«Здоровские, так отлично на ноге смотрятся. Ну да у тебя ноги красивые, маленькие, как у китаянки, тридцать пятый размер. Не то что у меня, лыжи сорокового».
Из-за того, что подруга не скрипела зубами от злости, а искренне радовалась чужой удаче, Диночке становилось совсем плохо, и она продолжала забивать шкафы ненужными вещами, поджидая тот радостный момент, когда в глазах Нади, донашивающей позапрошлогодние юбки, мелькнет тщательно скрываемая зависть.
Потом Олег разорился, а Колпаковым повезло.
– На жилу они напали, – пояснил Рогов.
– На какую? – изумилась я.
– Золотую, – ухмыльнулся Олег, – Лешка и мне предлагал с ним копать, только я уже пить начал.
– Что копать?
– Землю.
– Да объясни толком! – вышла я из себя.
Рогов закурил и начал рассказ.
ГЛАВА 20
Примерно за три месяца до начавшихся потом событий Надюше повезло. Одна из приятельниц ее матери, пожалев девушку, имеющую очень «нужную» в нынешние времена профессию искусствоведа, пристроила ту на работу в антикварный салон, оценщицей. И тут вдруг обнаружилось, что у Надюши редкий дар, талант, «золотой глаз», как говорят те, кто торгует стариной. Наде достаточно было одного взгляда на вещь, чтобы понять, что перед ней: сервиз, произведенный на заводах Кузнецова или подделка, сработанная умельцами в 50-е годы. Посуда, мебель, лампы, часы… Надюша никогда не ошибалась, легко определяя не только век создания вещи, но даже и год. Откуда взялся у нее такой талант, Надя и сама не знала. Лешка как-то по пьяной лавочке наболтал Олегу:
– Прикинь, она видит.
– Что? – удивился друг.
– Ну, сама мне рассказывала, – хмыкнул Лешка, – берет в руки чашечку, и словно в глазах у нее темнеет, потом бац – картинка появляется. Человек, мастер, возле печи для обжига посуды… Или мастеровой с рубанком… Четко-четко наплывает видение, словно проявляется. А затем будто голос «за кадром» произносит: «Сработано крепостным Иваном Федоровым в лето 1802 года, июня двадцать седьмого числа».
– Ты ей посоветуй меньше ликера в кофе наливать, – вздохнул Олег, – ну и бред!
Бред или не бред, но Наденька никогда не ошибалась. Прослышав о редкостной оценщице, в салон повалили как те, кто хотел продать, так и те, кто желал купить раритетные вещи. Хозяин живо прибавил Надюше денег, и они с Лешкой слегка расправили крылья, высунув нос из нищеты.
Однажды к Наде явился странный посетитель. Парень примерно лет двадцати, одетый в грязные джинсы, рваную кожаную куртку и высокие, почти до колен, ботинки на шнуровке.
– Гляньте-ка, – выложил он перед ней серебряный портсигар с красивым вензелем.
Наденька взяла в руки вещичку и почувствовала головокружение, как всегда, откуда-то из сероватого тумана выплыла картинка, и девушка услышала голос, четко сообщивший дату – 1800 год. Но потом началось нечто непонятное. Перед глазами замелькали тени, послышались взрывы, полилась кровь, она растеклась по крышке так явственно, что Надя выронила серебряный портсигар на стол. Ее и раньше посещали подобные видения. Иногда появлялось изображение старух с подсвечниками в руках, мужчин и женщин, один раз перед глазами развернулась целая драма. Высокий парень в железной каске бросает на кровать тело только что убитой им женщины и начинает сгребать в огромный темно-серый мешок безделушки, стоящие на каминной доске.
Но так четко ей еще никогда ничего не мерещилось. Кровь выглядела пугающе натуральной, пахла приторно, отвратительно… Потом раздался взрыв. Надюша увидела взметнувшиеся вверх комья земли, ощутила сырой запах, почувствовала толчок в спину, упала в грязь… В голове невесть откуда прозвучала фраза на немецком языке, словно кто-то произнес:
– O, mein Gott, ich bin Klaus, ich sterbe, Ursula, Kinder…
– Вам плохо? – озабоченно спросил парень.
– Душно тут, – ответила бледная Надюша.
– Может, я попозже зайду? – поинтересовался клиент.
– Да, – пробормотала Колпакова, – через полчасика.
В голове у нее продолжали метаться образы. На этот раз другие. Ночь, вернее сумерки, лезвие лопаты, вспарывающее грунт, скелет в рваных серо-зеленых лохмотьях, руки, жадно роющиеся в остатках одежды. Потом снова удар, и вот она лежит лицом в сырой глине, в голове опять звучит голос:
– Боже, я Федор, я умираю, Ленка, дети…
Быстро надвигающаяся чернота ударила по глазам. Придя в себя, Надя позвонила одной из своих подруг, преподававшей в школе немецкий язык, та немедленно перевела ей фразу:
– О, мой бог, я Клаус, умираю, Урсула, дети…
Через полчаса посетитель вновь поскребся в кабинет.
– Вещь имеет определенную стоимость, – сообщила Надя, потом, почувствовав надвигающуюся дурноту, быстро добавила: – Хочешь мой совет? Не завышай цену, побыстрей избавься от портсигара.
– Куда спешить? – удивился паренек. – Экие вы хитрые, отдай редкую вещь за бесценок!
Надя с трудом поборола видение и тихо пробормотала:
– Уж извини, ты вправе думать, как хочешь, но на этом портсигаре крови много. По крайней мере двоих из-за него убили, немца Клауса и русского Федора. Одно горе от него, побыстрей отдай, а еще лучше – подари. Примета есть такая, коли вещь, на которой лежит проклятье, с доброй душой, не жалея, отдать, то злые чары развеются. Только я не верю в это, избавляйся от портсигара поживей.
Парень посерел, потом тихо спросил:
– Про Федьку откуда знаешь?
Надя тяжело вздохнула:
– Ничего ни про кого не знаю. Впрочем, у него жена Лена и дети.
Сдатчик портсигара разинул рот:
– Точно, Ленка и двое пацанов.
– Его убили из-за этого куска серебра, – тихо пробормотала Надя, – а до этого он его из земли вынимал.
– Гад, – прошипел юноша.
– Кто?
– Да так, копатель один, – сообщил парень, – явился ко мне и сказал, что Федька упал в яму да шею сломал, а он его так и присыпал землей.
– Нет, – покачала головой Надя, – его в спину ударили, под лопатку, когда Федор портсигар поднимал, а до этого вещь у немца хранилась, у Клауса. Того, похоже, на войне положили.
– Меня Юрой зовут, – назвался парень, – а ты что, экстрасенс?
– Сама не знаю, – мотнула головой Надя, – это только со старыми вещами срабатывает.
– Ну вот что, – предложил Юра, – пошли, кофейку хватим.
За столиком он рассказал Наде о себе.
Юра – копатель, такой человек, который выезжает на места, где в свое время шли ожесточенные бои.
– Ты представить себе не можешь, какие вещи находятся в могилах, – объяснял он, – награды, золотые украшения, часы, оружие…
– Зачем оно все нужно, – вздохнула Надя, – старое, испорченное.
– Ну не скажи, – возразил Юра, – коллекционеры бешеные деньги платят. Один раз я кинжал отрыл, рукоятка черепом украшена, на лезвии надпись готическим шрифтом, слов не разобрать. Так один собиратель мне тысячу долларов, не чихнув, отстегнул. Я-то, дурачок, обрадовался, а потом оказалось, продешевил, клинок принадлежал эсэсовцу из дивизии «Мертвая голова», такими клинками только высшее руководство снабжали, раритетная вещичка, а я ее за ерунду отдал. В общем, нас сам бог свел с тобой, давай работать в паре.
Надюша вздохнула:
– Не для меня такой бизнес. Впрочем, мой брат без работы сидит.
Алеша быстро нашел с Юрой общий язык, и парни начали вместе кататься по местам былых сражений. Колпаков решил приобщить к бизнесу Олега. Рогов пару раз съездил с копателями и зарекся заниматься этим в дальнейшем. Он уже начал к тому времени сильно пить, а пьяному нечего делать на раскопках. К тому же Олегу не понравилось грязное, криминальное занятие, и он предпочел проводить вечера в теплой квартире, в компании с бутылкой, а не в грязных сапогах, промокших в канаве, по пояс в жидкой глине.
– Но у Алешки дело пошло, – объяснял мне Олег, – фарт попер, прямо косяком. То ли нюх у него имелся, то ли и впрямь он счастливый. Здорово зарабатывать начал. Только незадолго до его смерти я Юрку встретил, ну этого, который Алешку к себе в компаньоны взял. Знаешь где?
– Ну и где?
– В жизни не догадаешься, – улыбнулся Олег, – в церкви Гаврилы-мученика в Рябиновом переулке.
Рогов оказался в тех местах случайно. Вечером напился вместе с незнакомыми мужиками возле магазина, потом полный провал в памяти. Очнулся Олег на другом конце Москвы, прямо возле МКАД.
– Ну чисто кино приключилось, – хмыкал Рогов, вспоминая тот день. – Вроде того, где мужика пьяного в самолет запихнули, а он в Ленинграде оказался. Так и я, ничегошеньки не помню. Кто привез, зачем?
Оклемался Олег ранним утром, трясясь от холода, побрел по дороге, пытаясь остановить машину. Но, естественно, никто не хотел брать мужика бомжеватого вида. Стояла непривычно холодная осень, несмотря на октябрь, вокруг лежал снег. Рогов замерз в тонюсенькой курточке, и еще его с бодуна колотил озноб. Вдруг впереди блеснул золотой купол. Олег вошел в совершенно пустую церковь и прислонился спиной к батарее. Приятное тепло начало разливаться по застывшему телу, в воздухе витал сладкий аромат ладана, лики икон смотрели сумрачно, но не зло, а грустно, словно говоря Олегу: что же ты, братец? Внезапно Рогов вспомнил, как много лет тому назад его, ребенка, бабушка водила тайком в храм. Мигом налетели воспоминания. Вот старушка крестится, стоя на коленях возле иконы Пантелеймона-целителя, вот встает и говорит:
– Сделай милость, Олежек, не рассказывай отцу с матерью, засмеют меня, старую. А мне после молитвы легче делается, прям выздоравливаю, ни ноги не немеют, ни голова не болит. Вот что, пошли, я тебе конфеток куплю.
Олег ощутил на языке вкус леденцов монпансье из железной коробочки, вспомнил теплую бабушкину руку, мягкие объятия и неожиданно разрыдался в голос. Никто никогда больше не любил его так, как бабуля. Детство не вернуть, нужно жить в настоящем, борясь с враждебным миром. Рыдания душили его, слезы текли по щекам, Олег задыхался и кашлял. Неожиданно ему на плечо легла тяжелая рука и спокойный голос произнес: