Ужин прошёл в усталом молчании: грубые, но сытные бутерброды с копчёным мясом, холодная медовуха из походного холодильника. Когда последние крошки были сметены, группа безропотно расползлась по кроватям. Историю я отложил до утра — возражений не последовало. Вейла, обычно бдительная как страж, уже свернулась калачиком, её волчьи уши подрагивали в такт невидимым сновидениям. Она решила спать обращённой. Так меньше шансов сдохнуть, объяснила она своё поведение.
Лишь Грохотун остался на страже у потрескивающего костра, сжимая в цепких пальцах, вручённых ему мной, три заветные бутылки и мешочек с кедровыми орешками — плату за ночную вахту. Я понимал его бдение — таинственная горошина, проглоченная в руинах, продолжала свою магическую работу, перекраивая гоблинскую плоть изнутри. Сон сейчас был бы для него невозможен. Энергия бурлила в нём.
Сбросив пропитанные пылью одежды, я вылил на себя кувшин воды. Только после этого устроился в кроватке. В отличие от своих спутников, я не выносил сна в одежде — множество ночёвок в лесу доказало: такая ночь неизбежно оборачивалась утренней разбитостью. Лёжа на спине, я ещё мгновение наблюдал, как отблески пламени пляшут на своде нашей палатки, прежде чем сознание погрузилось в тёмные воды забытья.
Только сомкнул веки — и тут же чей-то голос вырвал меня из объятий сна.
— Вставай, Женя, — прозвучало над ухом. Этот голос я узнал бы среди тысяч — мягкий, с едва уловимой хрипотцой от многолетнего курения. Мама. Василиса Петровна.
Попытался резко подняться — и обмер. Ноги... Они не просто не слушались — их словно не существовало. В груди разверзлась бездна: ледяное разочарование, жгучая боль, удушающая безнадёга. Всё это — просто сон? Эти годы магии, сражений, товарищей? Оказалось, я вовсе не Кайлос — повелитель тьмы и молний. Просто Евгений Курников, 25 лет, инвалид-колясочник. Живущий в съёмной однушке на окраине. Где мать приходит дважды в неделю убраться, потому что я физически не могу дотянуться до верхних полок.
В ярости ударил кулаком по шершавой стене. Боль пронзила костяшки, но я лишь стиснул зубы. Какая разница?
Как... Как это возможно? Слишком реально. Слишком детально. Помнил запах пирогов, приготовленных Розетты, запах озона в воздухе после заклинаний Торгуса, шероховатость рукояти меча Бренора...
— Сынок? — мама обеспокоенно присела на край кровати, её пальцы впились в моё плечо. — Кошмар приснился? — Не дожидаясь ответа, обхватила мою голову руками, прижала к груди. Её пальцы запутались в моих спутанных волосах. — Тише, тише... Это всего лишь сон.
Губы сами сложились в привычную успокаивающую улыбку — ту, что отрабатывал годами, чтобы не пугать её.
— Кстати, — голос мамы внезапно стал торжественным, — помнишь, какой сегодня день?
Попытался отрицательно мотнуть головой, но она крепко держала меня.
— Не-а, — выдавил я.
— День рождения Андрюши.
В висках резко застучало. Андрей Вячеславович Курников. Отец. Погиб под колёсами пьяного водителя, когда мне было шесть. Точно, как я в том сне... Неудивительно, что подсознание вытащило этот старый кошмар, перекраивая на новый лад.
— Прости, мам, забыл, — прошептал, чувствуя, как по щеке скатывается предательская слеза. Её пальцы тут же поймали её, вытерли большим пальцем с грубой кожей от постоянной работы.
Я осторожно высвободился из материнских объятий и, отстранив её помогающую руку, пересел в кресло. Резиновые колёса мягко зашуршали по линолеуму, когда я направился в ванную. Холодная вода обожгла лицо, смывая остатки сна, но не смогла смыть горечь разочарования. Из-за двери доносились мамины причитания: "Пыль на телевизоре!", "Когда последний раз полы мыл?" — перемежающиеся редкими одобрительными возгласами. Видимо, обнаружила забитый холодильник. На еде я никогда не экономил — хоть какое-то достоинство нужно было сохранять.
Когда я выкатился из ванной, весь дом уже благоухал ванилью и топлёным маслом. Сырники. Мамины фирменные, с хрустящей корочкой. И, конечно же, этот аромат не мог не приманить Радмира — моего вечно голодного соседа. Не стал его прогонять. В отличие от меня, его родители уезжали на работу ещё до рассвета, оставляя холодильник пустым.
После завтрака начался привычный утренний ритуал. Радмир ловко подхватил мою сумку, вызвал лифт и придержал тяжёлую дверь подъезда. Но самое сложное ждало впереди. Сорок минут унижений. Такси за такси проезжали мимо, водители брезгливо морщились, замечая коляску, и нажимали на газ. Когда подъехало очередное авто, я даже не шевельнулся — зачем снова разочаровываться?
Из машины вышел невысокий мужчина в выцветшей тюбетейке, его круглое лицо украшала щётка седых усов.
— Исэнмесез. Ну что, едем? — его голос звенел искренней доброжелательностью, а взгляд, скользнув по моему креслу, не померк и не отвернулся.
— Да, — резковато бросила мать, накопленное раздражение прорвалось в интонации.
Таксист лишь понимающе подмигнул мне:
— Так чего ждём дорогие мои? Или вам красную дорожку постелить? — его настрой нас подкупил, и мы улыбнулись.
Мы переглянулись с Радмиром. Моё кресло, технологичное чудо с электроприводом, легко сложилось в компактный блок. Мужчина ловко подхватил его, будто делал это каждый день. В тот момент, когда он бережно укладывал коляску в багажник, я вдруг вспомнил сон — того самого пастыря, превратившегося в зелёный песок. Странно, как реальность иногда оказывается добрее вымысла.
Водитель оказался удивительно душевным человеком. Марат Каримыч — коренной альметьевец, с лучистыми морщинками у глаз и добродушной улыбкой. Его история могла бы стать сценарием для мелодрамы: сиротское детство, армия, случайная поездка в столицу, которая превратилась в судьбу. "Женился на вдове — красавице Раисе, — с теплотой рассказывал он, ловко объезжая пробку. — Детей её как своих воспитывал. А теперь вот внуки..." В голосе его звучало тихое удивление, будто он сам не понимал, за что удостоился такого счастья. Но не задавался этим вопросом — просто радовался каждому дню.
Когда мы прибыли на кладбище, Марат Каримыч, узнав, что надолго не задержимся, предложил подождать:
— Я тут неподалёку перекушу, а вы не торопитесь. И категорически отказался брать деньги за простой.
Кладбище встретило нас бескрайним морем свежих холмиков. Я машинально считал даты на памятниках — 2025, 2025, снова 2025... Где-то после двухсотого перестал. Жизнь шла своим чередом, а здесь, за высоким забором, тихо копились тысячи оборванных судеб.
Мама, надев потрёпанные садовые перчатки, молча принялась выдёргивать проросшую между плитками траву. Её пальцы, обычно такие уверенные, сейчас дрожали. Когда она положила букет алых гвоздик к подножию памятника, по её щекам текли слёзы. Я сжал подлокотники коляски, чувствуя, как ком подступает к горлу. На фотографии улыбался молодой мужчина — таким я его почти не помнил. Всего шесть лет было мне, когда его не стало.
«Как же ты мне нужен, пап...» — прошептал я, глядя на чёрно-белое изображение. А потом горько усмехнулся: возможно, это и к лучшему, что он не видит меня таким. Оптимизм — определённо не моя сильная сторона.
Когда последний сорняк был выдернут, а цветы аккуратно уложены у подножия памятника, мать отряхнула перчатки и встала рядом, положив ладонь на холодный камень.
— Посмотри, Андрюша, — её голос дрожал, — какой твой сын стал взрослый. От мамы сбежал, самостоятельный. Правда, дома у него — хоть шаром покати... — Она нервно засмеялась, поправляя воротник. — Но ничего, я присмотрю. Вот только внуков бы... Тогда бы совсем хорошо было.
— Для этого сначала девушку найти надо, — пробормотал я, машинально поглаживая подлокотник кресла.
— А в чём проблема-то? — она резко повернулась ко мне, и в её глазах вспыхнул странный огонёк. — Кресло у тебя — последняя модель, не инвалидное, а "мобильное средство передвижения", как ты любишь говорить. Выходи больше! А то так и помру, не дождавшись... — Голос её внезапно сорвался. — Жаль, что всё так вышло... Очень жаль...
— О чём ты, мам? — я нахмурился, ощущая, как по спине пробежал холодок.
— О том, что это ты убил своего отца.
Воздух словно вырвали из моих лёгких. Кресло скрипнуло, когда я резко развернулся к ней.
— Что?.. Ты что несёшь?
— Если бы не твоё вечное нытьё, он бы жил! — её голос взлетел до визга, разрывая кладбищенскую тишину. — «У Кольки есть мяч! У Пети есть мяч! Даже у Светки с третьего подъезда есть!» — она передразнила меня, искажая лицо в гримасе. — Вот он и попёрся в свой единственный выходной, несмотря на мои уговоры! Денег не было, но он взял в долг... Вышел из магазина с этим проклятым мячом... такой счастливый... — её пальцы впились в мои плечи. — А мы его даже в гробу толком не увидели! Только клочья...
Я онемел. Мир сузился до её перекошенного лица, до капель слюны, летящих мне в лицо.
— Прости... — прошептал я автоматически.
— Что мне твои "прости"? — она вдруг засмеялась, и этот звук был страшнее любого крика. — Лучше бы ты сдох тогда вместо него!
Боль. Острая, режущая, где-то в груди. Я не сразу понял, что происходит. Мать... моя мать... её руки сжимали серп, который только что срезал траву на могиле... Теперь он вонзался в мою плоть снова и снова. Я пытался кричать, но из горла вырывался только хрип. Руки, поднятые в защите, уже были изрезаны в кровь.
— Вот так... вот так хорошо... — её шёпот был сладок, как сироп. — Тебя тоже похоронят в закрытом гробу... Только сначала... сначала я исправлю твоё уродливое лицо...
Серп взметнулся в воздух. Я зажмурился, чувствуя, как лезвие впивается в щёку...
И вдруг — крик. Но не мой.
Открыв глаза, я увидел перед собой искажённое яростью лицо... магессы теней?
Криана стояла надо мной, её кинжалы были обагрены кровью, а глаза горели знакомым фиолетовым огнём.
— Просыпайся, идиот! — прошипела она. — Ты в ловушке собственного разума!
Мир затрясся, распадаясь на куски. Последнее, что я увидел — её руку, протянутую ко мне...