Мне показалось, что белое, как мел, лицо Онор Уайт порозовело.
И вдруг она мне подмигнула.
– С вами все отлично, дорогая! – подбодрила я ее.
(Не совсем правда. Надежда в форме лжи.)
– Скоро вам полегчает, – добавила я.
Она хрипло вскрикнула.
Малышка О’Рахилли дернулась в своей колыбельке и запищала.
Онор Уайт попыталась сесть в кровати.
– Не двигайтесь! – велела доктор Линн.
Роженица заметалась.
Я прижала ладонью воткнутую в мою левую руку иглу, чтобы не дать ей выпасть, а другой ладонью одновременно накрыла другую иглу на конце трубки, чтобы Онор Уайт ее не выдернула.
– Миссис Уайт!
Неужели ее начали сотрясать конвульсии, как бедную Айту Нунен?
Нет, вроде нет. Ее лицо побагровело, она содрогалась, хватая себя за бока, словно они могли взорваться, потом стала царапать себе лицо, шею, шумно дыша, пытаясь что-то выговорить:
– Бледные ульи встают…
– Реакция на переливание, – с досадой пробормотала доктор Линн.
Я ужаснулась. О таком я лишь слышала, но никогда еще не видела.
Онор Уайт со свирепым сопением терзала себя ногтями, оставляя на коже лилово-синие царапины.
Врач закрыла краник на трубке и сняла с Онор Уайт повязку.
Брайди пыталась утихомирить женщину.
– Что с ней такое происходит?
– Кровь миссис Уайт бунтует против моей крови, – предположила я, – хотя я – универсальный донор.
– Всегда бывают исключения, – пробурчала доктор Линн. – Мы не могли этого предвидеть.
Она выдернула трубку из иголки, торчащей в руке Онор Уайт, и моя кровь, ненужная теперь и вредоносная, брызнула на пол.
Я сама вынула иглу с трубкой из своей руки и зажала ранку, чтобы остановить кровотечение.
Мы ничего не могли сделать, чтобы унять исступленную чесотку – таким вот образом тело Онор Уайт пыталось отбиться от чужой крови. Она задыхалась, как туберкулезная. Я приложила максимум усилий, призывая ее успокоиться и глубоко дышать.
Доктор Линн мыла руки у раковины.
В такой момент зачем снова мыть руки?
А потом поняла, что надеяться было не на что, кроме как вынуть младенца из тела матери, пока та не истекла кровью до смерти.
– Вы найдете стерильные щипцы на… – громко начала я.
– Я их вижу.
Мы с Брайди схватили миссис Уайт и крепко держали ее, покуда доктор Линн вводила первую ветвь щипцов.
Онор Уайт протяжно завыла.
Потом врач ввела вторую ветвь.
– Да, – выдохнула доктор Линн. Она смотрела в пустоту, крепче сжимая рукоятки щипцы и продев согнутый указательный палец в кольцо около центрального шарнира.
– А теперь тужьтесь что есть сил, – попросила я Онор Уайт.
Но та лежала с таким видом, что ей, казалось, было не под силу даже голову поднять. И кто я такая, чтобы приказывать этой женщине прилагать усилия, которые выше ее сил?
– Вы можете надавить на дно матки? – обратилась ко мне врач.
Я приложила руку к вершине куполообразного живота Онор Уайт, подождала, когда на нее нахлынет новая волна схваток, и сильно нажала.
– Ааааа!
– Держитесь, держитесь!
И тут показалось личико.
Не торопясь, доктор Линн аккуратно вытянула зажатую в щипцах головку. Глазки новорожденного, моргая сквозь алую пелену, были устремлены к небесам. Звездочет.
Не захлебнется ли младенец материнской кровью? Я бросилась на поиски чистой пеленки, чтобы вытереть ему нос и рот.
– Подождите! – упредила меня доктор Линн. – Еще нужны потуги.
Я встала позади Онор Уайт и приподняла ее под мышки, чтобы она смогла без усилий дышать.
– Скоро все закончится, – пообещала я ей.
(И подумала: так или иначе.)
Роженица шевельнулась, ее глаза расширились, она кашлянула, и внутри у нее словно что-то лопнуло. Когда ее снова пронзил болевой спазм, она откинулась назад так сильно, что перекладина кровати впилась мне в ребра.
И тут из нее вышел ребенок.
– Вы молодец!
– Поздравляю, миссис Уайт, – объявила доктор Линн, – у вас сын.
Я передала ей одеяльце, чтобы завернуть младенца.
И тот закричал – ему даже не потребовалась помощь акушерки.
Сначала мне показалось, что щипцы порвали ему ротик. Но потом увидела характерный рубец: он родился с заячьей губой. Но зато нормального размера, хотя появился на свет за несколько недель до срока и с кожей здорового цвета.
Доктор Линн тем временем пыталась остановить кровотечение. Она массировала опавший живот Онор Уайт, добиваясь, чтобы матка выдавила послед.
Теперь пульс в пуповине замедлился. Малыш уже получил от матери все, что ему требовалось. Я попросила Брайди принести мне поднос с инструментами. Перевязала скользкий синий шнурок в двух местах и отрезала его ножницами.
– Нагрейте мне пинту физраствора, сестра!
Завернув малыша Уайта в простынку, я уложила его в колыбель и поручила Брайди присмотреть за ним.
– Сразу скажи, если увидишь, что он начинает задыхаться или у него меняется цвет кожи.
Я поспешила растворить в горячей воде хлорид натрия и принесла бутылку. Доктор Линн уже поставила свежую трубку с иглой в предплечье Онор Уайт. Я закрепила бутылку вверх дном на стойке, так чтобы солевой раствор мог поступать ей в вену.
Она была не такая красная, как раньше, и она перестала себя расцарапывать, но совершенно обессилела. Какой еще урон ее организму нанесла моя незадачливая кровь?
– Пресвятая Богородица, молись за нас, грешных, – шептала она, – ныне и в наш смертный час, аминь.
– А вот и плацента, ну и славно!
Мясистый лоскут выполз наружу, волоча за собой огромный сгусток крови.
Доктор Линн подняла орган и, удостоверившись, что он вышел целиком, бросила в тазик.
Я измерила Онор Уайт пульс: по-прежнему учащенный и по-прежнему слабый, трепещущий, словно танцующее перышко на ветру.
– Шовные нитки, сестра!
Я вымыла дрожащие руки, прежде чем вдеть нитку в иглу.
Доктор Линн уверенно зашила небольшой разрез, который она сделала в промежности Онор Уайт.
– Дай мне руку, Джулия! – обратилась ко мне Брайди.
На внутренней стороне моего левого локтя сочилась кровь из ранки, оставленной иглой.
– Да ничего страшного!
Но она все равно хотела сделать мне перевязку.
– Не важно, Брайди, оставь!
– Ну, дай я по крайней мере…
Она перебинтовала мне руку, но неуклюже, сделав повязку слишком свободной.
В следующие четверть часа мы удостоверились, что кровотечение у Онор Уайт все-таки убавляется. Это было хотя и слабое, но какое-то облегчение. Мало-помалу ее пульс выровнялся и упал до ста, и частота дыхания тоже снизилась. Она уже могла кивать и говорить. Я не знала, почему это произошло – благодаря ли физраствору, или божественной милости, или по чистой случайности.
Мы с Брайди обмыли малыша Уайт. Я невольно глядела на крошечную щель в его губе сбоку – трещинка была короткая и не доходила до ноздрей. Где-то я читала, что древних римлян подобные младенцы приводили в такой ужас, что они их обычно топили. Но у этого кожа отливала здоровым розовым оттенком, я не обнаружила ни единого признака гриппа, и моя кровь вроде бы не нанесла ему никакого ущерба, а это доказывало, что у него и матери разные группы крови. Так странно было думать, что еще четверть часа назад эти двое составляли единое целое, а теперь их разделили навсегда.
– Он что, какой-то недоделанный? – шепнула мне Брайди.
– Ты имеешь в виду рот?
– Может, это потому, что доктор вынула его прежде, чем он был полностью готов?
– Нет, – заметила доктор Линн через плечо, – такое бывает, Брайди. Это наследственное.
(Особенно такая наследственность характерна для бедных семей, могла бы уточнить она, но вряд ли сказала бы так в присутствии Онор Уайт. Подобные уродства словно служили признаком того, что все лишения матери наглядно проявлялись на лицах их детей.)
– Что с ним не так? – просипела Онор Уайт.
– У вас здоровый мальчик, миссис Уайт, – сообщила я, – но у него раздвоенная губа.
И я протянула ей завернутого в одеяльце младенца.
Ее покрасневшие глаза с трудом сфокусировались на треугольном ротике. Она перекрестилась неверной рукой.
– Хотите я вас усажу, чтобы вы могли его подержать?
Но ее взгляд погас, словно захлопнулась крышка секретера.
– Ей лучше полежать, чтобы стимулировать кровообращение, – пробормотала доктор Линн.
– Верно. Виновата.
(Мне бы надо было об этом помнить!)
Я бы предложила матери положить младенца себе на грудь, но, возможно, даже его вес пушинки мог бы затруднить ее свистящее дыхание. И я просто держала его на руках около нее, так близко, как будто это она его баюкала, и его покрытая пушком головка оказалась почти вплотную к ее голове. И я была готова сразу же убрать его, если бы она раскашлялась.
Она не выказала ни малейшего поползновения его поцеловать. Слеза выкатилась из ее глаза и упала в разделявшую их пустоту.
– Bearna ghiorria, – прошептала доктор Линн.
Я знала немного гэльский, но эту фразу не поняла.
– Что это значит, доктор?
– Заячья губа, – объяснила она. – Принесите его мне через месяц, миссис Уайт, и я все исправлю.
С ее стороны это было великодушно, но говорило о том, что она не поняла статус Онор Уайт из ее медицинской карты: теперь мать и дитя будут находиться под попечительством монахинь. Впрочем, врач могла сказать это просто из вежливости, как сказала бы любой другой матери, родившей младенца с таким дефектом.
У меня еще не было возможности спросить Онор Уайт, собирается ли она кормить младенца, но в любом случае малыш не смог бы ухватить сосок раздвоенной губой.
– Ему потребуется кормление с ложки, ведь так, доктор?
Она обдумала мой вопрос.
– Ну, по крайней мере, нёбо закрыто, что уже хорошо… Он мог бы взять бутылочку с широкой соской и прорезанной в ней крест-накрест щелью. Но его надо будет держать прямо, сестра, и следить, чтобы струя лилась медленно. Я попрошу в родильном отделении прислать сюда молочной смеси для грудничков.