- Хрена! - про себя отвечал ему я, и огромным усилием воли начинал рассматривать ободок лупы у самого моего носа. Глазные мышцы работали как мои трицепсы и делали хрусталик как можно более выпуклым. Пятно на сетчатке расплывалось - налицо сильнейшая миопия.
А до осмотра я подготавливал врачей соответствующим анамнезом или беседой о хилости своего здоровья.
- С каждым годом близорукость всё усиливается, книги у самого носа читаю! Вот что ученье со мной сделало! - это я окулисту.
- Хожу как во сне, засыпаю на ходу, а если жарко или воздух спёрт - падаю в обморок! - симулировал я сильнейшую гипотонию терапевту.
Врачам надоело со мной мучиться, и они признали меня негодным к военной службе. Выдали мне документы на руки и сказали: - 'Неси в военкомат сам!'.
- А если я потеряю? - наивно спросил я.
- Да ты скорее голову потеряешь, чем эти документы! Они для тебя дороже золота - это твоё освобождение от армии! - посмеялись врачи.
Я донёс документы до военкомата в целости и сохранности. Только едва не валясь с ног - я не пропустил ни одной пивной по дороге до военкомата.
Я не стал делать из моих методов секрета и научил им всех страждущих, которых считал достойными избежать военной службы. И эти мои методы помогли почти всем, кого я им обучил. Прослеживая будущее этих людей, я убедился, что не зря давал свои советы - избавясь от армии, они стали достойными, где-то даже известными людьми, приносящими пользу людям и без военной службы. А за советы - простите, но ведь тогда у нас была страна сплошных Советов!
Но на три дня лагерной военной подготовки или 'сборов' меня всё-таки взяли. Вместе с такими же 'инвалидами', как и я. Эти три дня беспробудной пьянки забыть будет трудно. Помню только, что я, в очках со стёклами минус 11, постоянно спрашивал у офицера, обучавшего нас обращению с противогазом:
- Товарищ майор, а очки куда надевать - поверх или подниз противогаза? У меня, видите ли, стёкла минус 11, я ничего без очков не вижу. А поверх - очки не лезут, подниз - не помещаются! Боюсь, я без очков по своим стрелять начну!
Бедный майор потел и краснел, но ничего ответить не мог, кроме одного: 'В уставе не записано!'.
Но я не отставал:
- А если не записано, то, что мне - по своим, что ли, стрелять?
Смеялись так, как на концертах Райкина, даже больше. Я не понимаю, почему такой 'выгодный' сюжет прошёл мимо наших юмористов?
И ещё - в лагерях я поверил в принципиальность нашего офицерства. Дело в том, что там я познакомился с коллегой по 'сборам', армянином по-национальности. Он узнал, что наш командир - майор, тоже армянин. И решил уйти в город в увольнение без очереди.
- Вот смотри, - говорил он мне, - я обращусь к нему по-армянски, и он отпустит меня.
- Ахпер майор! - отдавая честь майору, заорал мой коллега по-армянски, что означало: 'Товарищ майор!'. Дальше должна была следовать просьба об увольнительной. Но майор не дал ему закончить. С невозмутимостью какого-нибудь индейца Виниту, и, не отдавая чести, он произнёс на ломаном русском языке (ибо другого он не знал!):
- Руским хармим гаварим па руским! - что должно было означать: 'В русской армии говорим по-русски!'.
Спасибо тебе, безвестный товарищ майор, за принципиальность, и за то, что не пустил своего изворотливого соотечественника в увольнение! Больше бы таких принципиальных офицеров в 'руским хармим'!
Я с нетерпением ждал моего возвращения в 'Пожарку'. А вдруг Таня уйдёт куда-нибудь 'налево'. Я почему-то постоянно стал ревновать Таню, что раньше у меня замечалось только эпизодически, вспышками.
Зная как она любит мужиков, я нет-нет, да и представлял её с другим. Мне трудно это вообразить себе сейчас, но говорю по памяти - это невыносимо! В этот раз всё окончилось благополучно, но были моменты, когда только чудом дело завершалось без кровопролития.
У меня была своя комната (которую Вадим покинул ещё до нового года), а Игорька, видя такой расклад дела, забрала к себе Танина тётка Марина. По счастью она работала в том же детском саду, куда ходил мальчик. Мы были предоставлены себе и пользовались этим сполна.
В тёплую погоду - это уже в мае-июне, ходили на пруд на Яузе, что был в сотне метров от дома. Купались, выпивали, наслаждались созерцанием друг друга в купальных костюмах. Потом бежали домой, запирались на полчасика, и передохнув - снова на пруд.
Иногда почему-то Таня уводила меня не домой, а в заброшенный яблоневый сад неподалёку, над Яузой. Мы стелили там наш половичок и занимались тем же, что и дома. Таня смотрела своими светло-голубыми глазами в небо, они сливались по цвету с весенним небосводом, и улыбаясь, пела песню яблоне, что росла над нами, признаваясь ей в любви: Неужели это действительно было когда-то?
Я был бы неблагодарным, человеком, если бы не упомянул об успехах ещё на одном фронте, пожалуй, важнейшем - научном. За февраль-март-апрель мы подготовили скрепер к испытаниям снова. 'Косу' и все мало-мальски заметные и ценные вещи сделали съёмными, датчики закамуфлировали грязными бинтами на клею. Бульдозер чаще всего отгоняли домой - до полигона было километров пять-семь, и бульдозер проходил их своим ходом меньше, чем за час. В середине мая мы начали серьёзные испытания.
Испытания
По утрам, часов в 9, мы - инженер-тензометрист Коля Шацкий, инженер по оборудованию Лёша Пономарёв, техник-тензометрист Володя Козлов, водитель Равиль Ралдугин и я, садились в автолабораторию и выезжали на полигон к скреперу. Чаще всего мы оставляли бульдозер в сцепке со скрепером, и тогда с нами вместе ехал тракторист - Юрий Маслов. Из всех поименованных я был самым младшим по возрасту, и самая тяжёлая физическая работа доставалась мне. Тем более, я был самым заинтересованным в испытаниях.
В первый день мы, довольно быстро подключив все датчики к осциллографу, сделали пять-шесть ездок с копанием грунта.
Скрепер шёл вхолостую, разгоняя маховик и волоча за собой кабель, шедший в автолабораторию. Мы постоянно перебрасывали кабель, чтобы тот не попал под гусеницы трактора. Затем скрепер становился на исходную позицию и по сигналу начинал копать. Ковш опускался, трактор тянул его, и срезаемый грунт медленно заполнял полость ковша. Когда сил трактора переставало хватать, задние колёса скрепера, приводимые от маховика, начинали толкать машину сзади - это было видно по проскальзыванию этих колёс.
Наконец, заполненый ковш выглублялся, двигатель трактора убыстрял своё тарахтение, и скрепер отъезжал в сторону для разгрузки ковша. Задняя часть ковша поднималась, и грунт высыпался, разравниваясь ножами в передней части ковша.
Всё прошло, как по-писаному, мы, довольные ворзвращались домой, везя несколько рулонов, записанных осциллографом на специальной фотографической бумаге. Это были самые главные документы испытаний. Проезжая мимо гастронома шофёр сбавил ход.
- - Что, обмывать будем? - спросил меня старший по испытаниям - Лёша.
- - Да ну, - окончим испытания, а затем оптом и обмоем, - ответил я, наученный горьким опытом заводских обмывок.
Наутро, уже в автолаборатории ребята сообщили мне, что фотобумага с осциллограммами не проявилась. Они даже показывали мне рулоны снежно-белой бумаги без единой линии на ней.
- - Лампа, что ли отключилась в осциллографе, не шлейфы же все вместе сорвались? - удивлялся Коля Шацкий.
Я сделал для себя важный вывод - успешные испытания надо всегда обмывать с первого же дня. Мы стали заезжать в магазин прямо с утра, и все осциллограммы начали проявляться. Более того, ребята открыли мне секрет, как без всяких испытаний получить документ - осциллограмму.
Тензодатчик наклеивается на металлическую линейку и через усилитель подключается к осциллографу. Автор, диссертант, в общем - человек, жаждущий документа, рисует на бумаге, какой график ему нужен и ставит бутылку. Любой из нас, а под конец своего обучения в аспирантуре я это делал бойче всех, берёт в руки линейку и, наблюдая за световым зайчиком от шлейфа, сгибая и разгибая эту линейку, строит в точности такой график, какой нужен диссертанту.
Я лично так помог десяткам аспирантов, в основном, из южных республик. Но сам от такой помощи отказался - мои графики и так получались отличными.
Кроме осциллограмм нужно было брать пробы грунта по ходу его среза ножом скрепера для последующего анализа в лаборатории. Не менее 20 проб с каждого забоя - срезанного участка грунта. Беда в том, что пробу эту, берущуюся забиваемой трубкой и называемую керном, нужно было парафинировать - опускать в расплавленный тут же в полевых условиях парафин, чтобы грунт не высох, т.е. сохранил исходную влажность.
Когда я увидел этот керн - диаметром около 3-4 сантиметров и длиной сантиметров в 20, то ассоциативно представил себе, что нам нужно делать вместо этого нудного парафинирования. Мы сели в автолабораторию и поехали к ближайшей аптеке. Там я купил сто пачек презервативов, взяв чек при этом. Презервативы идеально накатывались на керн. Конец мы перевязывали ниткой, и наш керн надёжно предохранялся от высыхания. Трудозатраты уменьшились в десятки раз. Но появились и трудности.
Первые - пустяковые - в аптеке. На третий или четвёртый день женщина-провизор отказалась отпускать мне презервативы.
- Это какое-то жульничество, - жаловалась она заведующему. Продаёт он их, что ли? Ведь по сто пачек берёт - это двести штук, что он, за ночь, что ли, их всех использует?
Но я возражал, что, дескать, я - грузин, человек темпераментный, да и на всю семью беру, так что нам этого скорее мало, чем много. Да и рвутся изделия, сами, небось, знаете, как. А чтобы доказать, что я не спекулирую презервативами, я надрывал пакетики, делая товар непродаваемым.
Трудности посерьёзнее были в лаборатории, куда мы сдавали грунт на анализ. И хоть вынимать керн грунта из презерватива было несравнимо легче, чем очищать его от парафина, работницы лаборатории брали наши керны недоверчиво: а где, дескать, гарантия, что презервативы-то не использованые? Тогда я показывал сотню пустых пакетиков и чек от покупки сегодняшним днём - мы не успели бы использовать их при всей грузинской темпераментности.