Наконец я услышала, как в стальную емкость полилась струйка мочи, и Делия Гарретт охнула.
А через две кровати новая пациентка издала клокочущий кашель, словно ее легкие разрывались в клочья. Я обошла койку Мэри О’Рахилли и, приподняв Онор Уайт, прислонила ее к клиновидному изголовью кровати.
Ее пульс и частота дыхания стремительно росли. Она перекрестилась и пробормотала:
– Это награда за грехи.
– Ваша инфлюэнца? Не стоит так думать, – заметила я ласково. – Люди заболевают без всякого на то повода.
– Имею в виду не только себя, – покачала головой Онор Уайт.
Я почувствовала себя дурочкой оттого, что поторопилась с выводами.
– Всех (она тяжко, со свистом, выдохнула). И поделом нам!
Что же, все мы грешники? Да это просто религиозная мания, подумала я.
– За эту войну! – задыхаясь, добавила она.
А, так вот оно что, наконец я поняла, к чему она клонит. Люди убили так много себе подобных, что, как утверждали некоторые, природа восстала против нас.
– Спаси нас Господь, – снова произнесла Онор Уайт, борясь с кашлем.
Это была молитва надежды, но в хриплом голосе этой женщины я расслышала лишь смирение и неприкаянность.
– Вы намерены оставить меня лежать на этой штуке весь вечер? – требовательно вопросила Делия Гарретт.
Я вытащила из-под нее судно, вытерла ее насухо, а затем взяла антисептическую марлю и осторожно протерла ее швы.
– Брайди, вылей это, пожалуйста, в туалет и вымой. И принеси новый охлажденный компресс для миссис Гарретт.
– Добрый вечер, сестра Пауэр!
Обернувшись, я увидела монахиню Люк, которая поприветствовала меня через маску, по обыкновению накрахмаленную.
Неужели прошло так много времени? Я бросила взгляд на настенные часы: было уже ровно девять вечера. Я решила, что почувствую смертельную усталость, как только подумаю, что моя смена закончилась. Но мне и уходить-то не хотелось.
Я заметила, как оцепенели Мэри О’Рахилли и Онор Уайт, впервые увидевшие ночную сиделку-монахиню: она походила на ожившую египетскую мумию.
Сестра Люк щелкнула тесемкой повязки на глазу, затягивая ее потуже.
– Как прошел день?
Я не сразу смогла коротко перечислить все события, что вместились в истекшие четырнадцать часов. И лишь представила себе лица: Айта Нунен, скончавшаяся в конвульсиях, несмотря на все мои усилия; безымянная девочка Гарретт, родившаяся мертвой прежде, чем я успела что-то для нее сделать. Впрочем, ее мать могла умереть от потери крови, но не умерла. Как же не похожи были их судьбы!
Говоря вполголоса, я ввела сестру Люк в курс дел.
– Необходимо следить за развитием пневмонии у миссис Уайт, – сообщила я ей, – как и за швами миссис Гарретт. Здесь у единственной схватки – у миссис О’Рахилли, но она пока что не слишком продвинулась. Доктор Линн только помогла ее водам отойти.
Вешая на крючок свой головной убор, сестра Люк кивнула.
– Уж невмоготу как долго тянется, да, миссис О’Рахилли?
Та кивнула и закашлялась. Ее глотка издала мучительный клекот.
Монахиня процитировала задумчиво:
– «Горе же беременным»[20].
Я чуть не задохнулась от негодования. Некоторые престарелые монахини полагали, что любая женщина, вступившая в отношения с мужчиной, даже если он ее муж, неминуемо должна понести наказание. Мне очень не хотелось оставлять эту обессиленную и испуганную девочку на ее попечение.
– Миссис О’Рахилли можно по необходимости дать еще хлорала, чтобы она смогла поспать между схватками, – сказала я.
Но что ночная сиделка сочтет необходимостью?
Я добавила:
– Если потуги усилятся или участятся, обратитесь в женское инфекционное отделение – пусть они вызовут акушерку из родильного, хорошо?
Монахиня кивнула.
– И поскольку у нас мало врачей на дежурстве, доктор Линн позволила давать всем пациенткам виски, хлороформ или морфин.
Услышав о столь возмутительном нарушении протокола, сиделка изумилась, о чем свидетельствовали ее взметнувшиеся над маской брови.
Вбежала Брайди, неся охлажденный компресс с мхом.
– Суини, вы стараетесь быть полезной?
Вопрос показался мне грубоватым, но Брайди лишь пожала плечами.
Я взяла у нее компресс и заметила:
– По правде сказать, она оказалась незаменимой.
Моя оценка заставила Брайди довольно улыбнуться уголками губ.
Монахиня тем временем доставала из пакета фартук.
– Проходя мимо синематографа, я видела там огромную очередь! Взрослые мужчины и женщины, дети – всем прямо не терпелось попасть в зал, где кишмя кишат микробы!
– Ну, это маленькие радости бедноты, – пробормотала я, надевая пальто. – Разве можно их винить?
Сестра Люк натянула свежую пару резиновых перчаток до локтей.
– Они играют со смертью, вот что они делают. Уходите, Суини!
Ее грубость меня ошарашила.
Но Брайди просто схватила пальто и выскользнула из палаты.
Коротко пожелав своим трем пациенткам спокойной ночи, я перебросила через руку пелерину и повесила сумку на плечо.
Я уж подумала, что не нагоню помощницу, но заметила ее на лестнице.
– Брайди!
Догнала ее, и мы пошли вместе по шумной лестнице.
– Тебе не следовало позволять сестре Люк помыкать собой!
Брайди только улыбнулась.
– И она недолюбливает посетителей синематографа, – добавила я. – В безрадостные времена людям нужны дешевые зрелища, чтобы отвлечься.
– Я однажды видела картину.
– Да? И какую?
– Не помню названия, – призналась она. – Когда я сбежала и тайком проникла в зрительный зал через боковую дверь, уже шла середина.
Сбежала? Откуда? И почему ей надо было тайком проникать в зал через боковую дверь? У нее не было денег на билет?
– Но я помню, что героиня была очень красивая, – продолжала Брайди, – такая малявка! Она оказалась на острове, и тут вдруг появляется этот парень, и – опа! – у них родится ребенок! – Она немного сконфуженно рассмеялась. – А потом, представляешь, приплывает корабль, и на нем его жена!
– Это было пару лет назад? – спросила я.
Я вспомнила название картины.
– «Дрейфующие сердца», – сообщила я ей. – С Мэри Пикфорд и… забыла.
– Мэри Пикфорд? – переспросила Брайди. – Я и не думала, что у нее такое обычное имя – Мэри.
– Она прелесть, правда? И совершенно необычная!
– Дрейфующие сердца, – медленно проговорила Брайди, словно смакуя каждый слог. – О, теперь я поняла, почему они дрейфующие: они же потерпели кораблекрушение.
– А она понравилась тебе в «Ребекке с фермы „Солнечный ручей“»?
– Я видела только одну эту картину.
От нахлынувшего умиления я остановилась как вкопанная. Всего одна картина в ее-то двадцать два года? Я ходила в синематограф с тех пор, как переехала из деревни, и Тим тоже ходил со мной после переезда в Дублин. Может быть, родители Брайди не выпускали ее из дому по вечерам или у них не было лишнего пенни на билет? А спрашивать мне не хотелось – чтобы ее не смущать.
Я продолжала шагать по ступенькам вниз.
– Ну, наверное, лучше увидеть одну картину, чем ничего.
Брайди закивала и лучезарно улыбнулась, как ей было свойственно.
Мне вспомнился сюжет «Дрейфующих сердец».
– А в конце, когда Мэри Пикфорд прыгает в жерло вулкана… я думала, что умру в месте с ней! – На этом месте глаза Брайди стали влажными, как два камешка на морском берегу.
– Вот не помню, что произошло с ребенком, – сказала я. – Его забрала с собой женатая пара?
– Нет-нет, она, когда спрыгнула в вулкан, держала его на руках!
Брайди изобразила эту сцену, обвив руки вокруг воображаемого младенца на груди, и ее лицо при этом озарило волнение.
Какое же это было удовольствие – иметь возможность просто так хоть немного поболтать, позабыв о пациентках. Но когда мы дошли до нижней площадки, то оказались в водовороте персонала, спешившего на дежурство или с дежурства.
– Ты не боишься идти домой пешком в темноте, Брайди?
– Все хорошо. А где спят медсестры?
– Ну, в основном в больших ночлежных домах, но мы с моим младшим братом снимаем квартирку. От дома я сажусь на трамвай, а остаток пути еду на велосипеде. Тиму двадцать шесть.
Я уточнила его возраст на случай, если она подумает, что он маленький мальчик.
Брайди понимающе кивнула.
– Он ушел в армию в четырнадцатом, – сказала я и удивилась своей откровенности.
– Да? И долго он отсутствовал?
– Сначала девятнадцать месяцев. Потом он прислал письмецо из Македонии, в котором сообщил, что его произвели в младшие лейтенанты и что скоро он приедет на побывку. Но Тим так и не приехал, и только через три дня мне удалось узнать, что он попал в госпиталь с окопной лихорадкой. А когда выписался, ему сказали, что зачли пребывание в госпитале в счет отпуска, и он вернулся на передовую.
Брайди застонала.
– Да тут впору смеяться, – заметила я.
(Я не стала ей рассказывать, что, когда Тима спустя четырнадцать месяцев наконец отправили домой из Египта, он не мог говорить.)
– Ну, доброй ночи, Джулия.
А я, странное дело, все никак не хотела завершать наш разговор.
– Тебе далеко идти?
Брайди ткнула большим пальцем влево.
– Да вот прямо по улице.
Она опустила взгляд, потом опять посмотрела на меня и добавила:
– Там дом матушки настоятельницы.
И теперь мне стало понятно, почему сестра Люк разговаривала с ней таким хозяйским тоном. Все встало на свои места: и потрепанная одежда Брайди, и отсутствие у нее свободных вечеров и карманных денег. Чтобы сгладить возникшую неловкость, я решила обратить все в шутку:
– А забавно, что дом матушки настоятельницы обозначает главное здание монашеского ордена, где на самом деле нет никакой матушки.
Она усмехнулась.
– Значит, ты новообращенная, Брайди, или, вернее сказать, послушница?
Раздался мрачный смех.
– Я ни за какие коврижки не стану монахиней!
О, значит, я ошиблась.