– Уже шесть, – говорю я, загоняя мрачные чувства в самую глубь. – Давай сходим поужинаем?
Джейсон перегибается через меня, чтобы поставить гитару на стойку, и его волосы касаются моего лица. Я судорожно втягиваю в себя воздух и маскирую это кашлем, а потом утыкаюсь в телефон, чтобы Джейсон не заметил, как горят мои щеки.
– Я не то чтобы голоден, – говорит он.
– Но сегодня вечер пятницы. Мы обязаны хоть как- то развлечься.
– Ты говорила, что впредь мне запрещается развлекаться.
– Когда я это говорила?
– Ты сказала, что хватит мне шляться по барам.
Я закатываю глаза.
– То, что тебе нельзя напиваться в стельку, еще не значит, что тебе нельзя развлекаться. Ведь здесь есть я, так? Я и есть развлечение.
Он тихо хмыкает.
– Ага, точно.
– Я уже больше не помеха? – Я задерживаю дыхание в ожидании ответа, который очень важен для меня.
Джейсон смотрит на меня, на его губах появляется улыбка.
– Вовсе нет, ты все еще помеха. – Видя, что я хмурюсь, он добавляет: – Но лучшая из всех помех.
У меня потеют ладони, и откуда-то из низа живота поднимается трепет, который проходит по всему телу, вплоть до кончиков пальцев. Я приказываю себе смотреть Джейсону в глаза и не опускать взгляд ниже, но у меня ничего не получается. Я все же смотрю на его рот, мысленно очерчиваю линию его губ.
Вероятно, он обратил внимание на мой взгляд, потому что его улыбка превратилась в самодовольную ухмылку. Будь я в другом состоянии, я бы хорошенько пнула его.
– А что, если мы купим какой-нибудь еды и вернемся сюда смотреть кино? – предлагает он.
Ответа он не ждет. Он спрыгивает с кровати, хватает меня за руку и тянет за собой. Я сопротивляюсь только для того, чтобы позлить его. Он в буквальном смысле впихивает мои ноги в ботинки и выталкивает за дверь, а я от души хохочу.
Мы берем еду в столовой – после пьяных эскапад Джейсона папарацци выяснили, где он учится, и теперь стоят лагерем у ворот кампуса, поджидая его. Я думала, что это расстроит его, но когда я заговариваю с ним о том, что тайна перестала быть тайной, он просто пожимает плечами.
Мы возвращаемся в его комнату. Джейсон в отличном настроении, я давно его таким не видела. Возможно, никогда. Улыбка стала увереннее, из глаз пропала грусть. Когда он смотрит на меня, я больше не вижу в нем того Джейсона, которого волокла домой из «Лотоса», кто горевал по отцу, пропившему свою жизнь. Я вижу просто Джейсона, темноглазого юношу в ярких кроссовках. И мне очень хочется, чтобы он ответил мне взаимностью.
Я нащупываю под покрывалом пульт и включаю телевизор. Перескакивая с канала на канал, я вдруг вижу знакомое лицо.
У меня непроизвольно разжимаются пальцы, и жареная картошка падает мне на колени.
– Вот это да! Это же ты!
– Что? – Джейсон бледнеет.
– По телеку! – кричу я, нажимая на кнопку увеличения громкости.
Идут вступительные титры фильма, и на экране мелькают кадры с Джейсоном. Вот он играет на гитаре, вот он держится за руки с На-На, которая лежит на больничной койке, вот он бежит прочь от наемного убийцы.
– Мы обязательно должны посмотреть, – говорю я. – Почему ты не рассказал мне, что фильм уже вышел?
Фильм продолжается, и я понимаю, что это только первая серия. Я нажимаю кнопки на пульте, пока внизу экрана не появляются английские субтитры. Сюжет крутится в основном вокруг На-На, но есть и несколько эпизодов с Джейсоном, голодающим художником, который зарабатывает себе на пропитание игрой на гитаре.
Джейсон стонет, когда камера показывает его героя, поющего грустную песню в темной комнате – прямо как эмо.
– Выключи, – говорит он. – Не надо смотреть на это.
– Что ты несешь? Это же потрясающе!
Он прищуривается.
– Ты хочешь посмеяться надо мной.
– Конечно, хочу!
Но это ложь. На самом деле я хочу увидеть, как он поет песню, которую мы написали. Нашу песню.
Он тянется к пульту, но я убираю руку.
– Грейс, серьезно. Я не хочу на себя смотреть.
– Нет, мы уже смотрим, так что расслабься.
С недовольным возгласом он опять пытается выхватить у меня пульт. Я отодвигаю руку, а он все тянется за ним и даже опирается на мое бедро. Я вскрикиваю от боли, когда он переносит на руку свой вес. В конце концов он делает рывок, промахивается мимо пульта и падает на меня. Хохоча, мы оба валимся на матрас. Джейсон оказывается на мне, я тяну руку с пультом за голову.
Мы осознаем, что произошло, и наш хохот стихает. Мы смотрим друг на друга. Улыбка Джейсона тает, его глаза темнеют. Он смотрит на мои губы. Я разжимаю пальцы, и пульт с треском падает на пол, но никто не спешит подобрать его. На заднем фоне я слышу голос Джейсона, доносящийся из телевизора. Лицо Джейсона очень близко от моего, мне достаточно чуть-чуть приподнять голову, и наши губы сомкнутся.
– Грейс… – Он указательным пальцем проводит по моему подбородку. – Я сказал На-На, что у нас с ней ничего быть не может и что я встречаюсь с ней только ради рекламы нашего фильма.
Мне приятно слышать его слова, и мое сердце начинает колотиться о ребра. Мне безумно хочется сократить разделяющее нас расстояние, но меня останавливает страх, да и в голове звенит предупредительный сигнал. Нельзя доверять парню с гитарой. Пусть я и мечтаю о том, чтобы он полюбил меня, только это всего лишь фантазии. Он сам фантазия.
Я призываю на помощь тот самый гнев, который испортил рождественские каникулы в Сеуле, отворачиваюсь и обеими руками упираюсь Джейсону в грудь. Мне не надо прилагать особых усилий – он и сам отстраняется, садится и проводит рукой по волосам. Он ничего не говорит, но в его глазах я вижу множество вопросов, ответов на которые у меня нет.
Я встаю с кровати.
– Я, наверное, пойду, – говорю я, чувствуя страшную неловкость. – Уже поздно. Зайду завтра, и мы придумаем, что делать. Договорились? – Я оглядываю комнату в поисках своей сумочки. – Мы можем позаниматься спортом. Активный отдых пойдет тебе на пользу, насытит тебя эндорфинами. Может, я даже покатаю тебя на твоем велосипеде.
– Грейс, – прерывает он мой монолог.
– Мм?
– Прости… меня. – Я вижу в его глазах сожаление, которое я ощущаю как удар в солнечное сплетение.
– О чем ты? До завтра.
Я выбегаю из комнаты, прежде чем он успевает что- то сказать. В коридоре я останавливаюсь. На глаза наворачиваются слезы, и я приваливаюсь к закрытой двери. Я больше не могу игнорировать свои чувства к Джейсону – то, каким восторгом наполняет меня его улыбка, то, какую радость я испытываю каждый раз, когда он, доверившись мне, открывает еще один кусочек своего прошлого, то, как я в его присутствии забываю обо всем, что оставила в Нэшвилле.
Только у нас ничего не получится.
То, что есть между нами – что бы это ни было – никогда не будет чем-то большим, чем дружба. Даже если я и нравлюсь ему, мне все равно нужен надежный парень, такой, который не будет постоянно напоминать мне о брате. О котором не придется постоянно заботиться, но кто будет заботиться обо мне тоже, кто будет счастлив от того, что я рядом, даже на людях. Вот только, когда я пытаюсь представить парня, который мне нужен, сознание рисует мне Джейсона.
Только Джейсона.
Глава двадцать первая
Я решаю проводить с Джейсоном поменьше времени, но меня хватает всего на сорок восемь часов, прежде чем я понимаю: общества Софи мне мало. Я принимаюсь убеждать себя, что в нашем общении ничего страшного нет, что оно не обязательно должно привести к каким-то отношениям. Ведь мы друзья, вот и все.
На следующий день после уроков мы идем на лужайку за столовой и устраиваемся под деревьями.
– Разве не пора готовиться к выпускным экзаменам? – Джейсон берет на гитаре несколько аккордов.
– Наверное, – отвечаю я.
Но ни один из нас не встает. Вокруг много учеников, одни собираются группками и о чем-то болтают, другие катаются на велосипедах. Никто не обращает на нас внимания – что такого, что двое учеников отдыхают под деревом. Думаю, Джейсону нравится анонимность – ведь он сразу лишится ее, как только вернется в Сеул.
– Когда ты начнешь писать музыку? – спрашиваю я.
– Не знаю.
Я закрываю глаза и слушаю, как он наигрывает «Поезд мира» Кэта Стивенса[36].
– Ты и дальше будешь играть ту же музыку? – спрашиваю я. – Когда ты займешься своим новым проектом?
– Ты имеешь в виду «если» – если я займусь новым проектом.
Я закатываю глаза.
– Ты все равно будешь играть. Это у тебя в крови. Просто тебе надо решить, как ты хочешь играть.
Он колеблется, потом говорит:
– Я уже поговорил со своим агентом.
– Ха! – восклицаю я. – Я была права! Я знала, что ты не сможешь все бросить.
Джейсон улыбается, его пальцы замирают на струнах.
– Я не могу вернуться к прежнему стилю, – помрачнев, говорит он и добавляет шепотом: – Благодаря распаду «Эдема» мне удалось выбраться оттуда. Я не допущу, чтобы меня снова затянуло в это болото. Этот стиль высасывает душу.
– Делай что-нибудь другое.
Он всплескивает руками.
– Например? Мы уже исполняли ту музыку, которую редко услышишь в Корее. Если я буду играть рок, ни одна звукозаписывающая компания не захочет иметь со мной дело.
В его голосе слышится тревога.
– А ты когда-нибудь думал о том, чтобы выступать в Штатах?
Он отвечает коротким смешком.
– Нет.
– Почему?
– Потому что я не умею писать стихи на английском.
– Это то же, что писать на корейском.
– Нет, не то же.
Я приподнимаюсь на локтях.
– А какая разница?
– Не умею, понятно? – Он фыркает. – Слова не приходят. Не знаю.
– А ты хоть раз пробовал? По-настоящему?
Он мрачнеет.
– Не получается.
Я опять ложусь, кладу руки под голову.
– И все же попробуй.
Он вздыхает, берет аккорд.
– Я так счастлив. – Еще один аккорд. – Посмотри – Тот же аккорд. – Люблю тебя, как… э-э… брокколи.