась во сне.
Доктор Линн подошла к ее койке и приложила тыльную сторону ладони к красной щеке, чтобы понять, сильный ли у нее жар. Потом развернулась и взглянула на скорбящую женщину.
– Как ваш кашель, миссис Гарретт?
Та передернула плечами, словно говоря: а какое это теперь имеет значение?
– Наблюдаете симптомы инфекции? – обратилась доктор Линн ко мне.
Я помотала головой.
Как только доктор Линн вышла из палаты, Брайди метнулась к рабочему столу, где я пересчитывала пакеты с ватными палочками.
– А что ты такое ей говорила про двадцать девять недель?
Я запнулась. Потом тихо ответила:
– Если бы плод был старше – почти готовым к рождению, – его можно было бы извлечь.
– Но каким образом…
– Путем хирургического вскрытия чрева, – и я полоснула воздух пальцем, как скальпелем.
Ее голубые глаза округлились.
– Ты никогда о таком не слышала, Брайди?
– Это же отвратительно!
Я заставила себя пожать плечами.
– Ну, чтобы спасти хотя бы одну жизнь, если нельзя спасти две.
– И отправить младенца домой без матери?
Да, она права. Я взглянула на часы: пять сорок две. Если прошло больше двадцати минут, вероятно, нерожденный ребенок Айты Нунен тоже погиб. Но когда точно стихло еле слышное сердцебиение? И что это значит – умереть до своего рождения?
– Брайди, приведи двоих санитаров, чтобы они унесли миссис Нунен.
– Сейчас.
Воспользовавшись ее отсутствием, я обмыла умершую, очень осторожно, словно та еще могла почувствовать мои прикосновения. Почему-то мне не хотелось на сей раз доверить подготовку тела к погребению работникам больничного морга.
Делия Гарретт отвернулась к стене, словно не желая вторгаться в личное пространство усопшей соседки.
Я надела на Айту Нунен свежую ночную рубашку, сняла с шеи цепочку с крохотным распятием и вложила в ее пальцы. Покрыла ее лицо белой салфеткой. И в завершение сложила в пакет ее немногочисленные вещи. В бумажном пакете я нашла состриженные пряди волос – и эта находка меня потрясла. Я представила себе, как ждет ее возвращения все семейство Нунен, муж-шарманщик (когда его известят, что он овдовел?) и семеро детей, которые получат вместо жены и матери пакетик с ее безжизненными волосами.
Следом за Брайди в палату вошел Гройн, напевая:
Когда тебя покину я, скажи мне пару нежных слов.
Я буду вспоминать их чуть погодя.
Они меня утешат и станут для меня
Как солнца луч после дождя.
– Просила же, двоих! – резко бросила я.
– Извини, – ответила Брайди. – Я смогла найти только мистера Гройна.
Он бросил взгляд на левую койку.
– О, только не говорите, что эта умалишенная окочурилась!
– Миссис Нунен просто бредила, – процедила я сквозь зубы.
Но он пропустил уточнение мимо ушей.
– Выходит, она теперь поет в незримом хоре на небесах. Господь призвал ее, бедолагу, к себе. Таки она метнулась через границу. Она…
– Замолчите! – рявкнула Делия Гарретт.
В кои-то веки Гройн прикусил язык.
Я толкнула к нему пустую колыбель с поскрипывающим колесом.
– Вы не могли бы увезти ее отсюда? Возвращайтесь с носилками и с другим санитаром.
Притихший санитар схватил колыбель и выкатил ее из палаты.
Я измерила Делии Гарретт температуру, пульс и частоту дыхания. Судя по физическим показаниям, она быстро выздоравливала.
Брайди обтерла антисептиком рабочий стол, прошлась шваброй в углу, где виднелись пятна от выделений Айты Нунен, и сменила воду в ведре, чтобы вымыть весь пол.
Все мы сделали вид, что мертвая женщина с салфеткой на лице не лежала рядом с нами.
Спустя, как мне показалось, вечность Николс и О’Шей внесли носилки, боком, как стремянку или стеклянное полотно.
– Матерь Божья! – раздался возглас Мэри О’Рахилли.
Она моргала, прижав ладонь ко рту, словно очнулась после дурного сна.
Николс опустил глаза.
– Прошу прощения, леди…
Я поймала себя на мысли, что Мэри О’Рахилли еще ни разу не видела его металлической маски на лице. Как и Брайди, которая вытаращила глаза. Я сочувствовала ему до глубины души: мужчина был обречен на вечное несчастье находиться среди себе подобных, но отличаться от них тем, что половина его лица скрывалась под медной маской – хотя лучше уж ходить с маской, чем с уродливой рытвиной, которую она скрывала, – придававшей ему сходство с привидением.
Я вежливо обратилась к санитару:
– Приступайте, Николс.
Брайди стояла рядом с Мэри О’Рахилли, обняв ее за плечо и что-то шепча ей на ухо. Наверное, рассказывала, что случилось с Айтой Нунен и как это бывает: заснуть рядом с живой, а проснуться рядом с мертвой.
Санитары с легкостью переложили труп с кровати на носилки, даже трясун О’Шей смог это сделать без труда, несмотря на тремор. Интересно, что ему повредили на фронте – руки или мозг? Очень многие солдаты, включая моего брата, вернулись с войны покалеченными, причем у них на теле не было ни единой царапины, но их мозг поразили незримые увечья.
Все перекрестились, когда санитары вынесли Айту Нунен из палаты.
После долгой паузы Брайди спросила:
– А что у него с лицом?
Пожав плечами, я отозвалась:
– Война.
– Но что-то уцелело – ну, под маской?
– Не могу тебе сказать, Брайди.
Я сняла медкарту Мэри О’Рахилли, чтобы вытащить из стены разболтанный гвоздь: ведь я еще не занесла в свой скорбный список Айту Нунен. Потом вынула из кармашка часы и стала искать свободное место среди царапин, испещрявших серебряный диск. В моем мартирологе уже не хватало места, и луны недавно умерших набегали на луны ранее умерших или на полумесяцы и черточки, символизирующие младенцев, умерших после или до рождения. Я аккуратно стала царапать кончиком гвоздя крохотный кружок для Айты Нунен, но гвоздь скользнул и вместо ровной окружности изобразил острый клювик. Я зажала часы, словно собралась на ощупь следить за их тиканьем. Письмена,