Потом он извлек из стола карточки — у каждой в середине цветной кружок.
— Так, Мелоди, скажешь мне, когда я покажу голубую карточку. — По тону было понятно, что он считает это задание пустой тратой времени, все равно не справлюсь.
Когда он показал картонку с голубым кружком, я указала на нее и выдала что-то вроде «Гы-а».
— Гениально! Восхитительно! Отлично! — завопил он с таким воодушевлением, будто я как минимум прошла по конкурсу в университет. Жалко, что я не умею презрительно фыркать.
В ответ на зеленую карточку я дернула ногой и попыталась произнести звук «з», но вышло только мычание. Доктор Гризли сразу увял.
Он что-то нацарапал в блокноте, вытащил еще одну стопку карточек и все так же громко, растягивая слова, стал объяснять:
— Мелоди, сейчас будут трудные задания, так что постарайся.
Я спокойно смотрела, как он раскладывает передо мной карточки.
— Первое задание. Найди лишний предмет.
Похоже, он насмотрелся «Улицы Сезам».
На карточках были нарисованы помидор, вишня, красный воздушный шарик и банан. Я сразу догадалась, что лишний — шарик, но так слишком просто и неинтересно. Поэтому я выбрала банан — потому что он не красный и не круглый.
Доктор Гризли что-то со вздохом записал в блокнотике.
— Перейдем ко второму заданию.
Он выложил карточки с лисицей, волком, собакой и тюленем: нужно показать, у кого из них детенышей называют щенками.
«Планета животных» — мой любимый канал. Как можно не знать, что у всех этих животных детенышей называют щенками? Я-то думала, что врачу полагается быть умным. И что ему ответить? Очень аккуратно я по очереди дотронулась до всех четырех карточек. И повторила то же самое еще раз чтобы доктор понял наверняка. Но я зря старалась.
Он пробормотал себе под нос «собака» и снова уткнулся в блокнот. Похоже, он окончательно поставил на мне крест.
На полке в кабинете стояла книжка с обложкой, очень похожей на нашу с папой любимую «Баю-баюшки, луна!». Только название на испанском. Вот бы посмотреть ее, думала я, но как объяснить, чего я хочу?
Я миллион раз видела все выпуски «Улицы Сезам», знала наизусть все мультики про испанскую девочку Дору, часами смотрела испанские каналы и неплохо научилась понимать испанский язык — главное, чтобы не сильно тараторили. Уж по крайней мере, чтобы прочесть название книжки, моего словарного запаса вполне хватило. Но доктору Гризли это не интересно.
И музыка ему не интересна. А я помнила слова и мелодии сотен песен, могла воспроизвести по памяти целую симфонию — у себя в голове.
И знала все цвета, названия всех геометрических фигур и всех животных, какие полагалось знать детям моего возраста, и еще кучу всего, чего мне знать пока не полагалось. Я легко считала в уме до тысячи и обратно. И узнавала на карточках сотни слов. Только никто об этом не подозревал.
А этот доктор Гризли и за тысячу лет, даже в самом распрекрасном медицинском колледже, не научился бы меня понимать. Поэтому я сделала «умственно отсталое» лицо и стала вспоминать, как прошлым летом мама водила меня в зоопарк. Слоны там были классные, но воняло от них ужасно! Доктор, кстати, чем-то напомнил мне одного из них. Ни он, ни мама не поняли, чему я улыбаюсь. Приговора мы ждали в приемной. Доктор Гризли не долго раздумывал, и скоро нас пригласили обратно в кабинет.
Почти все взрослые почему-то считают, что я плохо слышу. Говорят обо мне прямо при мне, будто я пустое место: чего стесняться недоразвитой? Зато сколько всего интересного узнаешь! Но доктор Гризли вообще всех переплюнул. Он даже не пытался деликатничать и совершенно без подготовки вывалил на маму все гадости, какие только мог придумать. Ей, наверное, показалось, что ее переехал грузовик.
— Миссис Брукс… — доктор Гризли прочистил горло, — у вашей дочери Мелоди — крайняя степень умственной отсталости, вызванная обширным повреждением мозга.
М-да, несмотря на свои пять лет, я сразу поняла, что дела мои плохи: в благотворительных телемарафонах такие слова звучали не раз. Стало трудно дышать.
Мама вздрогнула и целую минуту не могла ничего сказать. Наконец, выдохнув, она нерешительно заговорила:
— Но я точно знаю, что она умная девочка. Это же видно по глазам.
— Вам так кажется, потому что вы мать, вы ее любите. Человеку свойственно приукрашивать. — Доктор Гризли был сама любезность.
— А я вам говорю, что она все понимает. Более того, она умнее многих других детей. Я уверена в этом.
— Конечно, нелегко сразу принять, что ваш ребенок не такой, как все. На это требуется время. У нее церебральный паралич, миссис Брукс.
— Я знаю ее диагноз, — ледяным голосом ответила мама. — Но человек не сводится к строчке в медицинской карте.
Отлично, мамочка, ты ему показала!
Но мамина уверенность таяла на глазах, сменяясь беспомощностью.
— Она смеется над шутками ровно там, где надо смеяться, — закончила мама почти неслышно. Этот аргумент показался малоубедительным даже мне, но я понимала маму: а как еще объяснишь, что у человека с мозгами все в порядке?
Доктор Гризли посмотрел на меня, покачал головой.
— Вам еще повезло, что она способна смеяться и улыбаться. Но она никогда не сможет самостоятельно есть, передвигаться, не произнесет ни единой фразы. Не сможет себя обслуживать. Максимум, чему она научится, — понимать простые просьбы. Смиритесь, и это избавит вашу семью от множества проблем в будущем.
Да уж, яснее не скажешь!
Вообще-то мама почти не плачет, но тут ее как прорвало. Она рыдала и не могла остановиться. Обо мне забыли: мама давилась слезами и хлюпала носом, а доктор подсовывал ей бумажные салфетки и бормотал что-то утешительное.
В конце концов он сказал:
— У вас с мужем два варианта. Вы можете оставить все как есть, пусть девочка живет дома. А можете отдать ее в специализированный интернат для детей с задержкой умственного развития. Правда, у нас поблизости подобных заведений нет.
Интересно, кто выдумывает все эти «необидные» слова для обозначения таких детей, как я?
В ответ мама только сдавленно пискнула. А доктор Гризли продолжал ее добивать:
— А еще вы можете определить Мелоди в психиатрическую клинику. Там за ней будут хорошо присматривать. — Он достал из ящика стола яркую брошюру с улыбающимся мальчиком в инвалидной коляске на обложке и сунул маме в руки.
Я вздрогнула.
— Вот смотрите: Мелоди сейчас… э-э… пять лет. В таком возрасте дети отлично адаптируются к новым условиям и среде. Зачем вам с мужем лишние проблемы. Вы будете спокойно жить дальше, а она быстро о вас забудет.
Я с ужасом смотрела на маму. Я не хотела, чтобы родители от меня избавлялись. Разве я для них такая обуза? Никогда не думала об этом раньше. А вдруг и правда обуза? Горло сжал спазм. Руки и ноги в одно мгновение стали ледяными.
Мама не смотрела на меня. Глядя прямо в глаза доктору Гризли, она яростно скомкала глянцевую брошюру. Поднялась с кресла.
— Послушайте, доктор! Никогда и ничто — слышите? никогда и ничто не заставит меня отправить Мелоди в лечебницу!
Я на секунду зажмурилась. Неужели моя мама умеет так говорить? А когда я открыла глаза, мама стояла вплотную к доктору Гризли.
— И знаете что? — Брошюра полетела в мусорную корзину. — Вы злой, бесчувственный человек. Надеюсь, все ваши дети будут совершенно здоровы, иначе вы их, чего доброго, выкинете на помойку!
Доктор Гризли удивленно заморгал.
— И еще, думаю, вы ошибаетесь — нет, не думаю, я в этом уверена! Мелоди в миллион раз умнее вас, хоть все стены обклейте своими красивыми дипломами и сертификатами!
Теперь зажмурился доктор.
— Вам все досталось легко. Ваш организм работает исправно. Вам не приходилось прилагать массу усилий для того лишь, чтобы вас поняли!.. Диплом у него, видите ли!
У него хватило ума слушать молча, пристыжено глядя в пол.
Маму было не остановить.
— Вы всего лишь везунчик. Мы все везунчики, можем управлять своим телом. А Мелоди не повезло: весь мир против нее с самого рождения. А она тем не менее в нем живет, понимает других и хочет, чтобы понимали ее! Да она умнее нас всех.
Мама развернулась и выкатила меня из кабинета. В приемной мы хлопнули друг друга по рукам по крайней мере я очень старалась попасть кулаком по маминой ладони. Мне стало тепло и хорошо.
— Прямо сейчас едем на Сполдинг-стрит и записываем тебя в школу, — решительно сказала мама, направляясь к машине. — Нечего откладывать.
Глава пятая
Уже пять лет я хожу в школу — самую обычную. Такие показывают в телепередачах и фильмах. И дети в ней учатся самые обычные.
Дети играют на переменах и сломя голову бегут в класс по звонку.
Дети катаются зимой по замерзшим лужам, а весной пускают в них кораблики.
Дети кричат и толкаются.
Дети точат карандаши, решают у доски задачки и читают вслух стихи.
Дети пишут контрольные и запихивают тетрадки в портфель.
Дети скатывают из хлебного мякиша шарики и бросаются ими в столовой.
Дети поют в хоре, учатся играть на скрипке, ходят после уроков в танцевальные и гимнастические кружки.
Дети играют в волейбол на физкультуре.
Дети ссорятся и мирятся, разыгрывают одноклассников и доверяют друг другу секреты.
Дети редко замечают таких, как я.
Каждое утро меня забирает от дома автобус «для учащихся с особыми потребностями» (так он официально называется), оборудованный специальным подъемником для инвалидных колясок. Остановившись возле школы, водитель обязательно проверяет, надежно ли застегнуты все ремни, и только потом спускает нас по одному — в инвалидных колясках, в ходунках-опорах, на костылях. У автобуса нас встречает специально подготовленный персонал — помощники: с девочками работают женщины, с мальчиками — мужчины. «Колясочников» катят до школы; тем, кто худо-бедно может передвигаться самостоятельно, помогают дойти.
В хорошую погоду мы ждем начала уроков во дворе. Мне нравится наблюдать, как «нормальные» дети веселятся — играют в «квадрат». Они машут своим друзьям, зовут их играть, только к нам никогда не подходят. Нет, мы бы все равно не смогли гонять с ними мяч, но было бы приятно просто услышать «привет». Наверное, они считают нас совсем отсталыми, потому и не замечают — будто мы невидимки.