(Она сказала «старые истории» так, словно речь шла о древних мифах про Троянскую войну.)
– И тебе, может быть, тоже больше не буду рассказывать, – добавила она.
– Почему?
– Ну, теперь ты, Джулия, знаешь, какая я.
– И какая?
Брайди очень тихо проговорила:
– Мерзкая.
– Вовсе нет!
Закрыв глаза, она прошептала:
– Было еще кое-что.
– С тобой?
– Со многими из нас. С большинством, не сомневаюсь.
У меня тревожно забилось сердце.
– И кто это с вами делал?
Она замотала головой, словно это было не важно.
– Рабочий и священник. Няня или училка. Она забирала к себе девочку, чтобы та согрела ей постель, а после давала ей второе одеяло.
Меня затошнило.
– Мог быть и праздничный отец, – добавила Брайди.
– Какой еще праздничный отец?
– Местные семьи иногда просили монахинь одолжить девочку на выходные, чтобы устроить ей праздник. Девочке могли подарить конфетки или монетки.
Мне захотелось заткнуть уши.
– Один такой отец дал мне целый шиллинг, – не умолкала она. – Но я не знала, что делать с этой кучей денег или куда спрятать монету, и я ее закопала в золу в поддувале печки.
– Брайди! – взмолилась я, стараясь не расплакаться.
– Наверное, она все еще там лежит.
– Ты не виновата в этой грязи. Ты чиста, как дождевая вода.
Она поцеловала меня, на этот раз в лоб.
Позади нас на крыше раздались голоса: какие-то люди вышли из той же дверки, что и мы.
Мы с Брайди отпрянули друг от друга.
Я произнесла нарочито громким и фальшиво беззаботным голосом:
– Ну, думаю, нам пора завтракать.
(А сама поклялась себе, что у нас еще обязательно будет время для новых поцелуев и новых откровений.)
Подобрав одеяла, мы прошествовали мимо санитаров, выбравшихся на крышу покурить и угадать день окончания войны, который, по их заверениям, был не за горами. В разных городах Германии, по их словам, вспыхивали мятежи, солдаты втыкали штыки в землю, воюющие державы вели тайные переговоры, кайзер был на грани отречения от престола.
Я надеялась, что в ночной тьме они не видели румянец на моих щеках.
– Хотите покурить, девчонки? – предложил один.
– Нет, спасибо, – вежливо ответила я.
Я придержала дверку для Брайди, но та споткнулась и налетела на косяк.
– Осторожно!
Она рассмеялась.
– Какая же я неловкая!
– Вот что значит всю ночь просидеть на холоде и не спать, – заметила я.
Странно: я тоже совсем не спала, но не утратила ориентации в пространстве.
Спускаясь по главной лестнице и проходя мимо больших окон, я выглянула на улицу и заметила яркие фары ползущего моторного омнибуса. Нет, это был моторный катафалк. Значит, еще одни похороны: дневная кавалькада пускалась в последний путь до рассвета. Точно черный ангел летал от дома к дому, и никто не мог поставить на входную дверь отметку, способную отогнать этого ангела прочь.
Мимо нас по лестнице устало поднимались два пожилых врача. Один из них рассказывал:
– Меня остановили за то, что у моего автомобиля горела одна фара, и я уж понадеялся, что меня отправят в тюрьму. Там хоть можно отдохнуть.
Второй немного истерически расхохотался.
– Признаться, я уже привык сосать «Марш-бросок», как леденцы…
– А что такое «Марш-бросок»? – спросила Брайди, когда врачи прошли мимо.
– Это такие таблетки, которые дают солдатам или гражданским, чтобы побороть сонливость и стимулировать внимание. В них содержатся орех колы и кокаин в порошке.
Брайди удивленно вздела брови.
– А ты их тоже принимаешь, Джулия?
– Нет. Я однажды попробовала, но от них у меня сердце начало выпрыгивать из груди и возникла дрожь.
Она зевнула, прикрыв рот ладонью.
– Я тебя разочаровала?
– Вовсе нет.
Зайдя в туалет, мы побрызгали друг другу водой на лицо, после чего она нагнулась над раковиной и стала жадно лакать струю из-под крана, точно щенок.
Причесываясь перед зеркалом, я всмотрелась в свои глаза. Я была достаточно зрелой, чтобы верно читать свои чувства, конечно, и понимать, что я делаю. Но у меня возникло ощущение, что я угодила в любовь, словно ночью упала в яму.
На лестничной площадке мое внимание привлек вчерашний плакат:
ЕСЛИ УМЕРЕТЬ НЕ ХОТИТЕ, НА РАБОТУ НЕ ХОДИТЕ!
Захотелось сорвать его, но, вероятно, подобное поведение было непозволительным для медсестры и приравнивалось к государственной измене.
Да они же все равно умрут, злобно шептала я, умрут в своих постелях, на своих кухнях, даже если будут исправно съедать по луковице в день. Умрут в трамвае. Или упадут на улице, если уж костлявая решит их забрать. Можно винить в этом микробов, или непогребенные трупы, или прах с полей сражений, или внезапные циклоны, или Господа. Можно винить в этом звезды. Но только не вините мертвых, потому что никто из них не желал такого себе.
Спустившись в подвальную столовую, мы с Брайди встали в очередь за овсянкой.
Сосиску она не захотела; казалось, она изрядно подкрепилась утренним хохотом.
– А что самое худшее может с тобой произойти, – спросила я шепотом, – если ты никогда не вернешься в дом матушки настоятельницы?
– И куда же мне идти, Джулия?
У меня возникла идея. Мне захотелось, чтобы сегодня она пошла со мной домой и познакомилась с Тимом. Но как это будет выглядеть – не слишком безрассудно или безумно? К тому же я не могла решить, как сформулировать приглашение: слова умирали на моих губах.
– Я вот о чем подумала… – начала я.
– Ого! Ну ты ранняя пташка!
Глэдис! Я уставилась на старую приятельницу из офтальмологии и отоларингологии.
– Ага, – только и смогла я выдавить.
– Держишь хвост трубой? – поинтересовалась она.
– Стараюсь.
Глэдис слегка нахмурилась, точно почуяла, что я сегодня какая-то не такая. Она неторопливо пила кофе. И даже не взглянула на стоявшую рядом со мной девушку в стоптанных туфлях; ей и в голову прийти не могло, что Брайди Суини хоть что-то для меня значила.
Очередь перед нами поредела.
Я сделала два шага вперед и помахала Глэдис.
– Пока-пока!
Когда она ушла, я подумала, как мне нужно было представить ей Брайди. И что бы подумала Глэдис, если бы увидела нас целующимися на крыше. Более того, что бы она сделала?
Я отдалилась от прежней жизни и уже не была уверена, что когда-то вернусь к ней.
Когда мы с Брайди вместе вошли в нашу палату, сидевшая за рабочим столом сестра Люк строго на нас посмотрела. Ей не нравилось, что мы подружились, и она этого не скрывала.
– Ну что, надеюсь, вы обе хорошо отдохнули? – спросила сестра Люк.
Я заверила ее, что да. Если она не была в курсе, что спальню для медсестер закрыли, я не собиралась ей об этом сообщать.
В крохотном помещении терпко пахло эвкалиптом. Онор Уайт, которой сестра Люк устроила ингаляцию эвкалиптовым паром, не было видно за завесой из простыней, но я слышала ее надсадный кашель. Ее малыш лежал в колыбели, дрыгая спеленатыми ножками. Сестра Люк сообщила, что он охотно высосал две первые в его жизни бутылочки.
Я не могла не отдать монахине должное: ее предрассудки не мешали ей обихаживать пациентов.
Брайди налила себе полный стакан кипяченой воды из кувшина и залпом выпила. После чего принялась прибираться в палате, как многоопытная санитарка.
– Сегодня я выписываюсь, медсестра! – сообщила мне Делия Гарретт.
– Правда?
– Заходила доктор Линн, говорит, мне лучше отлеживаться дома.
Это противоречило протоколу, но я не стала возражать, учитывая нынешнюю ситуацию в больнице. Гарретты вполне могли позволить себе нанять частную сиделку, при том что для большинства наших пациентов пребывание в больнице было единственной возможностью получить сносный уход.
– Отец Ксавье вчера вечером уже ушел, – сказала сестра Люк, – а сейчас присутствует на похоронах, но я постараюсь найти кого-нибудь, кто мог бы покрестить этого малыша.
Кивок в сторону младенца Уайта.
Как только монахиня вышла из палаты, я встретилась взглядом с Брайди. На ее губах сияла улыбка.
– И что теперь? – спросила она.
Онор Уайт раскраснелась после паровой ингаляции. Я решила, что с нее хватит.
Я обтерла ей лицо холодной влажной салфеткой.
– Вам стало полегче, миссис Уайт?
В ответ она только забормотала очередную молитву. Я проверила ее нагрудный бандаж. Едва влажный. Молоко у нее еще не пришло. Я ослабила повязку, чтобы та не сдерживала ее свистящего дыхания.
– Брайди, сделай, пожалуйста, миссис Уайт горячего лимонаду, пока я осматриваю миссис О’Рахилли!
Молоденькая мать кормила свою дочку, чья головка уже начала скругляться. Лицо Мэри О’Рахилли выражало безмятежность, а пустой поднос рядом с ней свидетельствовал, что она хорошо поела. Но мой взгляд невольно остановился на покрывавших ее запястья темных пятнах – синяках.
И словно читая мои мысли, она упомянула его:
– Мистер О’Рахилли придет за Юнис завтра и отнесет крестить. Его впустят только в вестибюль для посетителей, а ее принесут ему.
– Очень хорошо.
Я наблюдала за ее лицом. Хочет ли она вернуться домой, к мужу, или одновременно этого боится?
Не лезь, Джулия. Брак – дело частное и таинственное.
Я обернулась к Делии Гарретт.
– Вижу, вы уже собрались. Прежде чем одеть, я сменю вам бандаж.
Сняв повязку, я увидела, что марля насквозь пропитана молоком.
Она отвернулась.
Какая жалость, эти налитые груди напрасно полны молока. Я подумала, много ли времени им понадобится, чтобы смириться с тем, что кормить некого.
Я перетянула грудь Делии Барретт свежим бандажом. Потом заглянула в ее сумку и нашла там свободное платье.
– Только не это старье!
Тогда я нашла юбку и блузку, и мы с Брайди осторожно переодели пациентку.
Я взглянула на Онор Уайт. Она уже задремала, нетронутый лимонад стоял на тумбочке. Я решила, что сон сейчас для нее – самое лучшее, больше никаких действенных лекарств у нас не было.