Одно переливалось кроваво-багровыми оттенками, словно внутри него билось крошечное сердце. Второе мерцало холодной синевой, напоминая застывшую молнию. Третье было чёрным, настолько глубоким, что взгляд тонул в нём, как в бездне.
— Ничего не трогать, — мои слова прозвучали резко, словно удар хлыста.
Жизнь научила меня: халявы не бывает.
За всё в этом мире приходится платить. Иногда — сразу. Иногда — спустя годы. Но счёт всегда приходит.
И я не собирался подписывать его, даже не прочитав условий.
Вот вам реальная история из жизни. Как-то раз я спросил мать о судьбе Маринки Косолаповой — той самой «первой красавицы с нашего двора», золотой медалистки и недосягаемой принцессы школьных коридоров. Я ожидал услышать историю успеха. Вместо этого мне открылась современная трагедия, достойная пера Достоевского.
Её отец, Николай Никифоров, в прошлом завсегдатай пивных ларьков, совершил, казалось бы, невозможное — продал последнюю «копейку», открыл табачную палатку, затем вторую, третью... Так алкогольная безнадёга превратилась в солидный капитал. Они переехали в элитный квартал, где ковры в подъездах стоили дороже, чем вся их прежняя квартира.
Но злой рок уже точил своё лезвие.
Для Марины деньги стали наркотиком раньше, чем настоящие наркотики. Сначала — брендовые сумки и iPhone последней модели, затем — клубная жизнь с её эфемерным блеском, а после — белая смерть, что въедается в вены быстрее, чем богатство — в душу.
Отец бросал её в лучшие реабилитационные центры Европы, но каждый раз она срывалась — как Икар, не способный отказаться от солнца, даже зная, что оно растопит его крылья.
Развязка наступила неожиданно.
Оказалось, в прошлом Косолапов кинул на крупную сумму одного бизнесмена. Тот — слабый сердцем — не выдержал и оставил сиротой сына.
Мальчик вырос красивым, умным и беспощадным. Он нашёл Марину. Влюбил её в себя. И методично разрушал — пока она не прыгнула с шестнадцатого этажа в объятия бетона.
Узнав правду, Николай Никифоров не произнёс ни слова. Просто схватился за грудь — и присоединился к дочери.
Мораль?
«Месть — это блюдо, которое подают холодным... Но едят его всегда горячим — прямо из сердца врага».
Вот такая вот история. Да, случилось не со мной, но умные учатся на чужих ошибках. Как говорит один хитрый народец из моего мира.
С тех пор я не верю в «халяву»?
— Приветствую вас, искатели приключений и дармовой силы, — раздался за спиной голос, словно скрип ржавых петель. Он вибрировал в костях, заставляя кожу покрыться мурашками. — Перед вами Скверноликий — древнее существо, рождённое из скверны забытых клятв.
Я медленно обернулся, за мной остальные.
Тот, кто сидел на троне из чёрного базальта, чьё полупрозрачное тело переливалось, как застывший дым. Теперь восседал ровно, а его глаза — две угольные щели — смотрели сквозь нас.
— Э-эм... Здорова, мужик! — я махнул рукой, стараясь звучать непринуждённо, хотя каждый нерв в теле кричал об опасности. — Я Кайлос, а это мои друзья. Как погляжу, скучновато тут у тебя. Мы это…пройдём, ладно? Ты можешь даже не вставать, мы сами найдём выход.
Тишина.
Затем — сухой, ломающийся звук, похожий на треск старых костей.
Он пытался засмеяться.
— Хе-кхе-кхе...
Кашель сотряс его тело, и на мгновение я подумал, что он рассыплется в прах. Сколько веков он просидел здесь, в этом склепе? Гномы явно не навещали.
— Никуда вы не пойдёте, — прошипел он, и его голос стал резким, как лезвие. — Сначала вам предстоит пройти испытание.
— Слушай, ты чего злой такой? — я притворно вздохнул, роясь в сумке. — Давай я тебе вкусный пирожок дам?
— Погоди, Кай, ты ж сказал, ничего не осталось? — Бренор нахмурился, его пальцы сжали рукоять меча.
— Да ты посмотри, как он исхудал! — я продолжил копаться в рюкзаке, разыгрывая спектакль. — Ему бы поесть нормально. Погоди, надо порыться получше, глядишь, что-нибудь да найду.
— Извини, мужик, нету пирожков, — я развёл руками. — Может, ты пирог с курагой будешь? Или бутерброд с колбасой?
Тишина.
Затем — взрыв.
— ХВАТИТ!
Его крик ударил в нас, как волна, едва не сбив с ног. Стены задрожали, а из-за колонн вышли шестнадцать воинов. Которых там не было секунду назад.
Грохотун бы почуял. Значит, они не мертвецы. А это было куда хуже. Потому что мертвецов можно убить, отрубив головы. А этих… наверное, тоже можно. Ладно, время покажет.
— Э-э-эм...
Проклятье, вот же пристало это его долбанное «Эм-м-м», дурацкий гоблин.
— Это, вроде как... не совсем честно, — процедил я, окидывая взглядом ряды противников. — Нас пятеро. Вас — семнадцать.
В ответ раздался хриплый смех, на этот раз менее рваный, более звонкий — будто древний механизм, наконец смазанный кровью, начинал работать исправно. Оживает, зараза.
— У каждого из вас будет свой бой, — провозгласил Скверноликий, и его голос обрёл странную мелодичность. — Если, конечно, справитесь с моими слугами... Но не будем забегать вперёд.
Он театрально поднял костлявую руку, и песочные часы из чёрного камня материализовались в воздухе.
— Минута на приготовления. Затем... начнётся веселье.
Пауза.
— О, и ещё кое-что: если умрёте в испытание — умрёте навсегда.
М-да, вот это поворот.
Ему действительно смертельно скучно, раз он затеял этот макабрический спектакль. Мог бы просто размазать нас по стенке — но нет, устроил целое представление.
Что ж, понять можно — сидеть веками в этом склепе, слушая, как шепчутся колонны, должно быть то ещё удовольствие.
— Начинаем!
По мановению его руки одиннадцать воинов растворились в воздухе, словно их и не было. Оставшиеся шестеро мгновенно окружили нас — и в тот же миг пространство взорвалось.
Мир раскололся, перегруппировался — и вот я уже стою один посреди бесконечного кладбища, лицом к лицу с собственным кошмаром.
***
Вейла замерла. Мир в мгновение ока изменился, теперь она стояла во дворе дома резиденции Кровавой Луны. Обращённая в волчицу, она начала принюхиваться, и тот запах, что она уловила, заставил её дрожать.
Дверь дома открылась, и из неё, степенно вышагивая, вышел Харроу, глава стаи. Её глава, которого она предала.
Вслед за ним вышли её родители. Выглядели они ужасно, с пустыми глазницами и окровавленными руками, с пальцев которых на землю капала кровь.
Вейлу окутал страх, она была не в силах пошевелиться. Она была так напугана, что её обращение рухнуло, и теперь она стояла голая перед ними, стараясь прикрыться руками. Она пыталась вернуть себе облик волчицы, но способность обращения её не слушалась.
Когда Харроу остановился в трёх шагах, а её родители встали по бокам от него, то они заговорили хором, голосом, полным укоризны.
— Мы продали тебя этому господину, потому что ты слабая. А что сделала ты? Тварь неблагодарная. Предала его! Из-за тебя умерли все, кто считал тебя семьёй. Какая же ты всё-таки слабая! Как и твоя дочь. Она хотя бы приносит пользу семье, а ты тварь…
— Я не… — она было сделала попытку оправдаться, но пришлось закрыть уши руками.
— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — орали они. — Как же мы презираем тебя. Слабачка, неблагодарная подстилка.
Харроу, стоявший всё это время молча, лишь довольно скалился.
Тень Вейлы ползла к ней, щёлкая зубами в такт словам семьи. Девушка, продолжая сжимать голову руками, как вдруг ощутила боль — пальцы на её руках отрастили когти и впились в кожу.
— «Да... это они. Эти ублюдки, что продавали меня и мою дочь. Вот только я не они и такой никогда не стану. И да, я не предавала стаю».
— Это не вы, вас здесь НЕТ!
Вейла обратилась и рывком вонзила клыки в призрака Харроу, и тот взвыл, рассыпаясь пеплом.
***
Грохотун замер. Он оказался в родной пещере, что была его домом.
Стены, испещрённые детскими царапинами, потолок, чёрный от копоти костра, что горел здесь десять лет без перерыва.
Пусто. Ни братьев, ни сестёр. Только он… Нет. Не он.
Перед ним стояло его отражение — размытое, маслянистое, с глазами, как две провалившиеся в никуда дыры.
Тень тыкала толстым пальцем ему в живот, и каждый удар отдавался болью, будто кто-то ворочал раскалённый уголь внутри, при этом оно бормотало. На забытом языке. Том самом, что он начал шептать во сне, после того как проглотил горошину.
Большой Пуф отступил на шаг. Ещё один.
И вдруг — понял.
Слова прорезались сквозь пелену, будто нож сквозь гнилую ткань.
— «Ты — всего лишь сосуд. Скоро ты станешь одним из нас», — зловеще шептала теневая копия.
Страх. Он охватил его, сжал глотку, отнял голос. Тело онемело, будто залитое свинцом.
Но потом — жар. Горошина внутри проснулась, запульсировала, разливая силу по жилам.
Язык вернулся.
— «Она прорастёт скоро... Ты станешь дверью для нас», — не умолкала тень.
Грохотун взревел — нечеловечески, по-гоблински — и вонзил кинжал в копию самого себя.
Лезвие вошло без сопротивления, будто в воду, но он ловил, цеплял, вырывал — и достал.
Горошину.
Аналогичную той, что проглотил сам. Раздавил зубами.
— Моя горошина — не твоя!
Тень взвыла — высоко, тоскливо — и схлопнулась, как пустой мешок.
В тот же миг мир померк, а он снова очутился в склепе.
Кайлос, Бренор и Криана стояли с широко раскрытыми глазами, будто только что вынырнули из ледяной воды.
Вейла лежала на полу, свернувшись калачиком, её стоны резали тишину.
Он бросился к ней, забыв про всё, и начал гладить загривок — медленно, осторожно, как брат, как друг, как тот, кто понимает.
***
Бренор толкнул дверь.
Тяжёлые дубовые створки скрипнули, словно вздохнули под грузом невысказанных упрёков. В доме стояла гробовая тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами, доносящимися с кухни.
Он замер на пороге. За столом сидели все. Мать. Брат. Сестра, вот только отца не было.