– Миссис Гарретт, вам что-нибудь нужно?
Но Делия Гарретт отвернулась к стене. Живой ребенок – вот что ей было нужно.
Подойдя к малышке О’Рахилли, я протерла ей личико и полость рта стерильной салфеткой. Потом закапала в каждый глазик каплю нитрата серебра. Я не заметила признаков жара, насморка, закупорки дыхательных путей или сонливости; казалось, она выпорхнула из матери, не заразившись от нее инфлюэнцей. Вернувшаяся Брайди помогла мне приготовить для новорожденной ее первую в жизни ванну – в раковине. Обработав младенческую кожу оливковым маслом, я фланелевой тряпицей сняла с нее желтоватую, как у сыра, корочку, потом обмыла тельце мягкой губкой, смоченной в мыльной теплой воде, и насухо промокнула полотенцем.
Брайди указала на перетянутый обрезок пуповины.
– А эту штуковину не надо снять?
– Нет, через несколько дней она засохнет и сама отвалится.
Я обработала тельце малышки тальком, спеленала марлей и надела миниатюрный бандаж, поддерживающий малышку от бедер до грудной клетки. Потом положила между ножек сложенную пеленку, приколов ее булавками, надела рубашечку на завязках, нижнюю юбочку и теплое платьице, а на ножки – вязаные носочки.
– А теперь, миссис О’Рахилли, – сказала я, подойдя к матери, – вы заслужили долгий крепкий сон.
Юная мать поднялась в кровати повыше и попросила:
– Можно я сначала на нее погляжу?
Я поднесла ребенка к ее лицу почти вплотную, чтобы она смогла рассмотреть каждую черточку.
Мэри О’Рахилли протянула руки, чтобы взять у меня спеленатую дочку.
В обычное время мы изолировали младенцев от больных матерей и отправляли их прямехонько в палату для новорожденных, но сейчас я была уверена, что там недокомплект персонала, да и дети на искусственном вскармливании чувствовали себя не так хорошо, как грудные. Словом, принимая во внимание обстоятельства, я решила, что малышке лучше остаться рядом с матерью, пускай даже в переполненной палате для больных рожениц.
– Хорошо, – согласилась я, – только смотрите поосторожнее, не кашляйте и не чихайте на нее.
– Не буду, что вы!
Я убедилась, что мать крепко держит младенца. Казалось, она знала, как обращаться с грудным младенцем, просто инстинктивно.
– Мистер О’Рахилли будет счастлив, да? – спросила я.
Слеза, сверкнув, выкатилась из глаза молодой женщины и повисла на нижней челюсти. Я сразу пожалела, что упомянула мужа.
– Он хотел мальчика?
Новорожденная тихо захныкала.
– Не хотите сразу дать ей грудь?
Мэри О’Рахилли вцепилась в тесемки ночной рубашки, пытаясь их развязать.
Я помогла ей. Потом приподняла марлевый клапан над одним соском.
– Пощекочите соском ее верхнюю губку!
Молодая мать смутилась.
– Правда?
– Это заставляет их открыть рот, – пояснила Делия Гарретт. Она приподнялась на локте и с непроницаемым лицом следила за происходящим.
– Вот так? – Мэри О’Рахилли смотрела мимо меня на соседку.
Делия Гарретт кивнула.
– И как только она раскроет рот пошире, прижмите ее к соску.
Когда этот момент настал, Мэри О’Рахилли приблизила крошечное личико к своей груди, а я положила ладонь на затылок девочки и посильнее нажала.
– Вот так. Плотно и крепко.
Молодая мать ахнула.
– Что, больно? – спросила Делия Гарретт. – Может болеть в первые недели.
– Нет, просто…
Мэри О’Рахилли осеклась.
Сама я никогда не чувствовала, как младенец берет грудь, и могла только догадываться, каково тебе, когда младенческие десны смыкаются на соске. На что это похоже – на крохотные челюсти, которые устало, но торопливо жуют? Или на червяка, ползущего в черноземе?
– Она не задохнется? – громко спросила молодая мать.
– Никоим образом, – отозвалась Делия Гарретт.
Брайди наблюдала, как Мэри О’Рахилли кормит новорожденную, с выражением умиления и легкой грусти.
Интересно, подумала я, выкормила ли ее мать, которая, как она мне рассказывала, не могла ее растить. Да и вообще познала ли Брайди хоть в малой степени материнскую ласку, раз выросла среди чужих ей детей-сирот?
В палате воцарилась покойная тишина. Малышка скоро уснула у груди матери – в первые несколько дней молока там будет немного, – но Мэри О’Рахилли не хотела ее будить, даже для того чтобы мы могли сменить ей постельное белье. Однако я знала, что когда младенец проводит слишком много времени на руках у больной матери, риск заразиться гриппом возрастает, но в то же время грудное вскармливание способствует здоровому сну и развитию ребенка. Я подоткнула концы платка под плечи Мэри О’Рахилли, чтобы им обеим – матери и дочери – было тепло.
Брайди вышла из палаты, держа в одной руке поднос с грязными салфетками и простынками, которые надо было простерилизовать, и с корзиной запачканного постельного белья для прачечной в другой.
Я заварила всем чаю. Делия Гарретт попросила три печенья, что я восприняла как верный признак возвращения к жизни.
Вернулась Брайди, схватила свой чай, отхлебнула и блаженно вздохнула:
– Прелесть!
Я отпивала по глоточку из своей чашки, пытаясь получить удовольствие от привкуса древесных стружек и пепла.
– Вовсе нет, Брайди! До войны никто бы и пить не стал такую бурду.
– Да, но ты же заварила нам свежий! – с нажимом произнесла она. – И с тремя ложками сахара.
Интересно, сколько ложек сахара позволялось сыпать в чай обитателям дома призрения, где она жила, – одну на чашку?
– И печенье!
– Ты как бодрящий эликсир, – сказала я Брайди. – То, что доктор прописал. Возьми еще печенье, если хочешь. Ты же, верно, устала до полусмерти.
Она усмехнулась.
– Ни даже на один процент, помнишь?
– Мы все живы на все сто процентов, – согласилась я с ней.
Допила свой чай и недовольно подумала: индийское сено…
Краем глаза я заметила, что Мэри О’Рахилли заснула. Я тихо подошла к ее кровати, вынула младенца из материнских объятий и уложила в колыбель.
– Прямо как в рассказе, – пробормотала Брайди.
– В каком рассказе?
– Про мать, которая вернулась.
– Откуда?
– Ну, с того света, понимаешь, Джулия?
– Поняла. Мать в этом рассказе умерла?
Брайди кивнула.
– Малыш все плакал и плакал, и мама к нему вернулась, чтобы убаюкать.
Мне было известно немало рассказов про привидения, но не этот. Я смотрела на ребенка О’Рахилли. И долго ли мать-привидение оставалась со своим младенцем? Не навсегда. Это вряд ли. Наверное, всю ночь, до первых петухов.
Тут меня осенило: новорожденную еще не зарегистрировали. Я нашла в столе пустой бланк свидетельства о рождении и стала его заполнять. В графу «Фамилия» я вписала: О’Рахилли. Потом указала время рождения.
– Брайди, побудь здесь за главную, пока я схожу найду врача, чтобы он подписал свидетельство.
– Я знаю, что ничего не знаю, – процитировала Брайди.
Обернувшись, я улыбнулась и заметила:
– Ну, сегодня ты знаешь чуть больше, чем знала вчера утром.
Сестра Финниган все равно будет вне себя, думала я, направляясь к лестнице. Я уже по привычке нарушила так много правил внутреннего распорядка, меняя их к своей выгоде или соблюдая скорее дух, чем букву регламента. Но лишь временно, разумеется, в пределах обозримого будущего, на неопределенный срок, как говорилось в объявлениях. Хотя я не могла представить себе никакого будущего. Как мы сумеем вернуться к привычной жизни после пандемии? И станет ли мне легче после того, как меня снова понизят до должности простой медсестры под началом сестры Финниган? Буду ли я испытывать радость или вечное уныние, вернувшись в рамки привычных протоколов?
До моих ушей доносились обрывки разговоров, висевших в воздухе, точно клочки дыма.
– Между шестым и одиннадцатым днем… – говорил один врач в черном костюме другому.
– Да что вы?
– Характерно для этого гриппа. Если они уйдут, вот тогда и будет.
Под «уйдут» он имел в виду умрут, догадалась я. И вспомнила Гройна с его набором цветистых эвфемизмов для смерти.
Подписать свидетельство о рождении можно было бы попросить любого врача, но я спрашивала у всех встречных, где доктор Линн, до тех пор, пока какая-то младшая медсестра не направила меня на верхний этаж больницы, в палату в самом конце коридора. Из-за двери доносилась тихая музыка, но, когда я постучала, мелодия уже угасла.
Это был крохотный захламленный бокс. Доктор Линн подняла глаза от простого стола, который она использовала в качестве рабочего.
– Сестра Пауэр…
Мне почему-то было неловко сообщать ей про полицейских. Вместо этого я спросила:
– Я не мешаю вам… петь, доктор?
Короткий смешок.
– Это граммофон. Люблю поднимать себе настроение музыкой Вагнера, когда заполняю бумажки.
Но никакого граммофона я не заметила.
Тогда она указала пальцем на стул позади себя.
– Это новая модель, без раструба, вернее, труба спрятана внутри, за стенками. Лучше смотрится.
Так вот что за деревянный ящик она тащила вчера утром.
– Я пришла сказать, что Мэри О’Рахилли родила в позе Вальхера без хирургического вмешательства.
– Вы молодец!
Доктор Линн протянула руку, чтобы взять у меня свидетельство о рождении. Я отдала ей бумагу, и она поставила свою подпись.
– Мне не нужно спуститься к вам и наложить швы матери? Вы осмотрели новорожденного?
– Нет, не надо. Они обе прекрасно себя чувствуют.
Отдавая мне документ, она сказала:
– Попрошу в канцелярии, чтобы они позвонили отцу и сообщили ему новость. Что-нибудь еще?
Я засмущалась.
– Я вот все думаю… не следовало ли мне положить ее в позу Вальхера гораздо раньше? Это могло сократить время схваток и обезопасить ее от шока?
Доктор Линн пожала плечами.
– Совсем не обязательно, если она не была готова. В любом случае не стоит в разгар пандемии терять время на ненужные размышления и сожаления.
Я растерянно кивнула.
И тут заметила на воротнике ее шубы размазанное коричневое пятно. Интересно, она знает об этом? Шикарная меховая шуба была переброшена через спинку стула, на котором стоял граммофон. На полу позади стола лежали сложенное больничное одеяло и подушка. Неужто временно заменяющая у нас врача благотворительница спала здесь, словно бездомная?