— Я первая, — сказала Цецилия. — Я хочу секса. Он был у меня всего один раз.
Вероятно, Эмелин об этом знала, но Сильвия изумилась. Она-то полагала, что на раскладушке художницы перебывало бессчетно натурщиков и до, и после сеансов позирования. Ей казалось, что во взрослость Цецилия обрядилась легче, чем ее сестры. У Сильвии не было той уверенности и того безразличия к мнению окружающих, с какими сестра шагала по жизни. Рядом с дочкой она всегда была весела, обе радовались друг другу. Сильвия думала, что так же беззаботно сестра подбирает себе мужчин для плотского удовольствия.
— Я знаю, я так выгляжу, будто у меня все прекрасно, — сказала Цецилия, видя выражение ее лица. — Все и впрямь хорошо, однако не прекрасно. Хозяин этой машины был бы счастлив со мной переспать, но ему лет сто и он противный. Мне нужно думать о счетах, а ровесники так инфантильны, что меня от них воротит.
— Теперь ты, Сильвия, — сказала Эмелин.
— Ох, — сказала Сильвия, и выдох ее был подобен тихому стону.
В машине было тепло, и стекла запотели. Сильвия сама была как один секрет. Она не могла уследить за переменами в себе и уж тем более их объяснить. Надо ли признаться, что она постоянно думает об Уильяме? Что тоскует по нему, едва покинув палату? Что порой, глядя, как он спит, она мечтает лечь рядом с ним — в надежде, что во сне он примет ее за жену и обнимет? Вместо всего этого она сказала:
— Я кое-что пишу.
Двойняшки расплылись в улыбках. «Кто бы сомневался», — говорили их лица.
— Нет, это не то, что вы думаете, не книга. У меня бессонница, и по ночам я пишу о нашем детстве. Всего лишь эпизоды. Вот вчера я описала день рождения, на котором один мальчишка поспорил, кто дольше задержит дыхание, и Джулия, желая победить, потеряла сознание.
— Наш девятый день рождения, — сказала Цецилия. — С ужасным тортом!
— В ярко-желтой глазури! — подхватила Эмелин. — Замечательно, Сильвия! Я так рада, что ты это делаешь!
— Все написано через пень-колоду. — Сильвия не сводила глаз с сестер, ей было важно, чтоб ее поняли. — Но это не требует отделки.
Идею ей подали записки Уильяма. А еще Уитмен. Если уж браться за роман, всегда считала она, нужно создать идеальное, искусно сотканное произведение, готовое увидеть свет. Но Уильям показал ей, что можно писать для себя. А Уитмен постоянно переписывал, сокращал, дополнял, переосмысливал свои стихи всю жизнь. Влюбляясь, старея и пересматривая свое отношение к жизни, он создал не просто чудесную книгу, но выразил стремление к совершенству и красоте.
После происшествия на озере Сильвия поняла, что ей трудно существовать в собственной оболочке, ставшей слишком тесной. Записки о детстве были попыткой проторить иной путь, этакой кувалдой, которая проломит стену, позволив выйти из нынешних «здесь и сейчас». Когда удавалось заснуть, ей снилось, как мертвого Уильяма достают из озера. Сильвию пронзало болью, потому что Джулия уезжала, представления не имея о муке и тоске, которые носила в себе сестра. По ночам она садилась к столику у окна, смотревшего на Пльзень, и вспоминала время, когда ее семья была целой. Чарли был жив, Роза пропадала в огороде, в своей комнате хихикали двойняшки, а Джулия бродила по дому, делясь планами, словно дарами. Все это надо было записать, не упустив ни единого момента.
Безоговорочная честность во всем изнуряла, но вместе с тем притягивала к себе, точно магнит. Сильвия была рада, что теперь лучше понимает Эмелин — после того как та рассказала им правду о себе. Однажды днем Сильвия заглянула в детский сад, чтобы познакомиться с темно-рыжей Джози, ей хотелось улыбнуться женщине, завладевшей сердцем ее сестры. Рядом с Джози раскрасневшаяся Эмелин, окруженная малышами, искрилась счастьем. Видя ее радость, Сильвия и сама разволновалась, хотя сестра еще не призналась Джози в своих чувствах и не была уверена, ответят ли ей взаимностью.
Сильвия считала важным, что лечение Уильяма основано на его правдивости. Она помнила слова доктора Дембия о беспощадной честности. Проблема крылась в том, что нынешняя прозорливость позволила ей разглядеть вопиющую нечестность в поведении Уильяма, и это ее беспокоило. Она держала рот на замке, поскольку это было не ее дело, Уильям находился на попечении доктора Дембия, а не ее. Наверняка доктор увидит то, что увидела она, и внесет коррективы. Однако ничего не происходило, и создавалось впечатление, что Уильям строит новую жизнь на шатком фундаменте.
Однажды он сказал:
— Ты какая-то хмурая. Что-то неладно?
— Я вовсе не хмурая, — ответила Сильвия, хотя и чувствовала, что лицо у нее мрачное.
— Хорошо, как скажешь.
— Ну, кое-что не дает мне покоя. Уильям, ты, конечно, волен поступать по-своему, я тебе не судья. — Сильвия помолчала. — Но я знаю твою мантру и считаю, что ты лжешь себе кое в чем важном.
Встретив его взгляд, она поняла, что Уильям распознал ее страх. Он видел ее опасение сказать что-то такое, что помешает его выздоровлению.
— Не бойся, — сказал он. — Все в порядке. Говори.
— Речь об Алисе.
Уильям чуть заметно вздрогнул. До этого они ни словом не обмолвились о его дочери.
— Ты думаешь, что навредишь ей, и потому от нее отказался. Но это неверно. Ты не причинишь ей зла, я убеждена.
Уильям долго молчал.
— Доктор Дембия считает, что решение отказаться от отцовства — тоже чушь. — Он выглядел стариком, который прожил большую жизнь, полную невзгод. — Но я с ней не согласен, я не могу рисковать. Алисе будет лучше с матерью.
Сильвия ощутила, как у нее расслабляются плечи. Уильям говорил об этом с доктором Дембия, он все обдумал и принял решение взвешенно. Сильвия по-прежнему считала, что он допускает ошибку, но была не вправе вмешиваться, поскольку тут, видимо, большую роль играло его прошлое. Теперь, зная об умершей сестре, она понимала, почему Уильям так тревожится из-за дочери. Наверное, два этих младенца совместились в его душе, и он, опутанный печалью и депрессией, полагал для себя верным отойти в сторону. Сильвия чувствовала, что готова принять этот выбор, даже не вполне его понимая.
— Есть ли у тебя хоть малейшее сомнение, что Джулия прекрасно позаботится о девочке? — подавшись вперед, спросил Уильям.
— Нет, — сказала Сильвия, ни секунды не раздумывая.
Уильям кивнул.
— Я — фактор риска, и поэтому себя удаляю.
Во избежание лишних слез Джулия не устраивала долгие проводы, но попросила Сильвию заглянуть к ней утром в день отъезда. Мать с дочкой расположились на свободном пятачке в центре гостиной, не заставленном коробками.
— У меня просто нет сил на прощанье, — сказала Джулия, не глядя на сестру.
— У меня тоже, — ответила Сильвия, переключив внимание на Алису, сидевшую на расстеленном одеяльце и чрезвычайно довольную розовым обручем, которым Джулия украсила ее голову с редкими светлыми волосами. У Сильвии перехватило горло. Последнее время они с сестрой виделись не так часто, а теперь Джулия уезжает. Двойная потеря. И эта чудесная малышка, лучезарно улыбавшаяся маме и тете, тоже исчезнет. Сильвия ее очень любила, но шесть месяцев — огромной срок в жизни ребенка. В следующий раз они увидятся, когда Алисе уже будет год. К тому времени девочка начнет ходить и, наверное, забудет, как выглядят три обожающие ее тетушки.
— Ба! — сказала Алиса, и Сильвия наклонилась ее поцеловать.
Джулия, в джинсах и старой майке, казалась какой-то дерганой — наверное, перебрала с кофе.
— Вот уж не думала, что когда-нибудь покину Чикаго, — сказала она. — Но я также не представляла, что умрет папа. И не думала, что мама так отстранится. — Джулия помолчала. — А еще я никогда не думала, что ты станешь ежедневно навещать в больнице моего мужа.
Сильвию как будто ударили под дых. Она сидела на корточках рядом с малышкой, но теперь встала и еле выговорила:
— Не ежедневно.
— Вообще-то я не знала, что ты к нему ходишь.
Сильвия посмотрела сестре в глаза. Да, за последние месяцы они отдалились друг от друга.
— Могла бы просто спросить, а не подлавливать меня.
— Я сомневалась, что ты скажешь правду.
Сильвия это отметила.
— У него никого нет. Мне его жаль.
Джулия покинула свободный пятачок меж коробок и вернулась с папкой.
— Здесь документы по разводу и отказу от родительских прав. Пожалуйста, передай Уильяму, когда в следующий раз пойдешь к нему.
Сильвию затопило отчаяние. Сестра обрывала связующие их нити. И виной тому она, Сильвия? Или Джулия сжигает мосты потому, что иначе не сможет уехать?
— Я тебя люблю, — сказала Сильвия.
Джулия отбросила прядь с лица и качнула головой, словно досадуя на ненужные сантименты, но все же ответила:
— И я тебя.
Зябким ноябрьским утром Сильвия приехала встретить выписанного из больницы Уильяма. Еще ожидались Кент и Араш. Вероятно, подойдет и доктор Дембия, которая явно прониклась симпатией к своему пациенту и будет по нему скучать. Цецилия, чья враждебность к зятю исчезла после признания Эмелин в своей депрессии, должна была появиться в его новом жилище, чтобы посмотреть, не надо ли оживить стены веселой краской. Выйдя из лифта на этаже психиатрического отделения, Сильвия поймала себя на том, что озирается в поисках Джулии. Сестра была за восемьсот миль отсюда, но почему-то теплилась вера, что она окажется здесь и решительно возьмется за возвращение супруга в свою жизнь.
Уильям стоял возле окна. У него не было никаких вещей. Он категорически не хотел просить Джулию что-либо ему передать, хотя нуждался в одежде, поскольку ничто из забытого другими пациентами ему не годилось. Узнав об этом, товарищи по команде прислали кое-что из одежды. Сейчас он был в брюках-хаки, поношенных кроссовках и свитере с эмблемой университета. Подписанные им документы о разводе и отказе от родительских прав Сильвия переслала адвокату. Перед отъездом Джулия сдала все его пожитки в камеру хранения. Уильям покидал больницу холостым и бездетным.
— Большой день, — сказала Сильвия.