– Порядочно. Пару месяцев как.
– Полагаю, вы не помните, когда впервые почувствовали шевеление плода?
Я понимала, почему доктор Линн спрашивала: такое обычно происходило на восемнадцатой неделе. Но Онор Уайт только пожала плечами.
Она снова закашлялась, и я передала ей чашку для отхаркивания мокроты. На дне чашки болталась лужица карболки. Новая пациентка сплюнула зеленоватую слизь с темными разводами.
– Начните ей ежедневно давать железо для лечения анемии, – сказала врач, – но следите за желудком, чтобы у нее не было расстройства.
Я нашла в шкафу банку с лекарствами и достала оттуда таблетку.
– Полагаю, у вас инфекционная пневмония, – продолжала доктор Линн, – то есть инфлюэнца проникла глубоко в легкие.
Глаза пациентки заблестели. Она стала перебирать свои четки.
– Но вы не волнуйтесь, медсестра Пауэр о вас хорошо позаботится.
(Так же, как об Айте Нунен и Эйлин Дивайн, подумала я.)
Онор Уайт жалобно прошептала:
– Доктор, кажется, меня сейчас разорвет…
И она указала на центр своего живота.
– Вы хотите сказать: когда кашляете? – уточнила доктор Линн.
Пациентка покачала головой.
– Это обычное дело на таком сроке, когда кажется, что вы вот-вот лопнете, – заверила ее врач.
– Нет, но…
Онор Уайт стыдливо задрала рубашку, оголив розовый блестящий шар, вздымавшийся между краем простыни и краем одежды. Ткнула пальцем в коричневую линию, тянувшуюся от паха через пупок к ребрам.
– Она с каждым днем все темнее и темнее…
Доктор Линн спрятала улыбку.
– Это всего лишь linea nigra[18], просто полоска кожи, изменившей цвет.
– У некоторых женщин она возникает под глазами, – объяснила я, – и на верней губе.
– Верно, – подтвердила врач, – коричневая кожа такая же прочная, как и белая.
– Но раньше у меня такого не было…
В прошлую беременность, догадалась я, наверное, вот что хотела сказать Онор Уайт.
– Моя полоска кончается у пупка, – вдруг сообщила Делия Гарретт.
Онор Уайт повернулась на левый бок, чтобы взглянуть на соседку.
– Мать Билла говорила, что раз у меня полоска такая, значит, будет девочка.
И глаза Делии Гарретт наполнились слезами.
Я не знала, чем помочь ей унять ее душевную боль. Для этого не было никакого лекарства.
Я дала Онор Уайт таблетку железа и чашку виски, разбавленного горячей водой.
Но, почуяв алкогольные пары, она отпрянула и зашлась свистящим кашлем:
– Я – член Пионерской ассоциации![19]
Тут я вспомнила значок Святого Сердца на ее платье.
– Но это же лекарство от кашля!
Она покачала головой и перекрестилась.
– Тогда дайте миссис Уайт хинину с горячим лимонадом, – распорядилась доктор Линн. – Ну а как поживает наша первородящая?
Я поглядела на Мэри О’Рахилли: та лежала на спине, закрыв глаза.
– Боюсь, схватки у нее все еще происходят с интервалом в пятнадцать минут.
– Нет еще признаков разрыва мембран?
Врач поджала губы и отправилась к раковине мыть руки.
Ага, значит, она решила рискнуть и провести осмотр матки.
– Миссис О’Рахилли, – сказала я, – доктор собирается посмотреть, все ли у вас нормально.
Семнадцатилетняя беременная была податлива, словно кукла. Но когда я уложила ее в позу для внутреннего осмотра – на бок, выдвинув ягодицы над краем кровати, – она вскрикнула:
– Я же упаду!
– Нет, все отлично. Брайди будет вас крепко держать.
Моя помощница села на кровать с противоположной стороны и взяла беременную за руки.
– Сейчас подготовлю вас для осмотра, – сказала я ей.
Я продезинфицировала вульву раствором лизола, вымыла с мылом и напоследок провела спринцевание влагалища, чтобы врач не занесла инфекцию.
Доктор Линн пробормотала:
– Расслабьте мышцы, дорогая, я быстро.
Мэри О’Рахилли не протестовала, но я услышала, как участилось ее дыхание. Она судорожно закашлялась.
Я знала, что врач пальцем ощупывает край шейки матки в надежде ничего там не найти, потому что только когда ткани сильно истончались, невозможно обнаружить на ощупь, готова ли женщина к потугам.
Доктор Линн вытащила руку в перчатке.
– Думаю, надо стимулировать отход околоплодных вод, чтобы ускорить процесс. – Она обернулась ко мне и тихо проговорила: – Учитывая ситуацию.
Ясное дело, с тех пор как она поступила к нам сегодня утром, состояние Мэри О’Рахилли ничуть не изменилось. Несколько месяцев назад мы бы не стали торопить события, но сейчас врач хотела освободить организм молодой роженицы от двойных тягот – гриппа и многодневных изнуряющих схваток в нашей импровизированной палате.
Поэтому я принесла длинный простерилизованный крючок на подносе.
При виде этого инструмента беременная расплакалась в голос.
– О, не бойтесь, миссис О’Рахилли, доктор не станет тыкать в вас этой штукой, она только вскроет мешок с водами, в котором плавает ваш малыш.
Наверное, она и про плодный пузырь никогда не слыхала.
– Брайди, принеси, пожалуйста, два полотенца!
Я подложила их под спину Мэри О’Рахилли, которая сразу издала серию нервных покашливаний. Снова проспринцевала влагалище. Черт бы побрал эту экономию электроэнергии… Я достала свой карманный фонарик и направила его луч так, чтобы доктор Линн могла видеть, что делает (фонарик, естественно, был германского производства. Это просто чудо, что он проработал четыре года, ведь я им все время пользовалась).
Врач левой рукой ловко раскрыла Мэри О’Рахилли и ввела крючок, удерживая его пальцами правой руки, а сама стала вглядываться внутрь, словно проводник, ищущий ночью тропинку на горном перевале.
Хлынули плодные воды. В ярком луче фонарика было отчетливо видно отсутствие зеленоватых, желтоватых или коричневатых следов мекония, что могло однозначно указывать на необходимость срочного извлечения ребенка.
– Отлично! – произнесла доктор Линн.
Я одернула ночную рубашку на Мэри О’Рахилли и помогла ей сесть.
Она поежилась и жадно попила остывший виски с водой.
– Теперь больше не будет больно, сестра?
Ее неискушенность терзала мне душу. Может, стоило сообщить ей, что мы как раз и стараемся ускорить и усилить схватки, чтобы она смогла вытолкнуть ребенка?
Но вместо этого я сказала:
– Теперь там у вас расширится пространство и ускорится процесс.
Брайди убрала мокрые полотенца, и я расправила простыню.
Потом подошла к доктору Линн, которая у раковины снимала перчатки.
– После того как я уйду домой вечером, – тихо сказала я, – здесь не будет акушерки – только больничная сиделка.
Врач устало кивнула.
– Тогда я осмотрю миссис О’Рахилли перед окончанием моей смены и попрошу… как его… доктор Прендергаст?.. проведать ее рано утром.
После того как она вышла, Онор Уайт выхаркала еще немного мокроты. Я отдала Брайди чашку, чтобы она ее опустошила и промыла карболкой. В этот момент лампы снова ярко вспыхнули. Уже хорошо.
Я внимательно прочитала медкарту новоприбывшей пациентки и заметила, что в графе «Муж» стояла только фамилия Уайт без имени, а в графе «Профессия мужа» стоял прочерк. Значит, никакого мужа нет и «миссис» было просто данью традиции. Такие вещи до войны считались неслыханными, но в наши дни стали вполне привычными; значит ли это, что незаконнорожденных стало больше или же сейчас это уже не имело такого значения, когда так много мужчин покинули свои дома? Но истовая католичка, состоящая в ассоциации трезвенников и при этом забеременевшая вне брака, причем, возможно, во второй раз – это сочетание заинтересовало меня чрезвычайно. Во всяком случае, я никогда не проявляла особого сочувствия незамужним пациенткам – хотя этого нельзя было сказать про святош старой закалки вроде монахини Люк.
Сбоку на странице медкарты, под графой «Переведена из» я заметила название заведения, расположенного в нескольких кварталах отсюда, – солидного дома матери и ребенка, куда ложились беременные, носившие нежеланных младенцев. Или, возможно, направлялись туда. Подробностей я не знала. Это заведение было скрыто за завесой позора. Дело-то было постыдное. Все знали, что если женщина попадала в беду, ее брали под свое крыло монахини. В стране таких заведений было полным-полно, но мало кто знал, что творилось внутри. И что случилось с первым ребенком Онор Уайт, гадала я, он выжил?
Встав рядом с Брайди около раковины, где та мыла посуду, я шепнула ей на ухо:
– Я знаю, ты умеешь разговорить пациенток…
– Прости, я такая болтушка!
– Нет-нет, ты их успокаиваешь. Но миссис Уайт… прошу тебя, не расспрашивай ее о семье.
Брови Брайди сошлись к переносице.
– Дело в том, что она ходила в церковь, но не слышала свадебных колоколов.
Судя по отсутствию реакции, моя помощница не поняла, о чем я.
– Не замужем, – прошептала я чуть слышно. – Она прибыла из дома матери и ребенка.
– О!
– Интересно, что будет с младенцем после родов, – пробормотала я. – Наверное, отдадут в приемную семью.
Лицо Брайди помрачнело.
– Скорее, спустят в трубу.
Я вытаращила глаза: что она имела в виду?
– Сестра Джулия, мне надо в туалет.
Я взяла судно и принесла Делии Гарретт.
– Нет, туда не буду. Разрешите мне выйти.
– Прошу прощения, у вас постельный режим еще несколько дней.
(Вообще-то предполагалось, что после появления на свет мертвого ребенка родильница оставалась в постели не меньше недели, но я не могла позволить, чтобы кровать была занята так долго.)
– Говорю вам: я в состоянии ходить!
Я обрадовалась, что Делия Гарретт наконец-то заговорила в привычной для себя манере.
– Перестаньте! Давайте я подложу под вас, и вам будет удобно.
Шумно выдохнув, она подняла бедро, чтобы я просунула стальное судно под нее.
Я измерила ей пульс. Судя по температуре кожи, жара у нее не было, но я все равно нагнулась над ней, чтобы незаметно понюхать. Я гордилась своим чутьем распознавать родильную горячку, но сейчас смогла только ощутить запах пота, крови и пары виски – и мне требовалось все равно оставаться начеку.