А у меня их только двое! Может, моя сестра действительно не хочет заводить семью. Интересно.
Инге не спрашивает, есть ли у кого из нас дети. И даже не дает никаких намеков на то, что делать с тремя мини-викингами, которые в настоящий момент обвивают ножки стола.
– Ну как вы, справитесь? – спрашивает она, как бы подумав об этом в последнее мгновение, прежде чем выйти из комнаты.
– Да, мы присмотрим за ними, – говорю я в надежде уверить ее в том, что я великолепно ухаживаю за детьми, как и любая женщина с четырьмя «вечными» хозяйственными сумками в машине.
– Я имела в виду вас…
– О! – а вот это было неловко. – Да, спасибо, – киваю я.
– Можете принять душ, полотенца на ваших кроватях.
И с этими словами она уходит.
Несмотря на уверения в том, что все дети, даже самая младшая, самодостаточны, сейчас они все втроем смотрят на нас. Или просто бросают нам вызов. Я точно не уверена.
– А у вас нет телевизора? – с сомнением спрашивает Триша и добавляет громче и медленнее, поднимая брови в универсальном жесте «Я не говорю на вашем языке, потому что я глупая англичанка, но я задаю вопрос»: – Тэ-Вэ?
К счастью, на языке викингов эти буквы означают то же самое, потому что дети понимают ее намек и мотают головами в ответ.
– И айпадов нет? – делаю попытку я, но головы склоняются набок, отчего дети становятся похожими на сконфуженных терьеров.
– По-моему, это означает «нет», – говорит Марго.
– Ну ладно, пришло время Поппинс, – Мелисса шлепает ладонями по коленям и заставляет себя встать.
– Не думаю, что Мэри Поппинс – реалистичная модель в текущей ситуации, – начинаю я, но Мелисса прерывает меня, понимая руку с таким видом, будто я переступила черту.
– Что?
– Кто критикует Поппинс, будет иметь дело со мной.
– Да ладно тебе!
– Или Марию фон Трапп. Еще один из моих идолов, – объясняет она Трише.
– Ты что, ко всем персонажам Джули Эндрюс так относишься? – с любопытством спрашивает Триша.
– Виктора/Викторию можно исключить, – пожимает плечами Мелисса.
– А как насчет той, что она играет в «Дневниках принцессы»? – включается в обсуждение Марго.
– Что?
Я вынуждена объяснить, что Мелисса перестала смотреть все, что выходило после 1997 года в качестве одиночного протеста против снятия показа с одного из телеканалов сериала «Солдат, солдат».
Тем временем выясняется, что «стратегия Поппинс» бессмысленна. Через несколько минут напряженного наблюдения Мелисса заявляет, что дети «справляются, как Джейн и Майкл эпохи воздушного змея». Последовав совету Инге о здоровом небрежении, она садится обратно на стул и призывает всех «просто расслабиться». И мы, попрятав ножи по моему настоянию, расслабляемся. Пьем кофе, болтаем, принимаем по очереди душ, едим еще булочки и вообще ощущаем себя настоящими декадентами, развалившимися в четыре часа дня в четверг. За детьми мы наблюдаем лишь от случая к случаю, когда они пробегают мимо. Иногда с каким-нибудь животным на поводке, иногда сжимая волосы брата или сестры, а иногда и просто так. И никто не умирает. И не жалуется. Побеждает принцип дистанционного опекунства.
Я не сидела так спокойно и ничего не делала не помню с каких пор. Но когда-то такое же было… Я нахмуриваюсь, пытаясь вспомнить. Может, в конце 1980-х, когда я пролежала с пневмонией весенние каникулы… Или когда сломала ногу. В любом случае ощущение приятное. Я провожу рукой по голой деревянной поверхности стола, очерчивая пальцем потертые рисунки из годовых колец деревьев. Стол кажется таким живым и обожаемым – совершенно не похожим на постоянно дезинфицируемую серую гранитную поверхность на моей кухне.
За похожим столом мы сидели в детстве.
Я смотрю на Мелиссу, которая сидит за противоположным концом. Точно так же, как тогда, за семейным кухонным столом, когда мы боролись за право сесть у ящика с подставками для тарелок. Она так и не узнала, почему мне хочется сидеть именно там, но само мое желание повышало в ее глазах ценность этого места. Я смотрела, как она поглощает клецки, сосиски в тесте или жирный пудинг на больших тарелках, держа вилку словно ручку и бормоча что-то с набитым ртом в чистом, неподдельном наслаждении; это было еще до клиники по ожирению и до того, как мама урезала ее порцию углеводов вдвое. Мы соревновались, кто намешает больше майонеза с картошкой в мундире или кто намажет больше масла на поджаренный хлеб. Потом, если мне доставалось место с ящиком, я аккуратно прятала еду в ящик, чтобы избавиться от нее позже, когда никого не было вокруг.
Поначалу я пропускала завтраки. Никто не возражал. Тем меньше хлопот по утрам, и мама даже благодарила меня за то, что я присматриваю за Мелиссой и мою посуду после яиц всмятку для всей семьи. Потом, когда она ушла, «семейные» обеды или ужины уже ничего не значили. Наши пищевые привычки расходились все больше и больше. Никто и слова не говорил, когда Мелисса садилась за стол с куском жаркого в три часа ночи или когда папа ужинал кашей. И никто не следил за тем, что ем я. Или не ем. После смерти мамы никто уже не ограничивал аппетит Мелиссы. До свидания, диета Хэя; привет, разнообразные сладости и «вкусняшки», которые приносили сердобольные соседи и родственники, желавшие приободрить «бедного вдовца». Отчего-то им становилось легче на душе от того, чтобы оставить лазанью на крыльце и скрыться в страхе, что мы их застукаем за этим занятием, и им придется нам что-то говорить. Ведь никто не знал, что сказать. Поэтому поток анонимных съедобных подарков не иссякал. В один месяц, насколько я помню, мы получили столько лазаний, что Мелисса нарисовала диаграмму, в которой оценивала их по баллам от одного до десяти. Потом к этому пищевому безумию присоединился и папа, которому от этого тоже почему-то становилось лучше. Все считали своим долгом кого-то кормить и о ком-то заботиться, а Мелисса с радостью ухватилась за возможность удовлетворить их порывы по поводу первого пункта. Что касается меня, то я радовалась, когда кто-то сравнивал мои торчащие из шорт ноги со «стебельками подснежников». Так это и продолжалось.
Я где-то читала, что самки-сестры сурикатов пользуются едой как средством конкуренции, и альфа-сестра ест больше, чтобы набрать вес и упрочить свое главенствующее положение. В нашем же случае было наоборот. Но какой-то смысл в этом есть. Какая-то суть, лежащая в основе такого соперничества. Худея, я «побеждала». Становясь все тоньше, я обретала контроль.
Я ушла из дома, когда не успели просохнуть чернила на моем аттестате о среднем образовании, еще до восемнадцати лет. И с тех пор не возвращалась[24].
Насколько я догадываюсь, моя сестра переживала так же, как и я, но я не могла поговорить с ней по душам – или, скорее, не осмеливалась. Иначе бы я снова погрузилась в бездну отчаяния вместе с папой и Мелиссой, из которой мы бы уже не выбрались.
– Еще булочку? – Триша протягивает тарелку в мою сторону.
Она только что вышла из душа, волосы у нее завернуты в тюрбан из полотенца, и потому она походит на голливудскую звезду, отдыхающую в Сен-Тропе.
– Спасибо, больше не хочу, – отвечаю я, но на самом деле я со страхом представляю, что будет с моими бедрами (когда они перестанут походить на бедра Марго).
Еще я отказываюсь, потому что из-за ароматов тихо побулькивающего на огне рагу и из-за мыслей о нем у меня текут слюнки.
– Можешь съесть мою, – говорю я Трише, и она не отказывается.
Мышцы у меня ноют, но по-хорошему, как будто я ими пользовалась так, как и задумывала природа. После душа я чувствую себя новым человеком. Потом приходит Инге, объявляет, что ее учебное время закончилось, и спрашивает, не хотим ли мы выпить пива перед ужином.
Обычно я не пью пиво («До 200 калорий и до восемнадцати граммов углеводов на порцию? Нет уж, увольте…»), но в этот вечер я думаю: «Была не была!»
Мелисса открывает бутылки зубами, чтобы лишний раз позлить меня. («Не делай так! Это худшее, что можно делать зубами. Даже хуже, чем отдирать ими липкую ленту!» Видите, каким блистательным бывает мой светский разговор. Неудивительно, что я редко пытаюсь о чем-то болтать…) Но после первого же глотка я забываю о раздражении, потому что это великолепно.
М-мм… Пиво… Если это плохо, то я не хочу быть хорошей.
Холодный пенистый напиток с легкой горчинкой кружит мне голову, еще не успев полностью попасть в желудок и осесть там приятным грузом, почему-то навевающим ассоциации с объятиями крупного подвыпившего мужчины.
Тут в комнату входит настоящий крупный подвыпивший мужчина с очередной порцией местных напитков и выпечки.
– Отто! Еще пиво и пироги? Да ты нас балуешь! – воркует Триша.
– Благодарю вас, посол! – вспоминаю я старый лозунг, и она смеется.
Марго смотрит на нас в недоумении.
– Мы просто подумали, что вам понравится хорошая еда, – дружелюбно улыбается Отто, совершенно не понимая намеков на рекламу Ferrero Rocher 1980-х годов.
– В саге «Ховамол» есть такое изречение, – продолжает Инге, помешав рагу в последний раз, прежде чем ставить его на стол. – Если собираются гости, нужно подготовиться. Поэтому мы подготовились. Такие уж мы.
Единственная прочитанная мною сага – это роман из серии «Школа в Ласковой долине» («Наследие Уэйкфилд», если хотите знать) – не слишком перегруженный глубокомысленными моральными сентенциями или жизненными уроками. «Разве что за исключением совета всегда носить с собой гигиеническую помаду», – думаю я, дотрагиваясь до своих потрескавшихся губ. Это был дельный совет…
– Саги – это сказания о жизни викингов, – объясняет Инге, накрывая на стол.
– Вроде «Девяти благородных добродетелей»? – спрашивает Марго, вставая, чтобы показаться полезной.
– Нет, – отвечает Инге. – Их придумали американцы, которым хотелось все получить быстрее и которым было лень читать саги.