того самого бойфренда, который бывает у всех. После бойфренда, с которым я познакомилась на вечеринке первокурсников, который играл на гитаре, обильно смазывал волосы гелем и бросал меня в конце каждого семестра, чтобы побыть одиночкой на каникулах. Вы знаете таких. Так что когда я встретила Грега – надежного, предсказуемого Грега, пахнувшего дезодорантом Right Guard, – я была готова к отношениям. Он казался нормальным. А когда у меня стали зарождаться сомнения в нем, то мне казалось, что уже слишком поздно. К тому же я думала, что склонна видеть проблемы на пустом месте. Но в последние время сомнения усилились, и я даже начала пересматривать некоторые вещи. Теперь я спрашиваю себя, что будет, если мы так и не полюбим друг друга снова.
Что, если ничего больше не будет? При этой мысли у меня сжимается сердце. Но что пугает еще больше – так это то, что я не вижу альтернативы. Я была дочерью, потом женой, потом матерью. И стоматологом. Вот и все.
Я была обречена стать стоматологом с пяти лет. Мне почему-то всегда нравилось представлять себя в чистом и аккуратно прибранном кабинете – тихом, если не считать гудения электрических жалюзи, закрывающихся по нажатию кнопки. Даже когда я в подростковом возрасте носила брекеты, я вовсе не возражала против того, чтобы раз в два месяца посещать техника, затягивавшего потуже винты. Конечно, было немного больно, но по-хорошему. И даже отвлекало от другой, пустой боли, которая охватывала меня дома. Так что мой дальнейший курс был определен заранее: буду зарабатывать себе на жизнь бормашиной и гидравлическим креслом. Поэтому я стала стоматологом. Этим я и занимаюсь до сих пор, вдобавок к домашним хлопотам и воспитанию детей. Словно хорошо настроенный механизм. Усердно работаю и слежу за тем, чтобы каждый пункт в моем графике был своевременно отмечен галочкой. До недавних пор. Когда ежедневные обязанности стали наползать друг на друга, словно чешуя на рыбе.
Мне вдруг показалось, что я ужасно устала быть стоматологом. И женой…
– Тебе нужно сменить обстановку, – предлагает мой услужливый лабрадор в человеческом обличье. – Нужно сделать перерыв.
– Это не фильм «Осторожно, двери закрываются!», – говорю я ей. – Это моя жизнь! Я выбрала ее. У меня два ребенка, которые игнорируют меня, и счета, которые надо оплачивать. Не могу же я подстричься под мальчика и открыть тапас-бар…
Мелисса смотрит на меня, как на раненого щенка, и мне снова хочется заплакать. Но я не плачу. Потому что никогда не плачу. Никто не сравнится со мной в искусстве «не делать сцены». Некоторые сказали бы «подавлять эмоции». Я называю это «умением сдерживаться». Не можем же мы все сразу развалиться… Как бы мне ни хотелось рыдать и кричать, я стараюсь всегда сделать все возможное, чтобы собраться с духом и никогда не поддаюсь наполняющей меня ярости. Такой курс помог мне пережить трагедию (смерть матери), унижение (рвота у буфета на виду у всех; супруг из тех, кто предпочитает «Правительственный час» сексу…) и невозможное (хирургия корневого канала в невероятно упрямой десне; заставлять детей есть овощи хотя бы раз в месяц, чтобы у них не возникла цинга…). Мой единственный способ справляться со всем – это собраться. Я не могу проиграть. Потому что… ну тогда проиграют все.
И еще у меня четыре «вечные» хозяйственные сумки в багажнике…
После смерти мамы все мне говорили: «Нужно выплакаться, дать волю чувствам». Но я не давала. Потому что Мелисса и так неплохо справлялась за обеих. Я все равно не могла бы сравниться с ней в экстравагантности выражения своих душевных страданий. Поэтому я сосредоточилась на повседневной рутине. Что было бы лучше для всех нас, как я полагаю. И по большей части со мной все в порядке. А когда у меня опять зарождаются сомнения, я повторяю себе: «У меня все в порядке, у меня все в порядке…» Но когда накапливается слишком много несостыковок, я взрываюсь внутри. Просто сердце схлопывается, не оставляя снаружи никаких ошметков. Чисто и аккуратно. Всегда тактично и с оглядкой на других.
У меня многое получается хорошо: я могу проверить вашу полость рта; тщательно исследую ваши мягкие ткани, пока вы сидите в наиболее уязвимой и неудобной для большинства людей позе. Я могу составлять график семейных событий на два года вперед; за пять минут заранее готовить обед на четверых и вынимать занозы со стопроцентной вероятностью успеха. Меня с полным правом можно называть «Пегги Ли»[9]. Я могу прибраться за другими и причинить боль, когда это необходимо – когда это То, Что Нужно. Но если вы хотите часами вспоминать о Старых Добрых Деньках, поедая мороженое за просмотром какого-нибудь телевизионного шоу? Нет уж, увольте. Вы обратились не к той женщине. Я занята. У меня дела. И вообще, у меня по графику сейчас…
– Дети! – кричу я, перегнувшись через перила. – Поднимитесь и помогите мне с наволочками!
– Ну и суматоха у тебя в доме… Брокколи, да теперь еще и эти наволочки.
– Считается, что профессиональный успех напрямую связан с тем, как в детстве выполнялись обязанности по дому, – говорю я Мелиссе, игнорируя ее сарказм. – Причем начиная с как можно более раннего возраста.
– Скука! – потягивается она напоказ и делает вид, что засыпает.
Я решаю, что сейчас не время говорить о том, что каждый вечер перед сном я двадцать минут занимаюсь с ними математикой или что всегда можно найти возможность чему-то поучиться в течение дня. Вместо этого я произношу свое любимое изречение: «Усилие – это как зубная паста, всегда можно выдавить еще чуточку больше».
Она изображает, как вешается от отчаяния.
– Когда мы познакомились, Грег не знал, как включать стиральную машину, – настаиваю я, теперь защищая себя. – Ты правда хочешь, чтобы подобное повторилось с кем-то еще?
– Нет, – соглашается она и добавляет вполголоса: – Хотя было бы лучше, если бы сам Грег больше ни с кем не повторился…
– Ты же знаешь, что я тебя слышу, когда ты вот так говоришь как бы в сторону и про себя? И ты говоришь вовсе не шепотом, – сообщаю я ей, прежде чем снова завопить во все горло: – ДЕТИ!
От напряжения у меня даже кружится голова, и я едва не падаю. Поэтому я некоторое время стараюсь молча складывать чистую (как я надеюсь) одежду в стопки, а потом немного зависаю, пытаясь понять, принадлежат ли синие штаны у меня в руках мне или дочери. Чтобы осмотреть их получше, я подношу их ближе к глазам.
– Ты чего? – Мелисса смотрит на меня, как на сумасшедшую, поэтому о объясняю.
– Эти штаны я носила на той неделе, но теперь думаю, вдруг они принадлежат Шарлотте.
– Это же детский размер… – многоточие буквально повисает в воздухе.
– Да, они слегка тесноваты, – признаю я. – Но видно, что они поношенные…
Мелисса смотрит на меня как на круглую тупицу.
– Жуть какая.
– Нет, вовсе не жуть!
– Жуть.
– Нет…
– Да.
– О…
– Как можно вообще сомневаться в том, принадлежит ли пара маленьких штанов шестилетке или…
– Вообще-то ей семь. Почти восемь, – прерываю ее я, но Мелисса продолжает:
– …взрослой женщине? Это значит, что: а) задница у тебя слишком худая, и б) тебе нужно больше есть. Ты едва притронулась к обеду. Откуда ты вообще берешь силы? Из воздуха? Подключаешься к розетке каждую ночь, как одно из твоих устройств?
Я говорю, что она сама напрашивается на грубости, а она корчит физиономию и надувает щеки.
– Я вижу, тут еще дров не рублено…
Я объясняю, что не знакома со старомодными метафорами из области лесничества, поэтому она перефразирует:
– Просто хотела сказать, что твоя жизнь в настоящий момент немного похожа на полное дерьмо. Это я любя…
– Да ну? А без любви это как бы звучало?
Она поднимает руки, как бы говоря: «Не стреляйте в гонца, он просто сообщает факт», а мне хочется возразить. Но у меня все больше возникает подозрение, что она права. Я работаю. Все время. И часто устаю настолько, что меня тошнит. Даже без поглощения «Шираза» литрами. Мои выступающие кости таза, которыми я так гордилась после родов, теперь доставляют мне боль, когда задеваю что-нибудь. А это случается все чаще и чаще. И в последнее время, когда я вижу, как Грег валяется на своей «дневной кровати», лениво просматривая новости или просто тупо уставившись на тостер, мне хочется буквально биться головой об стенку – настолько я начинаю его ненавидеть.
– Как бы выразиться по-доброму? – продолжает Мелисса. – Но не могу: твой муж идиот.
Мелисса никогда не была высокого мнения о Греге, так что ее слова для меня не становятся сюрпризом, но я чувствую, что обязана как-то защитить свою жизнь, которую сама выбрала.
– Я… мне кажется, он немного в депрессии.
– А мне кажется, он идиот.
– Ладно, пусть так. Но он мой идиот. По крайней мере, связанный со мной узами брака.
Я машинально беру очередную пару штанов и складываю их, прежде чем осознаю, что это штаны Грега, а не мои, и их точно не следует класть в стопу чистой одежды.
– Фу… это еще что, черкаши?[10]
– Угу, – отзываюсь я без выражения. Загадка: имя тебе не тот, за кого я выходила замуж когда-то.
– Какая мерзость!
И это говорит женщина, которая ходит по моему дому в грязных носках и разбрасывает повсюду объедки от пирогов? О боже…
– Ты не понимаешь, это часть семейной жизни.
Я швыряю штаны в кучу для стирки, убеждая себя, что все в порядке, а затем в последний раз пытаюсь достучаться до своих отпрысков:
– ДЕТИ!
– О, извини, я забыла, что у вас же общие дети.
– Нет-нет! Я не это имела в виду.
Изрядная доля усилий при общении с моей сестрой тратится на то, чтобы не ткнуть ее носом в тот факт, что у меня есть семья, а у нее нет. Пока что. Она всегда утверждает, что не хочет детей, но откуда ей знать наверняка? Поэтому я стараюсь не затрагивать лишний раз этот вопрос.
Наступает неловкое молчание, поэтому когда Мелисс