Почти все муралы, написанные яркими красками на кирпичных стенах, представляли собой женские лица крупным планом. Одно лицо повторялось на нескольких зданиях, а также было на опоре эстакады. На одной фреске глаза женщины были закрыты. Лицо ее казалось древним, как будто из другой эпохи. Кроме портретов, была еще увеличенная Роаном фотография мурала с группой детей, человек в двадцать. Сопроводительная надпись сообщала, что мурал находится на детской площадке. Ребятишки улыбались, словно только что узнали отличную новость. В последнем ряду стояла светловолосая девочка лет десяти, и это, бесспорно, была Алиса.
— Я посылала сестре твои детские фото, — сказала Джулия. Голос ее звучал глухо, словно из подземелья.
— А вот ты. — Алиса показала на контуры женского лица на ярко-синем фоне. Буйные кудри. Вздернутый подбородок. Этот портрет отличался лаконичностью. Несомненно, то была Джулия, но узнать ее мог лишь близко ее знавший.
В комнате было тихо — Глория ушла на лабораторные занятия по биологии и вернется только к вечеру. Джулия побледнела. «Наверное, у нее тоже взмокли ладони», — подумала Алиса, но вслух произнесла:
— Присядь, если тебе нехорошо.
— Не бойся, я не хлопнусь в обморок.
— Мне просто нравятся ее работы, но я с ней не связывалась, тебе не о чем беспокоиться.
Джулия отвела взгляд от стены. На бледном лице ее помада казалась слишком яркой. Она как будто хотела что-то сказать, но только кивнула.
В зимней прохладе мать с дочерью медленно шли к близлежащему итальянскому ресторану. В шумном зале усевшись за столик, Джулия несколько ожила, словно вспомнив, кто она и зачем здесь.
— У меня появился клиент в Бостоне, сегодня у нас была встреча. — Джулия улыбнулась. — Конечно, на мое решение повлияло то, что теперь есть повод приезжать сюда и видеться с тобой. В Нью-Йорке мне одиноко.
Алиса тоже скучала по матери. Но и сейчас, рядом с ней, ей было одиноко. Она знала, что вскоре посыплются вопросы: определилась ли она со специализацией (не определилась), завела ли себе парня (не завела), отрывается ли по полной. И еще она знала, что обе они мысленно так и стоят у стены ее комнаты и смотрят на свои изображения, выполненные женщиной из другого города, из другой жизни Джулии.
Алиса вспомнила себя школьницей, когда переросла мать и поняла, что та отнюдь не супергероиня, но обыкновенная женщина со своими недостатками и своим прошлым, которое, похоже, заодно с ее непокорными волосами. Все детство Алиса наблюдала ежедневные усилия матери обуздать волосы и прошлое, подчинив их своему контролю. «То же самое она делала со мной», — думала Алиса, желая оказаться одной в своей комнате и смотреть на стену с картинами.
СильвияСентябрь 2008
Сильвия ушла с работы раньше, сказав помощнице, что разболелась голова. Как всегда, путь к дому пролегал мимо фрески Цецилии. В этот сентябрьский день Пльзень выглядел особенно ярко, и было приятно оказаться в окружении картин сестры. Всякий раз, навещая двойняшек, Сильвия обходила все коридоры, проверяя, какие портреты добавились в экспозицию и какие ее покинули. Она знала, что наверняка увидит изображения главных в своей жизни женщин — матери, сестер, племянниц, — ну и конечно, свое. Однако сегодня она спешила домой, потому что хотелось взглянуть на висевший в гостиной пейзаж, который Цецилия написала для Уильяма вскоре после его выхода из больницы.
В квартире было тихо, муж вернется домой только к вечеру. Сильвия расслабилась. В доме, обставленном по ее вкусу, царил покой. Они с Уильямом редко принимали гостей — общие застолья обычно проходили в супердуплексе, а гурман Кент всегда предлагал встретиться в ресторане, чтобы отведать новое блюдо. Здесь не было нужды заглушать свою любовь или уделять внимание другим. Им нравилось быть в одной комнате, когда Сильвия читала, а Уильям смотрел баскетбольный матч, отключив звук телевизора. Сильвия готовила его любимую пасту всех видов и всякое жаркое, а он, стряпая для нее, непременно включал в рецепт ее любимый нут.
Откинувшись на спинку дивана, Сильвия смотрела на картину ветра, дождя и света. Пейзаж этот давал надежду, которая сейчас была нужна. Неделю назад Сильвия пошла к врачу, измучившись от странной, то и дело возникавшей головной боли. Боль была зримой — бледно-лиловая, она истекала концентрическими кругами из правого виска. Сильвия нарисовала ее на листке, и врач направил ее к неврологу. Тот отправил ее на анализы. Лежа в аппарате МРТ, Сильвия слегка гордилась своей способностью замереть совершенно, чем порадовала оператора. О недомогании и визите к врачу она не сказала ни Уильяму, ни сестрам, полагая, что хворь ее окажется чепухой, каким-нибудь симптомом приближающегося климакса. Как-никак ей уже сорок семь.
Невролог, у которого, видимо, больных было много, а времени мало, скороговоркой сообщил, что у нее в мозгу обнаружена опухоль. Сильвия вежливо покивала. Говоря о размере и местоположении опухоли, врач употребил выражение «терминальная стадия». Кивая, Сильвия выслушала его до конца и покинула кабинет. От больницы, расположенной рядом с университетом, до своего района она шла пешком. Точно почтовый голубь, Сильвия не думала о направлении, зная, что ноги сами приведут ее домой.
Она поймала себя на том, что не удивлена диагнозом. Столь быстрое примирение с ним объяснялось, наверное, тем, что она предчувствовала нечто подобное. Когда врач произнес слово «неизлечимо», Сильвия подумала: «Ну да, так и должно быть». В детстве при всякой домашней неурядице — погас свет, протекла стиральная машина, сдох холодильник — мать тотчас говорила: «Это нам в наказание». И вот теперь Сильвию покарали за поступок, совершенный двадцать пять лет назад. После смерти отца она перестала ходить в церковь, но, как ни странно, до сих пор подсознательно верила в кару небесную. Сильвия думала, что уже переросла детское чувство собственной греховности и больше не верит в воздаяние по принципу «око за око», но, как оказалось, все это накрепко вбито в нее на молельных скамьях церкви Святого Прокопия. Организм отомстил ей за предательство Джулии.
«Может, сейчас я просто в шоке», — думала Сильвия. Воздействие картины, излучавшей свет и надежду, слабело. Причина, конечно, была в том, что Сильвия слишком долго ее созерцала. Точно так же и слово теряет свой смысл, если его повторить полсотни раз подряд. Картина по-прежнему таила в себе надежду, только Сильвия ее уже не видела.
Уильям еще ничего не знает, она скажет ему вечером. Лучше бы он пребывал в неведении, лучше бы умереть мгновенно, а не угасать у него на глазах. Уильям видит в ней прежнюю девушку чуть за двадцать, в которую когда-то влюбился. Невероятно, но факт: для него она исчезнет все еще молодой. «Жалею ли я?» — подумала Сильвия и тотчас себя одернула — это опасный путь, надо просто жить с тем, что есть.
О себе она не беспокоилась, хотя очутилась в необычном положении и знала, чем все закончится — ее убьет скопление злокачественных клеток. Но ее снедала безумная тревога за Уильяма — как он будет жить и сможет ли жить вообще после ее ухода. Уильям стал гораздо крепче здоровьем, но оба знали, что его благополучие покоится на трех китах: антидепрессантах, ежедневном контроле душевного состояния и их любви. Если убрать одну треть основания, не рухнет ли он? А Сильвии уже не будет рядом, чтобы его спасти. С тех пор как она вышла от врача, ее не покидали мысли об Уильяме — нет ли какого способа его уберечь? В то же время другая часть ее сознания странным образом устремилась к Джулии. Диагноз породил тоску по старшей сестре столь ощутимую, что от нее перехватывало дыхание. Сильвия тосковала по звуку ее голоса, по ее неповторимым объятьям и запаху, по разговорам в темноте, когда Джулия планировала их жизни. Тоска стала просто невыносимой, пока Сильвия пыталась отыскать свет в картине. Наверное, опухоль — это кара за боль, которую она причинила сестре, став причиной их разлада. Видимо, ее организм не смог осилить расстояние между Чикаго и Нью-Йорком.
Вечером в кухне она рассказала Уильяму о том, что узнала от врача. Ей хотелось зажмуриться, чтобы не видеть, как известие исказило его милое усталое лицо, но она заставила себя держать глаза открытыми — вдруг ему станет плохо, надо успеть его подхватить.
— Это уже определенно? — спросил он.
— Да.
Уильям долго молчал.
— Что нужно? Чем я могу помочь?
Сильвия не ответила. Тоска ее никуда не делась, а Уильям всегда ее понимал. Он любил ее всю целиком.
— Тебе нужна Джулия.
Было странно слышать от него это имя. Они никогда о ней не говорили.
Сильвия покачала головой:
— Это невозможно. Я ни о чем ее не попрошу.
Уильям поднял взгляд, помутневший от шока и горя. После всего пережитого для него не существовало слово «невозможно». Он верил в попытку помочь, это была его работа — помогать юным спортсменам остаться целыми и невредимыми, и он верил в свое супружество. Уильям прикидывал, что можно сделать в такой ситуации, а за его спиной садилось солнце.
УильямСентябрь 2008
У входа в тренировочный зал Уильям поздоровался с охранником и дежурным. Со вчерашнего вечера ему дышалось с трудом, легким будто не хватало воздуха. На новость, сообщенную Сильвией, откликнулось только тело, но не разум. Гулкий зал полнился стуком мячей об пол. Уильям прошел в смотровой кабинет, где рассчитывал застать Кента. Там он и был — эластичным бинтом обматывал колено новичка.
Взгляд парня сразу стал испуганным. Завидя Уильяма, травмированные игроки всегда старались бочком-бочком скрыться с глаз долой.
— У меня пустяк, — приподнявшись на смотровом столе, сказал парень. — Кент говорит, к игре я восстановлюсь. Правда же, док?
— Я видел тебя на вчерашней разминке, — отмахнулся Уильям. — Все нормально. Ходули в порядке.
С явным облегчением игрок опять улегся на стол. Кент засмеялся, тряся дредами.
— От вас ничего не скроется, Уильям, — сказал парень. — Все знают, что вы можете предсказать травму. Вас считают… — он смолк, подыскивая верное слово, — ясновидцем, что ли? Как там ведьма в мужском роде?