У меня шевелятся волосы, ужас опускается надо мной, словно черное крыло. Он входит в меня и леденит, леденит…
— Не бойтесь, — мягко-повелительно повторяет она. — Меня зовут Нина. Я обыкновенная земная женщина, я люблю этого мальчика, и я пришла помочь…
— Ты… пришла… помочь! — Мне кажется, что я ору, что с потолка сыплется штукатурка. — Ты… Не лги, ведь ты загнала его сюда… Его и меня. Отвечай: зачем?
— Чтобы вы разрушили… это.
— Но если ты можешь помочь — почему ты сама не сделала это? Ты ведь все можешь, Нина! Так почему?
— Потому что претерпевый же до конца — той спасен будет, — певучим голосом произносит она, и я просыпаюсь.
— Проснулся, кажется. — Все тот же, в белом. Рыло, если по-русски. — Как спалось, дружок? Вы тяжело больны, вас подобрали на тротуаре, и «скорая» привезла вас к нам. Назовите свою фамилию, имя, отчество…
Ох как мне хочется назвать себя и прекратить этот кошмар, но язык прилипает к небу, я чувствую, как скользко входит в меня игла, и проваливаюсь в небытие…
…И снова подходит ко мне Нина, земная женщина в белом халате, только это и не халат вовсе…
Это…
Совершается судьба, суд Божий. Я просыпаюсь ночью — едва слышное прикосновение будит меня, и голос, словно робкое дыхание, произносит: «Вы должны торопиться, его скоро поведут»…
Его? И сразу вспоминаю: Игорь. О ком еще может говорить это прозрачное, бесплотное существо в накидке, похожей на хитон Богоматери, — ведь это снова Нина, это она, я ведь не сплю…
Она берет меня за руку. Длинный пустой коридор. «Не больничным от вас ухожу коридором…»
— Зачем вы поете? Не нужно… Мне страшно…
И вдруг понимаю: ей никто не страшен.
— Это тебе никто не страшен, ты ведь победил себя, — явственно произносит она. Но губы — сомкнуты.
Слова звучат где-то глубоко-глубоко внутри… Телекамера? Вибраторы? Какая чепуха… Нет. Не чепуха. Она разговаривает не разжимая губ, это невозможно, но это — реально…
Дверь, еще дверь, нарядный кафель, тяжелые скамейки мореного дуба и еще одна, обитая тяжелой сталью дверь, на ней, сбоку, система клавишей с цифрами. Кодовый замок.
— Это там… — Нина проводит тонкими пальцами по клавишам, дверь медленно, почти торжественно ползет, какой-то человек в клетчатом переднике и сером халате хирурга равнодушно спрашивает: «Еще один? Давай…» Нина протягивает ему бланк с машинописным текстом, это цифры, их совсем немного. Шифровка… «Хорошо…» — и скользит взглядом по моему стертому лицу. Стертому… Я не вижу своего лица, но знаю: оно стертое. Спемзованное. Его нет больше… И вдруг его рука замедляет движение (готовит что-то, кажется, это шприц с розовой жидкостью), и, словно проснувшись, смотрит на меня: «Ложитесь вот сюда. Это не больно, вы просто уснете», — он улыбается мне, словно капризному ребенку…
Хотят убить? Но тогда зачем этот театр абсурда?
— Хорошо. — Я ложусь на стол под бестеневую лампу, вытягиваюсь с хрустом — хорошо… Хруст означает, что сустав освободился от энтропии (сжимаю кулаки — и снова отчетливый хруст, но он ничего не слышит. Этот хруст понятен только посвященным: разминка перед боем, я все же служил когда-то и где-то…).
— Кто вы?
Значит, я им ничего не сказал, молодец, умница, хороший парень. Но, видимо, их терпение лопнуло, я им больше не нужен — пусть они так и не узнали, кто я такой, — молчу.
Он обращается к ней (все понял):
— Может, попробуем?
Она отрицательно качает головой.
— Хорошо… — Он выгоняет из шприца избыток воздуха, тоненькая струйка взмывает к потолку.
И я слышу: «Это твой единственный шанс. Встань. И сделай то, что нужно. Ты спасешь не только себя…»
Она молчит, я отчетливо вижу ее сомкнутые губы, ее глаза, прикрытые тяжелыми веками, руки, спокойно лежащие на поручнях кресла (когда она успела сесть?).
Все как на рапиде: шприц в негнущихся пальцах ползет ко мне, наружная сторона ладони обильно поросла мощным, похожим на проволоку волосом. Я могу сосчитать до десяти… На счете «десять» игла вопьется мне в плечо, и рухнет мир…
Итак — раз: я концентрирую некую странную сущность. Она есть, я чувствую ее, она — во мне.
Два. Я готов. Из позиции «лежа» я должен нанести удар. Мгновенный и неотразимый.
Три. Я превращаюсь в некое подобие буквы «г» — словно отпущенная пружина. И одновременно обе мои ладони замыкаются на его ушах. Хлопок, как от умело вытащенной пробки. Он смотрит… Нет, он уже не смотрит. Это аберрация. Взгляд осмысленный, а сознание потеряно. Браво, Джон…
Он падает грудью вниз, вытягивается, с негромким стуком лопается шприц, и вытекает розоватая жидкость. Приподнимаю его — игла сидит глубоко в левом предплечье. Господи, прости меня…
— Нина, — я оборачиваюсь.
Медленно ползет створка дверей. Никого…
…И мгновенно возникает план. Нужно вернуться в палату, взять Игоря и вынести из этой сатанинской больницы.
Но… в этом виде?
Я осматриваю себя как бы со стороны. Н-да, видик… Пижама, тапочки…
Переодеться. Именно так. И чем скорее — тем лучше. В этом отсеке (как похоже на отсек… Чего? Не знаю…) наверняка есть личная комната этого… исполнителя. Переодеться в его одежду. Взять документы (если есть). Оружие (если есть). И выйти отсюда. Любой ценой. Вместе с Игорем…
Дверь, еще дверь, она не заперта. Похоже на комнату отдыха. Диван, стол, лампа, цветной телевизор, плейер… А ну-ка…
Включаю телевизор, плейер, на экране полосы, но вот…
Не верю глазам своим. Такого не может быть…
Двое в серых халатах опускают в ванну (очень похоже, только сверху крышка из прозрачного материала) безжизненное тело. Кажется, это девушка, девочка совсем… Что-то мешает мне, сказывается напряжение, страх (я ведь боюсь, чего там…). Вот: она голая. Ее аккуратно кладут, накрывают прозрачной крышкой, пускают воду из крана.
Всякое видел… Это не вода. По мере того как белая прозрачная жидкость покрывает тело девочки — та… исчезает. Все. Исчезла совсем.
Крышка поднята. Один из «серых» макает палец в «воду» и подносит к носу. Потом кивает, второй нажимает на рычаг. Вода медленно уходит, закручиваясь в воронку. Как в заурядной ванне во время заурядного купания. А девочки нет. Н-да… Они здесь не шутят…
Выключил телевизор, плейер, оглянулся — кажется, в стене шкаф. Так и есть. Одежда. Летняя — пиджак, брюки, рубашка, галстук, туфли и белые носки (рашн денди, хм…). В карманах — пусто. Неужели нет удостоверения? Как же я выйду? Так… Милая Нина, тебе бы появиться. В самый раз…
Никого. Я, наверное, потерял контакт с нею. А это что? На столе — глянцевый прямоугольник с фотографией и аббревиатурами, шестиугольная давленая печать. Лицо заурядного продавца мороженым. Ванюков Петр Петрович. Простое русское имя. Как у нас «Джон». Каждый четвертый носит такое. Я похож на него. И я выйду с этим удостоверением.
Да? Вглядываюсь. Нос — картофелиной. Глаза сидят глубоко, их даже не видно. На вид лет тридцать, но лыс, как будто шестьдесят. Противен до одури. Рожа. Я же всегда считал себя вполне симпатичным.
А вот и зеркало. Оно укреплено на обратной стороне двери. Нет. Я не похож на него.
И охрана внизу сцапает меня мгновенно…
Возвращаюсь в операционную. Ванюков лежит в той же позе — мертв бесповоротно. Интересно, зачем они хотели вкатить мне столько жидкости, ведь достаточно капли? Здесь что-то не то…
Дверь, кодовый замок, его не открыть, а, хотелось бы… Очень бы хотелось.
Нужен скользящий свет. Он позволяет оттренированному глазу заметить на поверхности кнопок следы жира от пальцев.
Наклоняю и поворачиваю настольную лампу, включаю, есть косой свет! И следы пальцев видны достаточно хорошо. Теперь нужно найти последовательность включений.
Это удается на 4-й раз. Дверь мягко сдвигается с места, и я застываю на пороге…
«Ванна», или как там ее называть. Никель, рычаги, кнопки и прозрачная крышка… Решение приходит мгновенно. Поднимаю «оператора», опускаю в ванну. Что-то удерживает: нужно открыть кран, но я словно ожидаю чего-то…
Он умер от капли.
А мне хотел вкатить полный шприц.
Почему?
А если… От страшной мысли перехватывает дыхание. Капля убивает. Но она не позволит телу раствориться, исчезнуть. Видимо, эта жидкость не только убивает, но и, соединяясь с «водой», растворяет тело — мягкие ткани, кости, волосы…
Нужен полный шприц. Глаз выхватывает из обилия деталей дверцу, похожую на сейф. Здесь такой же кодовый замок.
Снова косой свет, поиски?
Но ведь они — самая бессмысленная сила во Вселенной. Они самоуверенны, влюблены в свой исторический выбор, они — инопланетяне, Боже ты мой…
Код тот же? Нажимаю кнопки — так и есть. Самоуверенность — основополагающий признак любой диктатуры, которая, опираясь на насилие, не связывает себя никакими законами и нормами морали. Но склонна обвинять в этом весь остальной мир…
Запаянные флаконы, розовый цвет, вот оно…
И здесь я слышу неясный, вроде бы далекий пока шум. И голос Нины — глубоко-глубоко внутри, он словно идет ко мне из центра Вселенной.
Бегом в комнату отдыха. Моя одежда. Она небрежно брошена на пол. Подхватываю, возвращаюсь, лихорадочно (нет — спокойно и профессионально) раздеваю «товарища Ванюкова П. П.», стараюсь не коснуться розовой слизи. Через три минуты он в моей бывшей арестантской одежде. Его испачканный серый халат я швыряю на стул… Раз, два, три — я одет. Глянцевый прямоугольник на лацкане пиджака, и мне он почти впору…
Двери отворяются. На пороге двое. Взгляды спокойно-напряженные, мгновенно охватывают всю картину — разом, я это вижу профессионально. Охрана…
Напрягаюсь, но внутри — обрыв, словно кабель, питающий мое естество, разъединили со мною, грешным. Чернота и полет в бездну (я думаю, что если бы мне удалось увидеть себя в этот миг со стороны, я остался бы доволен: усталый, равнодушно-вопросительный взгляд: ребята, вам чего?).
Они молча закрывают за собой двери. Мгновенно всаживаю «ему» в вену весь шприц. Удается с трудом, его вена сопротивляется, она мертва… Но — слава Богу… Шприц пуст. Набираю второй (в мертвом теле жидкость может не разойтись, эффект будет непредсказуем), вкалываю, нажимаю, идет, черт возьми…