Мысль эта приходила и раньше, но казалась слишком смелой, а сейчас была вполне логичной. Они с Алисой будут спокойно жить своей маленькой семьей, и уже никто не сможет их ранить.
— Уильям и Сильвия, скорее всего, разойдутся. Она вся в отца, не умеет довести дело до конца. А ты пока что живи себе в Нью-Йорке, и поглядим, как карта ляжет.
Джулия знала, что для Розы отказ от отцовства — нечто невообразимое. Она не могла представить себе родителя, бросающего своего ребенка, и закрыла тему, отрезав: «Я в жизни о таком не слыхала».
— Разумеется, сейчас я ничего не скажу Алисе, ей и двух лет еще не исполнилось.
— Правильно. — Роза облегченно выдохнула. — Ты помаленьку успокоишься, все уляжется. Я люблю тебя.
Вот теперь Джулия поняла, что мать ее жалеет. Роза крайне редко произносила последнюю фразу.
— И я тебя люблю, — сказала Джулия. Разговор закончился.
В скором времени Джулия поменяла свой подход к работе. До того она, преисполненная благодарности к профессору, старалась просто быть полезной: обрабатывала данные, полученные на собеседованиях с клиентами, вела протоколы долгих заседаний, на которых обсуждались деловые вопросы, бегала за кофе и часами копировала документы — то есть делала все возможное, чтобы Купер не раскаялся в своем решении взять ее в помощницы. Однако теперь Джулия вспомнила свои фантазии, в которых она, в дорогом костюме и туфлях на шпильке, занимает кресло босса. Кто знает, осуществимо ли это, но чем черт не шутит. Связь Сильвии с Уильямом тоже казалась невероятной, однако случилась. В жизни чего только не бывает, поди угадай.
Джулия хотела повышения по службе, чтобы получать больше денег и тем самым обеспечить себе и Алисе надежное, неуязвимое существование. Через месяц после отъезда Эмелин профессор попросил Джулию секретарствовать на совещании. Однако она не только вела протокол, но вносила свои предложения. Джулию забавляло, что мужские головы (состав заседаний всегда был исключительно мужским) удивленно поворачиваются в ее сторону, поскольку идеи были интересные. Через полгода она испросила разрешения самой провести встречу с новым незначительным клиентом, и профессор согласился. Джулия хорошо подготовилась, изучив все сведения о компании — производителе электроники, намеревавшейся слиться с конкурентом и вдвое увеличить численность персонала. Представленный ею план реструктуризации объединенных компаний был так элегантен, что клиент попросил Джулию вести весь процесс сделки. Узнав об этом, профессор Купер устроил фуршет с шампанским.
— Я вами горжусь, — сказал он, и Джулия, извинившись, ушла в туалет, чтобы поплакать. Это были слезы радости, она чувствовала, что отец, где бы он ни был, тоже ею гордится. «Ты моя ракета», — говорил он благоговейно.
Лишь теперь Джулия осознала, что мужчины подают ей сигналы. Раньше она их просто не замечала. В лифте один симпатичный бородач всегда вставал рядом с ней, когда утром они поднимались в офис. Джулия сделала комплимент его запонкам. Он пригласил ее в бар. Готовясь к свиданию, Джулия надушилась, выбрала тени темнее, чем для работы, и надела облегающее платье. Она громко рассмеялась, ибо впервые с рождения дочери вспомнила, что обладает привлекательностью. Джулия огладила бедра, и по телу побежали мурашки, словно оно предвкушало восхитительное будущее.
Бородачу было сказано то же самое, что затем услышат все мужчины на других свиданиях: она не ищет себе партнера или мужа и никогда не пригласит в свою квартиру. Ее цель — просто слегка расслабиться. В баре на крыше здания, погруженной в розовые сумерки, они пили мартини, потом вышли на улицу и целовались, прислонившись к почтовому ящику. В следующие выходные бородач пригласил ее на игру «Янки», после которой они занялись сексом на полу его кухни, не добравшись до спальни. Все было хорошо, жизнь наладилась: отличная работа, прекрасная дочь, секс по установленным Джулией правилам. Уже через два года профессор Купер назначил ее главой нью-йоркского филиала своей консультационной фирмы. Сам он и Донни будут курсировать между Чикаго и Нью-Йорком, а Джулия — руководить здешним отделением.
О хороших новостях мать и двойняшки узнавали из открыток. Она начала коллекционировать карточки с видами Нью-Йорка, чтобы общаться с семьей. Открытки она предпочитала телефонным звонкам. Уместив на малом пространстве открытки два-три события из жизни своей и дочери, Джулия ставила крестики-поцелуйчики и отправляла послание. Роза терпеть не могла открытки и утверждала, что так с матерью общаются только психопаты. Чтобы ее успокоить, Джулия раза два в месяц отправляла ей фотографии Алисы, в дополнение к открыткам. Цецилия и Эмелин в ответ присылали открытки с видами Чикаго, словно затеяв конкурс открыток, Цецилия и Джулия изредка обменивались снимками малышек. С Сильвией Джулия не переписывалась.
В вестибюле открыв серый почтовый ящик и увидев цветную открытку, Джулия не показывала ее дочери, но прятала в сумку и потом, прочитав, выбрасывала в уличную урну. Туда же отправлялись фотографии Иззи. Обычно Джулия прочитывала открытки на улице под шум проносящихся машин. Вот так она узнала, что близнецы и Джози переехали в новое жилье, а Сильвия и Уильям поженились в служебной комнате библиотеки, узким кругом отметив это событие.
УильямОктябрь 1984 — сентябрь 1988
После того как Эмелин, измученная и бледная, вернулась из Нью-Йорка, Уильям был осторожен не только в отношении себя, но также Сильвии и двойняшек. Он ценил свою жизнь посреди суровой правды. Кент был прав — иначе нельзя. Во времена, когда они с Сильвией таились и любовь их не выходила за пределы маленькой комнаты, в голове Уильяма возникал сумбур, и только волевым усилием он приводил мысли в порядок, дабы перебраться из одного дня в следующий. Но это состояние ничем не напоминало последние месяцы его брака, поскольку рядом с Сильвией, с которой можно было поделиться абсолютно всем, он размякал от счастья. Однако от соприкосновения жизни в комнатке с жизнью за ее стенами зубы ныли, как от звука иглы, проехавшей по виниловой пластинке.
Психиатр Уильяма, лысый пуэрториканец, любивший рассказывать, почему футбол лучше баскетбола, всякий сеанс заканчивал одинаково: «Вы должны заниматься спортом на свежем воздухе, принимать таблетки и заботиться о других людях». Ни чушь, ни тайны не поминались. Это была данность, основа жизни Уильяма. Возвращаясь домой, он часто думал, используют ли здоровые люди мантры для организации своей жизни. Если чувствовал, что впадает в отупение и немоту, то вспоминал про рекомендации психиатра и выполнял один из пунктов.
Он наматывал круги на университетском стадионе, разрабатывал увечное колено и принимал лекарства. Теперь Уильям официально входил в тренерский штаб как младший помощник и занимался травмированными игроками. Он придумал успешную систему упражнений для парня с хроническим вывихом голеностопного сустава, и благодарность игрока, боявшегося, что его спортивная карьера закончилась, позволила ему чувствовать себя нужным как никогда прежде. Оказалось, отдача от его работы обладает кумулятивным эффектом: чем больше он помогал другим, тем увереннее себя чувствовал. По возвращении Эмелин он начал сближаться с двойняшками. После признания Сильвии он дистанцировался от них, понимая, что им нужно время, дабы свыкнуться с известием. Однако Уильям знал, что Сильвия не одолеет новой жизни без Джулии, если он не наладит отношения с Эмелин и Цецилией.
— Мы на тебя не злимся, — сказала Эмелин на завтраке, устроенном Уильямом. Он не поставил в известность о приглашении Сильвию, которая старалась бы не ранить ничьи чувства, но ему хотелось в кои-то веки самому позаботиться о ней.
Цецилия разрезала оладью на кусочки для Иззи, сидевшей на высоком стуле.
— Правда, не злимся, — сказала она. — Ты же это сделал не намеренно. Теперь-то я понимаю. И потом… — Цецилия помолчала, — я никогда не видела Сильвию такой, как сейчас. Я пишу ее портреты, чтобы все это запечатлеть.
— Не сказать, что она абсолютно счастлива, поскольку переживает из-за Джулии, — добавила Эмелин. — Но она прекрасна и выглядит собою настоящей.
Уильям ожидал явного или скрытого негодования со стороны близняшек, но они, похоже, его простили. Он недоуменно покачал головой, однако потом вспомнил, как Джулия и Сильвия в обнимку лежали на кушетке, как Эмелин, которую никто не гнал из дома, перебралась к Цецилии и спала на полу. Пусть Уильям оказался главным персонажем в разыгравшейся драме — рухнувший брак, больница, связь с Сильвией, — но сестры всегда были вместе, а он — пришельцем. Прежде мысль эта его печалила, а теперь давала ощущение свободы. Он жил своей жизнью в согласии со своим истинным несовершенным «я», и сестры его приняли. Уильям чувствовал вину перед Джулией — он бросил ее с ребенком, но остался в окружении женщин, которых она любила больше всего на свете. Это было несправедливо, однако он старался о том не думать и следовать наказу врача — заботиться о тех, кто рядом.
— Если считаешь, что ты в долгу перед нами, то можешь стать нашим бесплатным разнорабочим, — сказала Цецилия. — Дел навалом.
На днях у одного галериста, поклонника ее творчества, она купила по дешевке дом-развалюху в Пльзене. Как только его приведут в порядок, Цецилия, Эмелин, Джози и Иззи там поселятся.
— Сочту за честь. — Уильям постарался, чтобы прозвучало беззаботно, но говорил искренно.
Он чувствовал себя удивительно счастливым человеком, вырвавшимся из вихря неудач. Ночи теперь он проводит в постели с Сильвией, а Эмелин и Цецилия готовы впустить его в свою жизнь. Уильям вспомнил, как в ту ночь, когда он вошел в озеро, в дверном проеме он увидел улыбающегося Чарли. Наверное, тесть гордился бы близнецами за то, что они сохранили свои сердца открытыми. Ему понравилось бы, что Цецилия занимается искусством, а Эмелин разрешила себе любить того, кого любит. Правда, неизвестно, что Чарли сказал бы про них с Сильвией — их любовь ударила по его старшей дочери, и, скорее всего, в восторг бы он не пришел, но Чарли хотел, чтобы его дочери жили полной жизнью, а Сильвия именно это и делала.