Утром мы распрощались, поблагодарили друг друга за отлично проведённую ночь, и, не обмениваясь адресами и телефонами, расстались. Я поехал объезжать дальше юг России с лекциями :
Конец любви
Наступил конец августа - время уезжать домой в Тбилиси. Я видел, с какой охотой готовились ребята к отъезду, и мне становилось ещё тяжелее. Не хотел я уезжать домой, хотя там была моя семья, мой институт. Я успел так полюбить Москву, её людей, здешний менталитет, лёгкость в отношениях, и многое другое, чего не было в Тбилиси. Включая ЦНИИС и моего железного 'мамонта'. Была здесь в Москве и Настя, но именно перед отъездом я её и лишился. Не подумайте, как говорится, дурного, с нею ничего страшного не случилось, скорее наоборот.
Для меня осталось тайной, действительно ли Настя поехала к маме в Иваново, или в Рязанскую область, в город Сасово. Но, прождав Настю три, потом четыре и пять дней, я поднялся на четвёртый этаж, спросить у Зины, не в курсе ли она дел Насти.
Было часов семь вечера, я вернулся с Опытного завода весь расстроенный безалаберностью моих 'мастеров'. Стучу в дверь и вдруг слышу голос Насти: 'Да!'. Распахиваю дверь и вижу Настю и Шурика, сидящих на Настиной кровати в обнимку. Я не поверил глазам - как так, я же победил в японской дуэли! Не вставая с койки, Настя тихо, но жёстко сказала мне:
- Уходи и не приходи сюда больше! Между нами всё кончено! Мы с Шуриком любим друг друга и не хотим тебя видеть! - Настя больше не опускала глаз, как обычно, а смотрела прямо и решительно. Я заметил, что кольца на её руке не было.
Убитый случившимся, я вышел вон и поплёлся к себе. Ребята отмечали завтрашний отъезд домой. Я выпил с ними и, не выдержав, всё рассказал им. Конечно же, о моем 'романе' с Настей знало почти всё общежитие, не то, что свои ребята. Эмоциональный Крисли вскочил с места и вскричал:
- На твоём месте я бы избил этого Шурика, да и Настю тоже! Вот суки!
'Старик' Калашян был противоположного мнения.
- Тебе завтра уезжать, ну побьёшь ты их и уедешь, а они снова встретятся! Плюй на это и езжай домой, у тебя же жена там!
Но выпитая водка не давала покоя. Я подал знак Крисли, чтобы он вышел со мной. Вместе мы поднялись на четвёртый этаж, и я громко постучал в комнату. Никакого ответа. Я прислушался - за дверью послышалось шевеленье. Нажал на дверь - она не подаётся. Я начал дубасить в неё ногами, но тут же вышли соседи напротив - две знакомые девочки, и сурово пригрозили, что они вызовут милицию. Все против меня!
И вдруг мне в голову пришла пьяная мысль - залезть в комнату через окно. Комната Насти была крайней, за ней шёл тупичок коридора, оканчивающийся окном. Мы с Крисли подошли к окну, я высунулся и оценил ситуацию. Окна в комнате Насти были открыты, карниз под окнами был широким, но, к сожалению, чуть покатым наружу. Под окнами располагалась палатка для приёма стеклотары.
Я решился. Вылез в окно, держась за руку Крисли, не отпуская её, ухватился за подоконник Насти, и только после этого отпустил руку. И вдруг я вижу Настю - она соскакивает с кровати, подбегает к окну и со всей силы пытается его захлопнуть. Лицо её перекосилось от страха, она всё давит и давит на окно, расплющивая мне пальцы. Я посмотрел вниз - высота огромная, я представил себе, как загрохочет разбитая стеклотара, если я упаду вниз и пробью хилую пластиковую крышу палатки. А Настя всё давит и давит на окно.
- Перестань давить, я уйду! - крикнул ей я. Она приоткрыла окно, но держала его обеими руками, чтобы снова захлопнуть, если я попытаюсь залезть внутрь. Шурика видно не было, забился в угол, наверное, чмур поганый!
Я оторвал окровавленные пальцы от подоконника и, балансируя на карнизе, схватил протянутую мне руку Крисли. Кое-как влез в окно, и, неуклюже перевалившись, растянувшись на полу. Вставая, заметил, что всю эту позорную сцену наблюдали девочки из комнаты напротив. Я шуганул их, они тут же захлопнули дверь, и мы с Крисли шатаясь, пошли к себе. Я не удержался, чтобы не пнуть ногой дверь Насти и не плюнуть на неё.
Вот как закончилась наша любовь! Говорил же я ночью на берегу Москвы-реки, что всё кончится, и кончится плохо. А Настя, помню, целовала меня, утирала слёзы и настаивала:
- Успокойся, миленький, не плачь, у нас всё-всё будет хорошо! Вот увидишь!
- - Вот и увидел! - я посмотрел на свои окровавленные с содранной кожей пальцы и решил - всё равно хорошо, что не грохнулся с четвёртого этажа на палатку со стеклотарой!
- Удивительное, мистическое совпадение - лет через десять после этого, мой знакомый парень с нашего двора в Тбилиси, внук домоуправа Тамары Ивановны, поступивший учиться в МИИТ и живший в том же общежитии, сорвался и упал как раз с того же карниза, совершая тот же путь из окна, что и я. Но совсем не с той же целью - он выпил с товарищами, а закуски не хватило. А из окна комнаты, которую когда-то занимали Настя с Зиной, свешивалась авоська, набитая всякими вкусными вещами. Правда, было не лето, а холодное время года, и удержаться на карнизе было труднее. Парень разбился насмерть - палатку, которая могла смягчить удар, к тому времени уже убрали. Получило-таки окно-убийца свою жертву из Тбилиси, из того же самого двора!
Нет худа без добра - тем более с легким сердцем я уехал домой с приятелями, и, выпивая с ними по дороге, со смехом вспоминал моё приключение. Только Крисли мрачнел и приговаривал, качая головой:
- Окно захлопывала, сука! Наша грузинка никогда бы так не сделала!
Я молчал и поддакивал, а сам вспоминал, что грузинка Медея (правда, древняя грузинка!) не пожалела даже своих детей, зарезала их, чтобы досадить своему любовнику Ясону! Попался бы ей этот Ясон на карнизе, она бы ему и шею прихлопнула, а не только пальцы!
В Тбилиси я окунулся в привычный мир семьи, учёбы и спорта. Настроение подавленное, на душе - пустота. Интересно, что любовь к Насте исчезла мгновенно. Вылезал я из окна на карниз пылко и страстно влюблённым, а залезал обратно и растянулся на полу - уже нормальным человеком. Уже так не ждал поездки в Москву, хотя идеей своей горел, как и раньше.
А к лету следующего 1961 года всё 'устаканилось' в моей душе, и я снова официально отправился на производственную практику в ЦНИИС, опять же, по вызову. В общежитие МИИТа я даже не стал заходить, чтобы случайно не встретить Настю под ручку с дебилом-Шуриком. Явился сразу же к своим благодетелям Фёдорову и Недорезову, и они устроили меня в рабочее общежитие ЦНИИС, которое народ называл 'Пожарка'.
Эх, 'Пожарка'! Она мне и сейчас по ночам снится! Сколько с ней связано - три года, проведённых в ней были самыми концентрированными по впечатлениям, полученным от жизни. Там я понял цену человеческим отношениям, познакомился с самыми различными судьбами, узнал дружбу и любовь, сам предал и то и другое, наконец, сделал первые шаги в науке - не за ручку, а самостоятельно, падая, расшибаясь и поднимаясь снова!
Часть 3. Наука и жизнь
'Пожарка'
Вот и окончились 'мои университеты', но юность еще и не думала заканчиваться. Ведь согласно современным понятиям, юность - это период между отрочеством и зрелостью. А когда наступает зрелость? У иных она и вообще никогда не наступает - и живет такой человек всю жизнь 'незрелым'. Судя по всему, меня тоже пока было рановато считать зрелым. Зрелые люди солидны и таких 'выкрутасов', как я, не выделывают.
Так что, остается юность, и не так уж она и плоха! Но наступила пора как-то реализовывать знания, полученные в 'университетах' - знания в науке, общении с друзьями и коллегами, противоположным полом, а проще говоря - в любви. И лучше всего эти знания реализовывать, живя не под крылышком у родителей, а в общежитии, обыкновенном рабочем общежитии 60 -х годов прошлого века, и не в самой столице, а в провинциальном подмосковном городке Бабушкине. А что касается науки - то и здесь мне повезет - я поступлю в аспирантуру, где реализую свои научные знания. Таким образом, учась в аспирантуре и живя в рабочем общежитии, я убью сразу двух зайцев - постигну и науку и жизнь. Исходя из этого, новую часть моего повествования я так и назвал - 'наука и жизнь', несколько опасаясь, что известный журнал того же наименования сочтет это 'заимствованием'.
'Пожарка' - это общежитие, под которое приспособили здание бывшей пожарной части, даже с каланчой. Первый этаж был занят всевозможными бухгалтериями и канцеляриями, а второй этаж - рабочее общежитие. Коридорная система - справа четыре комнаты и туалет, а слева - пять комнат. В самом начале коридора у входа с лестницы - кухня с угольной печью, которая весь день топилась. На ней грелся бак с водой, и семейные готовили на ней еду. По утрам с 7 часов приходила сильная, костлявая и крикливая уборщица Маша, которая мыла полы во всех комнатах, кроме семейных.
Комендантом общежития была 'диктаторша' Татьяна Павловна Мазина - моя будущая смертельная 'врагиня'.
Вот в это самое общежитие по указанию Фёдорова привела меня Мазина, выдала бельё, выделила койку в предпоследней комнате слева, где проживали два пенсионера - Баранов Серафим Иванович, 1905 года рождения, и Рябоконь Дмитрий Лукьянович, 1900 года рождения. Третью койку занимал мужик, который в общежитии был только прописан, а жил у своей 'бабы', четвёртую же койку выделили мне.
Мазина успела предупредить меня, что в этой комнате происходит постоянная пьянка, и чтобы я поберёгся. Когда я зашёл в комнату, было часов 11 утра. Один из жильцов - 'визави' с моей койкой - лежал, покрытый до шеи простынёй, так что была видна одна лысая голова; второй же - в глубокой задумчивости сидел у окна.
Я положил бельё на койку и поздоровался. Сидящий у окна встал, пошатываясь, подошёл ко мне, церемонно протянул руку и представился: 'Баранов Серафим Иванович - 'дядя Сима' - восемьдесят седьмой апостол Бахуса!' Я не понял и поинтересовался, официальная ли это его должность, или общественная? 'Официальная!' - строго заявил дядя Сима, но лежащий гражданин заулыбался, замахал руками и простонародным говорком сообщил: