Слегка передернула плечами – знакомое движение.
Я взяла ее за локоть.
– Где болит, Брайди?
– Ну, немного тут и тут.
Она тронула лоб, шею, затылок.
Мне захотелось ее стукнуть, обнять.
– Где еще?
Ее рука двинулась к лопаткам, к пояснице, к бедру. Потом она торопливо отвернулась и судорожно чихнула, прикрывшись рукой.
И виновато произнесла:
– Похоже, я таки подхватила этот грипп, или он подхватил меня.
Мне пришло в голову, что щеки у нее все же не румяные, а красные, очень яркие – как грим участницы рождественской пантомимы. (Интересно, Брайди хоть раз была на такой пантомиме?) Красный – коричневый – синий – черный…
Я услышала, как Мэри О’Рахилли ее успокаивает:
– Да этот грипп не такой уж и страшный. У меня в детстве был куда хуже.
Молодая мать, конечно, говорила это с самыми лучшими намерениями, но я была готова ее поколотить.
Собрав волю в кулак, я уверенно произнесла:
– Конечно, все будет хорошо, Брайди.
Но я заметила, что ее начало знобить.
– Главное – отдых. Давай-ка я уложу тебя в кровать.
– Где? – удивилась она.
Я на мгновение стушевалась, а потом кивнула на пустую койку справа, где раньше лежала Делия Гарретт и которую мы с Брайди перестелили только сегодня утром.
– Но… я же не рожаю.
Дело в том, что я просто не могла отправить ее в приемный покой, где она могла проторчать несколько часов. Если у нее инфлюэнца, промедление было чревато опасными последствиями, и хотя оставался небольшой шанс, что это не инфлюэнца, рисковать не хотелось: в столь отчаянной ситуации нужно было прежде всего исполнять свой врачебный долг (да с кем я спорила?).
– Это не имеет значения, – сказала я, – вот, надень-ка… – Я нашла для нее в шкафу свежую ночную рубашку. – Справишься?
Брайди громко чихнула, заглушив свой ответ.
– Извини!
Наказывали за то, что чихала на мессе, вспомнила я ее рассказ.
Она стыдливо повернулась ко мне спиной и стала расстегивать пуговки своей блузки.
Потом я дала ей чистый носовой платок, сунула под язык термометр и начала заполнять медицинскую карту, как будто она была пациенткой: Брайди Суини. Возраст: двадцать два года (примерно). Я не знала многих ее данных. Мне претила мысль указать дом матушки настоятельницы монашеского ордена сестры Люк в качестве ее места жительства. Врач приемного покоя… прочерк. Я попыталась вспомнить, когда поставила ей термометр… минута уже прошла? Время текло странным образом. Я наклонилась над Брайди и дотронулась до ее челюсти.
– Открой рот.
Ее сухие губы разомкнулись, и я взялась за термометр. Когда я его вынимала, ее губа прилипла к стеклу, кожа чуть треснула, и появилась капелька крови.
Я протерла стеклянный цилиндрик и увидела: 39,2 °C. Высоковато, но не такая высокая температура, какая обычно бывала при этом гриппе, успокоила я себя.
Выбежала из палаты. Я торопливо шагала по коридору мимо медсестер и врачей, обгоняя еле тащившихся больных. Заглянула в женское инфекционное и, поскольку никак не могла запомнить имя дежурной медсестры, просто позвала:
– Сестра? Сестра?
Маленькой монахине такая форма обращения не понравилась.
– В чем дело, сестра Пауэр?
– Моя помощница неважно себя чувствует, – звонко произнесла я фальшиво обыденным тоном. – Вы не могли бы кого-то прямо сейчас отправить за врачом?
Я не уточнила, кому понадобился врач. Я не могла признаться, что уложила в кровать волонтерку, которая даже не прошла предварительный осмотр в приемном покое.
Монахиня сказала со вздохом:
– Хорошо.
Я сглотнула уточнение: «Немедленно!»
Вернувшись в палату, я увидела, что Брайди уже лежит под одеялом, а ее одежда сложена на стуле рядом.
(Вот тут мне стало предельно ясно, каково это расти в приюте, всегда зная, что за нерасторопность тебя ждет наказание розгами.)
Я не могла сейчас строить из себя главную по палате, потому что я так боялась, что едва дышала, но ведь кроме меня никого и не было. Как говорится, нужда заставит. Я усадила Брайди, подложив ей под спину две подушки. Принесла из шкафа четыре пропахших фосфорным раствором одеяла. Потом сделала горячее питье с виски, не пожалев спиртного. Брайди дышала немного учащенно, пульс тоже был слегка повышен. Я записала все показания в ее медкарту, стараясь подойти к делу по-научному. Во всяком случае, кашель ее не мучил.
Брайди шевельнулась под одеялом.
– А что, если эта кровать понадобится настоящей пациентке?
– Тихо! Ты и есть настоящая. Тебе давно пора отдохнуть после всей этой беготни и суеты за два дня, которые ты тут провела, помогая мне. Так что лежи и отдыхай в свое удовольствие.
Мой тон был неуместно игривым. И я добавила:
– Тебе же небось спать хочется после бессонной ночи на крыше?
Потрескавшиеся губы Брайди расплылись в лучезарной улыбке.
Я резко развернулась.
– Миссис О’Рахилли, вы не будете против, если я вас переложу на кровать у стены, чтобы у нас тут стало немного попросторнее?
Мэри О’Рахилли робко ответила:
– Конечно.
(Всякий раз наклоняясь над Брайди, я надеялась, что мне удается стереть с лица выражение испуга – испуга, но не любви. Но я бы не хотела, чтобы кто-то посторонний увидел, какими глазами я на нее смотрю.)
Поэтому я помогла Мэри О’Рахилли выбраться из-под одеяла и перебраться на соседнюю койку. Не забыла я и о младенцах. Вкатила колыбель Юнис между новой кроватью ее матери и опустевшей кроватью в середине, чтобы удалить от чихавшей Брайди. Потом поставила рядом колыбель с Барнабасом, но слишком резко, потревожив обоих младенцев, и Юнис захныкала.
Я все пыталась вспомнить, если, конечно, кто-то мне говорил, связан ли короткий инкубационный период заболевания инфлюэнцей с более опасной формой. И могла ли Брайди по-быстрому проскочить фазу болезни и встать на ноги в считаные дни?
Чтобы она не мерзла, я укрыла ей плечи и шею кашемировым платком.
Она проговорила, стуча зубами:
– Приятно!
Потом я положила на нее одеяла и подоткнула края под тело, скованное ознобом.
– А теперь мне будет жарко! – пошутила она.
– Тебе полезно потеть.
– Можно еще воды?
Я побежала и налила ей полный стакан.
Брайди чихнула раз пять подряд в свой носовой платок.
– Извини.
– Перестань, – перебила я, – тебе не за что извиняться.
Я бросила ее носовой платок в корзину с грязным бельем и дала свежий. Мне показалось или болезненный румянец на щеках уже добрался до ее фарфоровых ушей? И теперь приобрел коричневатый оттенок? Красный – коричневый…
– Пей микстуру с виски, Брайди!
Она залпом осушила чашку. И поперхнулась.
Я нежно ее укорила:
– Маленькими глоточками!
Она пыталась отдышаться.
– Я думала, на вкус это приятнее, чем то, что я выпила.
Она с усилием проговаривала слова, я это слышала, потому что ей стало трудно дышать.
– Вот что я тебе скажу, – начала я. – Мне кажется, тебе нужно больше воздуха, вот почему у тебя так сильно бьется сердце, – оно старается восполнить недостаток кислорода. Дай-ка я положу тебе это под спину…
Я достала из шкафа клинообразную подпорку и поставила между спиной Брайди и стеной, а потом положила на деревянную рамку подушку.
– Откинься!
Ее упрямо торчавшие рыжие волосы на фоне наволочки напоминали закатное солнышко. Она прерывисто выдохнула.
Я взяла ее за пальцы и прошептала:
– Нет, все-таки признайся, почему ты мне солгала, что уже переболела гриппом?
Она хрипло ответила:
– Тебе же нужна была помощница. – И с трудом сделала вдох. – Мне просто хотелось помочь. Помочь тебе.
– Но ты же познакомилась со мной всего за минуту до этого.
– Если бы я сказала, что еще не болела гриппом… – усмехнулась она (теперь она задохнулась по-настоящему), – …ты бы просто меня отослала. В палате же было так много работы. Для двоих.
Я не смогла ничего ей возразить.
– Теперь-то чего уж, – свистящим шепотом добавила Брайди. Словно она, а не я, была медсестрой.
– Не надо беспокоиться. Я как-нибудь справлюсь.
Если я верно расслышала ее слова. Она выговаривала их еле слышно, с присвистом. Мне даже пришлось нагнуться и приблизить ухо к ее губам.
И интонация у нее была какая-то странная. Восторженная, что ли. Однажды я была на лекции альпиниста, который рассказывал о своем опыте восхождения на горный пик, где его охватила эйфория, потому что там был очень разреженный воздух. Но на горной вершине он не воспринял это как болезненный симптом, а может быть, в нем просто настолько взыграл азарт восхождения, что он не обратил внимания на свое состояние.
Я снова измерила ей температуру. Ртутный столбик подскочил до отметки 40 °C.
– Это не Брайди Суини? – раздался позади меня голос доктора Линн.
Я не отрывала взгляда от медкарты, покуда торопливо описывала состояние пациентки.
Врач перебила меня прежде, чем я успела закончить:
– Но ее надо отправить в женское инфекционное…
– Прошу вас, доктор, не переводите ее…
Она шикнула на меня, уже приставив свой стетоскоп к спине Брайди.
– Дышите поглубже, дорогая!
Даже стоя на приличном расстоянии от Брайди, я услышала свистящее дыхание.
– Кашля у нее нет, – сообщила я. – Это же хорошо, да?
Доктор Линн не ответила. Она осматривала кисти рук Брайди с обеих сторон. А я увидела, как они опухли, и не только от переохлаждения.
– Отечность распространилась на мягкие ткани, – пробормотала доктор Линн.
Как же я этого не заметила? И выдавила с усилием:
– Вы не наблюдаете у нее… – но не смогла выговорить слова «синюшности», – на щеках?
Доктор Линн задумчиво кивнула.
– Ну, если будете умницей, – обратилась она к Брайди, – и если вам улыбнется удача, они вполне могут опять порозоветь!
И как часто она видела розовеющие щеки выздоровевших по сравнению с сотнями случаев, когда пятна на коже лица темнели еще больше? Красный – коричневый – синий… «Хватит!» – приказала я себе. Да, Брайди нужна была улыбка удачи, кто заслуживал этого больше, чем она?