Ровно в одиннадцать в торговом зале зажегся свет и появилась продавщица, приятной полноты Надя из отдела фарфора, улыбнулась Лагиду, заметила Глебова и тоже улыбнулась — слава Богу, знакомы были со дня открытия магазина. Надя, тогда совсем еще молодая, с игривыми глазками, на Глебова смотрела, как ему казалось, заинтересованно, правда, совсем скоро выяснилось, что всего лишь сочувственно; сказала как-то с извиняющейся улыбкой: «Геннадий Иванович, глаза у вашей супруги злые, вам, поди, достается?» «А какому мужу не достается?» — отшутился Глебов. «Это верно», — кивнула Надя. Лязгнул засов, толпа качнулась, и, словно падая в неизвестность, хлынула в торговый зал, Глебов подождал немного и неторопливо поднялся по ступенькам, — он всегда себя сдерживал, не поддавался гипнозу, стеклянная створка мягко отодвинулась, пропуская, и тут же у дверей появились два работники милиции и встали по сторонам, словно парадные часовые, еще двое в одинаковых серых костюмах, неопределенно-молодого возраста, коротко стриженные, вошли в магазин, один из них — со значком туриста на лацкане — поднял руку: «Товарищи, внимание! — голос у него был негромкий, но повторять не пришлось, услышали все. — Я представитель компетентной организации, вот мое служебное удостоверение. У нас убедительная просьба: спокойно, без суеты выходим на улицу и садимся в автобус — он виден. Прошу не возмущаться и не оказывать сопротивления, это ни к чему не приведет. Проходите, пожалуйста», — он вежливо вытянул руку, указывая направление, сделал шаг в сторону. «Ничего себе заявочки… — задохнулся пожилой мужчина с апоплексичным лицом, — хоть бы объяснили, что случилось». «На месте, каждому в отдельности, а пока попрошу не задерживать», — голос молодого человека звучал спокойно, даже бесстрастно, толпа послушно двинулась. Надя подошла к Глебову, растерянно улыбнулась: «Геннадий Иванович, что же это такое?» — «Риторический вопрос. Вы только помните, что у честного человека есть чувство собственного достоинства. Чем его больше — тем безопаснее». — «Скажете тоже… Вы знаете, как они разговаривают?» — «Знаю». — «Впрочем, вам что… Они вас не тронут». — «Как знать…» Зал постепенно пустел, молодой человек со значком холодно покривил губами: «Особого приглашения ждете?» Надя обиженно шевельнула плечом и направилась к выходу; все уже рассаживались, человек сорок, автобус гудел мотором, Глебов сделал шаг к дверям и остановился. «Чего ждете?» — «Хитров рынок, НЭП», — пробормотал Глебов. «Не надо, — тот, со значком, оказался понятливым, — вы что же, не в курсе, что этот магазин — нарыв и давно уже требовалось хирургическое вмешательство? Радоваться надо!» «Конечно, — язвительно усмехнулся Глебов, — когда повсюду крадут миллионы и воровством и взяточничеством занимаются должностные лица, вы здесь — молодцы!» Молодой человек упер кулаки в бока: «Должностные лица, говорите? Кто?» — «А вы не знаете?» — «Я не знаю, а вы — назовите. Ну? Нечего сказать? Советую впредь вести себя осторожнее», — «Дома, жене советуйте». — «А я не женат, — широко улыбнулся, — кончили дискуссию, проходите в автобус». Слегка подтолкнул Глебова к выходу; подошли еще двое, в форме: «Идите, гражданин, а то понесем». — «Ну да? — обрадовался Глебов и сел на пол. — Давайте, ребята, в жизни всегда есть место подвигу!» Они растерянно переглянулись, и понимая, что схватка выиграна, Глебов добавил: «Работать-то — не умеете… Адье, приятно было познакомиться». — «Ничего, я тебя запомнил»; — «Я тебя — тоже». Подождал, пока они выйдут из магазина, тяжело поднялся, ноги подкашивались, во рту пересохло, вытянул руки перед собой И закрыл глаза — сразу же повело, напряженные пальцы встряхивала мелкая дрожь — «Симптом Ромберга… черт-те что…». К машине пробирался не то сквозь вату, не то сквозь туман, было тошно, отвратительно, душила бессильная ненависть, как доехал до дома — Бог весть. Только с третьего раза попал трясущимися пальцами в замок и вошел в квартиру. Жена стояла на пороге кухни бледная, с провалившимися глазами. «Ну что ты… — он погладил ее по голове, — все в порядке…» — «Жиленский звонил». — «Жиленский? — повторил Глебов недоуменно. — А… собственно, что?» — «Обыск, все изъяли, подчистую, вещи, деньги, письма, два письма Ахматовой, что же это?» Она сняла трубку и начала набирать номер, другой рукой вытирая слезы. «Но… Лена… — слабо запротестовал Глебов, — я и сам только что…» — «Знаю. Звонила тетя Пони». Это была знакомая Глебовых, рослая дама с громким голосом, антиквариатом она увлекалась из чисто спортивного интереса, но за долгие годы все же научилась в нем разбираться, особенно в фарфоре. Во время оно этот фарфор был продан ею в музей, этим она очень гордилась, у нее было фронтовое прошлое, она многое повидала, но, сколь ни странно, жизненным опытом не обладала. «Пони мне все рассказала, весь город уже знает, вот, говори…» — она протянула ему трубку. Голос Жиленского на другом конце был тусклым, обычные паузы участились, и поначалу Глебов не понимал, о чем идет речь. В целом же картина вырисовывалась такая: рано утром, между шестью и восемью часами, сотрудники «компетентной организации» под предлогом «телеграммы» или «срочной проверки электросети» вошли в квартиры десяти коллекционеров — Жиленский оговорился, что, возможно, их было гораздо больше, просто всех он не знает — и произвели обыск и выемку. «Что искали?» — «Валюту, оружие, ядохимикаты». — «А у вас разве есть?» — «Мне не до шуток». «Что изъяли?» — «Ценности, весь антиквариат». — «А как себя вели?» — «Пристойно». «А письма Ахматовой?» — «А что я, по-вашему, мог поделать?» — «Не давать». — «Вам легко говорить… А у вас были?» — «Нет». — «Значит, придут. Они к Пильщиковым заявились, а тех не оказалось дома. Пока вроде бы ушли, но Ростислав и Милена уверены, что снова явятся. Они решили все вещи…» — «Об этом — не надо», — перебил Глебов. «O чем?» — не понял Жиленский. «О вещах. Я потом к вам приеду». Глебов положил трубку. «Не понимаю, — сказала Лена, — он же честный человек». — «Ты когда-нибудь задумывалась о его гражданском статусе?» — «Нет. А что?» — «А то, что странен этот статус в глазах нормального чиновника». Несколько лет назад, когда случайные встречи Глебова и Жиленского начали приобретать устойчивый характер и обычное знакомство стало перерастать в некие приятельские отношения, Жиленский позвонил однажды в четыре часа утра — Глебов спал сном праведника и долго не понимал, чего тот от него хочет, — и объявил, что будет читать свои стихи. Это была любовная лирика, густо замешенная на абсолютно метафизическом восприятии мира — так показалось Глебову поначалу. Позже эти ночные телефонные бдения стали привычными. Глебову даже недоставало чего-то, когда в иные ночи Жиленский почему-то не звонил. Потом выяснилось, что эти стихи Жиленский публикует за рубежом, в аполитических журналах, и это не только не преследуется, но даже молчаливо поощряется. «Не все хорошие поэты — только там, на Западе», — странно улыбнулся Жиленский. «Феномен, — подумал Глебов. — Ахинея…»
Надо было что-то делать. «Что?» — Глебов посмотрел на Лену. «Отнесем вещи к маме». — «С ума сошла! Я не преступник». — «Когда все отберут — будет поздно. Про „любимую жену“ забыл?»
Это был довод. Глебов никогда не забывал про «любимую жену», Виолетту Васильеву, но это была особая история…
Жизнь Глебова сложилась не лучшим образом. Отец вернулся с фронта в 43-м, получил кафедру в военной академии и через два месяца, на командирских занятиях по вождению танка, попал под гусеницу и погиб. Мать пыталась определить Глебова в суворовское, но — не взяли, слишком много было желающих, да и отец Глебова погиб все же не на фронте. После школы поступил в юридический институт и на втором курсе решил во, что бы то ни стало жениться на любимой девушке: она жила в Ленинграде — пляжное знакомство после окончания 10-го класса. На Ноябрьские праздники Глебов вместе с двоюродным братом, тоже студентом, на пригородных и местных поездах, когда в тамбуре, а когда и на подножке (шел снег, морозило, Глебов не мог поехать к любимой в рваном пальто и уговорил мать купить на последние гроши шикарный осенний плащ, очень модный, с поясом), дрожал от холода двое суток, преодолевая 700 километров Октябрьской железной дороги, и нежданно-негаданно заявился на улицу Рылеева. Любимая встретила холодно, спешила на день рождения подруги, случилась ссора и размолвка, увы — навсегда. Через два года, когда Глебов окончил институт и собирался ехать на работу в глухую алтайскую тайгу, бывшая любимая вышла замуж за двоюродного брата, тот больше устраивал будущих родственников — не собирался покидать родной город, да и профессию имел социально-нейтральную: был инженером по автомобильным карбюраторам. Глебов тяжело пережил это: приехав к месту назначения, от отчаяния сделал предложение сослуживице, «уралочке», как ее называл секретарь райкома комсомола, и вскоре женился. Свадьбу играли три дня и три ночи, Глебов проснулся на четвертые сутки с дикой головной болью и ощущением непоправимой беды. Когда вышел на работу, адвокатесса Катя — из музыкальной ленинградской семьи с труднопроизносимой фамилией — тоскливо заглянула Глебову в глаза: «Я ее спрашиваю: ты его — тебя то есть — любишь? А она отвечает: моет, да, а моет — нет. Ты объясни мне, кого она моет?» — «Это уральская присказка». Катя поджала губы: «На интеллигентной девочке надо было жениться».
Через неделю, на комсомольском собрании, которое проводили в милиции, Глебов не согласился с мнением супруги, за что и получил по физиономии, принародно. Потом всякое бывало, и так часто, что и упомнить было невозможно; единственное наблюдение, которое Глебов вывел из мелких и крупных семейных потрясений, это то, что у него, оказывается, отсутствует основное качество семьянина: стойкое умение ни на что не реагировать. Он реагировал на все, любая мелочь, казалось ему, не только унижает его человеческое достоинство, но и попирает основы справедливости. Он бросался в бой по любому поводу. Много позже, когда возобновились родственные отношения с братом, тот заметил философски: «Так ведь и сердце надорвать недолго». Фраза эта вроде бы и забылась, но где-то в подсознании все же засела, с тех пор Глебов часто возвращался мысленно в свое прошлое и словно наяву слышал резкий и высокий голос супруги на том знаменитом собрании и почти физически ощущал каждый раз мощный удар в лицо…