В ночь накануне игры я почти не сплю. Утром мама умудряется умыть, одеть и накормить меня в рекордные сроки. Папа в это время собирает Пенни.
— Будем смотлеть самолетик? Будем смотлеть самолетик? — спрашивает она.
Папа хватает ее, поднимает над головой и, воя как реактивный двигатель, кружит на вытянутых руках. Пенни заливается смехом.
Мы выходим из дома. Миссис В. время от времени забегает вперед с фотоаппаратом, чтобы сохранить весь процесс «для истории». Она снимает, как меня усаживают в машину, как грузят мой красный чемодан, как я довольно улыбаюсь. А потом берет у папы камеру и снимает на видео. Да уж, теперь мы это утро не забудем, даже если захотим.
Пенни носится за Ириской вокруг вымытой до блеска машины. Мама, в симпатичном джинсовом костюме и паре модных кроссовок «Найк» — молодец! — ставит вещи в машину, и мы наконец можем ехать.
Папа отводит Ириску в дом и закрывает дверь.
— Все готовы? — спрашивает он.
— Ну, поехали! — говорит мама.
Пенни передается общее возбуждение, она хлопает в ладоши. Я все время улыбаюсь.
Я знаю, что у нас в запасе уйма времени, но все равно хочется, чтобы папа ехал быстрее. Вдруг мы опоздаем, вдруг забыли билеты, вдруг меня стошнит и придется вернуться?
В аэропорту на парковке для инвалидов полно свободных мест. Папа выгружает меня, коляску, вещи, Пенни с Душкой. Миссис В. фотографирует.
Мама несет Пенни, папа толкает тележку с багажом и Душкой, миссис В. везет меня. Уже через пару минут мы у регистрационной стойки, хотя кажется, что прошла целая вечность. На часах ровно десять утра.
— Доброе утро, — здоровается мама с девушкой-регистратором и протягивает ей билеты. — Мы на двенадцатичасовой рейс до Вашингтона.
— На двенадцатичасовой? — озабоченно переспрашивает девушка. Она щелкает по клавиатуре, ждет, снова щелкает и хмурится. Наконец говорит нам: — Простите, мэм. Этот рейс отменен. Сегодня отменено много вылетов: на северо-востоке страны сильные снегопады.
Отменен? Внутри у меня все сжимается.
— Какие снегопады? — спрашивает мама внезапно охрипшим голосом. — На улице солнце, даже туч нет.
— В Бостоне высота снежного покрова сто тридцать миллиметров, южнее погодные условия продолжают ухудшаться. Федеральное управление авиации не разрешает вылеты в такую погоду. Мы не принимаем на посадку рейсы, которые потом возвращаются на восток, а значит, не можем отправлять наши дневные рейсы. Все связано между собой. Извините, пожалуйста.
Разговаривая с нами, девушка продолжает что-то быстро печатать на компьютере, потом говорит:
— Я могу зарегистрировать вас на ближайший прямой рейс до Вашингтона, который вылетает в девятнадцать двадцать три и прибывает в Вашингтон в двадцать один ноль семь. Будем надеяться, к тому времени погода наладится и мы начнем отправлять рейсы. На завтра уже обещают дождь.
Сердце у меня перестает биться.
— Так зарегистрировать вас на вечерний рейс? — девушка приветливо улыбается. Она не понимает.
— Но в семь уже начинается игра! — говорит мама тихо-тихо.
— Извините? Я не расслышала…
Я начинаю задыхаться.
Мама спрашивает чуть громче:
— А как же остальная группа? Мы должны лететь все вместе — группа школьников… команда эрудитов. У всех билеты на этот рейс. Игра сегодня вечером.
— А, помню, я их видела сегодня рано утром. Славные ребята, такие вежливые. Они говорили, что летят в Вашингтон, будут бороться за главный приз.
— Они были здесь рано утром? — уточняет мама.
— По-моему, они вместе завтракали в каком-то кафе и прямо оттуда приехали в аэропорт. Молодцы, как раз вовремя успели.
— А сейчас они где?
— Улетели девятичасовым рейсом, последним, после него вылеты закрыли. Им даже пришлось бежать, чтобы не опоздать на посадку. Да-да, точно. — Девушка щелкает по клавиатуре. — Самолет улетел чуть больше часа назад.
— Они улетели? — шепчет мама.
Я сейчас потеряю сознание.
— А вы летите в Вашингтон за них болеть, да? — сочувственно спрашивает девушка. Она по-прежнему не понимает.
— Нет. Моя дочь в команде. Мы должны, мы просто обязаны попасть в Вашингтон. А может, есть другие рейсы, у других авиакомпаний?
Девушка за стойкой смотрит на меня во все глаза.
— Ваша дочь в коман… — начинает она, но тут же спохватывается, переводит взгляд на монитор и начинает отчаянно стучать по клавиатуре.
Папа перегибается через регистрационную стойку. Я никогда не видела его таким злым.
— Как такое могло случиться? Вы же должны были предупредить нас об отмене рейса.
— Сэр, не всегда получается предупредить всех пассажиров, хотя мы очень стараемся, — говорит девушка, и видно, что она по-настоящему за нас переживает. — Мы рекомендуем пассажирам самим звонить в аэропорт и проверять статус рейса.
— Но мы так ждали эту поездку! Вы не представляете, насколько она важна для моей дочери.
Я зажмуриваюсь. Из динамиков льется глупая музыка, у нее нет ни цвета, ни запаха. Я ничего не вижу — под закрытыми веками темнота.
— Мне правда очень, очень жаль, — говорит девушка.
— А какой-нибудь непрямой рейс, с пересадкой? Нам необходимо попасть сегодня в Вашингтон. До вечера.
Девушка стучит и стучит по клавишам. Проходит целая вечность, прежде чем она снова поднимает глаза.
— Ни у одной авиакомпании нет сегодня рейсов на Вашингтон, ни прямых, ни с пересадкой. Первые вылеты будут только вечером. Извините, — почти шепотом заканчивает она.
Я открываю глаза, они наполняются слезами.
Папа отходит от стойки, лицо у него как сжатая пружина. Резко размахнувшись, он вдруг бьет кулаком по стене рядом со мной.
Я дергаюсь от неожиданности. Наверное, ему больно.
— Ай-й-й! Лупить по стене было не обязательно, конечно… — бормочет он, потирая пострадавший кулак.
Конечно. Но если бы я могла, я бы тоже лупила.
Миссис В. смотрит то на меня, то на папу.
— Не понимаю, — обращается она к маме, — как такое могло случиться? Почему никто из команды вам не позвонил? — В ее голосе появляется металл. — Учитель, например?
— Может, просто не успели? — пытается убедить себя мама. — Надеюсь, что так. Не могли же они бросить ее специально? Не могли?
Мне не хватает воздуха.
— Мэм, извините, что вмешиваюсь, — говорит девушка за стойкой. — Я проверила вылеты в соседних аэропортах. До вечера нет рейсов. Если хотите, я могу зарегистрировать вас на семичасовой самолет.
— Спасибо, не нужно, — тихо отвечает мама. — Это поздно.
Мне кажется, что вокруг пустота. Без звуков. Без голосов. Без воздуха.
Мама медленно подходит ко мне.
Я сижу как дура в новых голубых джинсах и белой футболке, в голубых теннисных туфлях, рядом со своим ярко-красным новеньким чемоданом. И злюсь.
Как они могли так со мной поступить?
Я чувствую себя совершенно беспомощной: так в детстве я лежала на спине, как перевернутая черепаха, и не могла ничего сделать. Ненавижу это ощущение.
— А сколько до Вашингтона на машине? — спрашивает миссис В.
Я даже не поднимаю глаз, я знаю ответ.
— Минимум десять часов, — тихо отвечает папа.
— Где самолетик? — спрашивает Пенни.
— Нет сегодня самолетиков, — говорит папа и проводит здоровой рукой по ее волосам.
Мама откатывает меня к пластиковым креслам. Становится передо мной на колени. Она плачет.
Мне кажется, я никогда больше не смогу дышать.
Мама обнимает меня.
— Все образуется, малышка. Ты самая лучшая, самая умная, самая чудесная девочка в мире. Мы как-нибудь это переживем.
Нет. Я — нет.
Миссис В. тоже плачет. Она садится в соседнее кресло и берет мои руки в свои.
— Малыш, я знаю, тебе тяжело. Видишь, никак у нас не получается отвезти тебя в Вашингтон.
Я просто сижу. Хрустальное утро обрушилось вниз разбитым стеклом.
Глава двадцать девятая
Дома я прошу маму сразу уложить меня в постель. Я не хочу есть. Пытаюсь заснуть, но в висках стучат вопросы: сначала из игры, потом те, которые начинаются со слова «почему».
Почему они мне не позвонили?
Почему не сказали, что завтракают в кафе?
Почему я не могу быть такой, как все?
Больше нет сил сдерживаться — и я рыдаю, уткнувшись в подушку. Ириска облизывает меня и тычется в руку холодным носом, но мне все равно.
Они нарочно меня бросили! Как они могли? Нарочно! Нарочно!
Мне хочется затопать ногами — и топать, и топать изо всех сил. И я злюсь еще сильнее, потому что я даже этого не могу! Не могу выпустить наружу злость, как все.
Пенни тихонько приоткрывает дверь и, увидев, что я не сплю, заходит и забирается ко мне под одеяло. От нее пахнет арбузным шампунем. Она пересчитывает пальцы сначала у меня на руках, потом у себя: «Один, два, тли, пять» — и начинает считать сначала. Она даже учит Душку считать и грозно повторяет: «Два, Дуська, два!» Мне становится немного легче.
— Пенни, вот ты где! — заглядывает папа. — Развлекаешь Мелоди?
— Ди-Ди холосая!
— Хорошая, самая лучшая, — соглашается папа. — Мелоди, дочка, ты как, ничего? — Он гладит меня по голове.
Я киваю. И показываю на его забинтованную руку.
— Да уж, болит. Конечно, это было глупо, стена же не виновата. Но мне полегчало.
Я снова киваю.
Папа вытаскивает Пенни из-под одеяла.
— Есть хочешь, мисс Пенни? — спрашивает он.
— Сосиску! — требует Пенни.
— Мелоди, а тебе что приготовить?
Мне ничего не хочется. Я трясу головой и показываю на часы.
— Позже? — догадывается папа.
Я улыбаюсь в ответ, он забирает Пенни и уводит ее на кухню.
В коридоре звонит телефон, мама берет трубку.
— Да, здравствуйте, мистер Димминг! — Она быстро заходит ко мне, сжимает трубку так крепко, что побелели костяшки пальцев. — Нет, я не понимаю, — резко отвечает она. — Почему нам никто не позвонил? — Мама долго слушает, что он ей говорит, наконец взрывается: — Мы спокойно могли приехать в аэропорт на час раньше. Мы могли приехать хоть в пять утра. Вы понимаете, какой это страшный удар для моей дочери?