Афганский транзит
Пересылка
Да, контрабанда — это ремесло…
Пересылка — это ворота в Афган. Гостиница-общежитие и пара бараков на аэродроме Тузель в Ташкенте. Прибыл я туда 19 февраля 1984 года и замёрз так, как нигде и никогда раньше. Нет, я, конечно, бывал на морозах, и подолгу. Но, во-первых, сибиряк не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается, но я-то ехал в Ташкент! Во-вторых, потом, как правило, бывали тёплые помещения, натопленные печки, горячие батареи и остальные прелести цивилизации. А в Ташкенте всего-то около нуля, и единственное доступное тёплое место во всём городе — это такси. Но это не надолго, да и дорого. А дома там все приспособлены спасать только от жары. Жесточайшие сквозняки и температура, почти неотличимая от уличной.
Захожу в гостиницу ближе к полуночи. Позади два перелёта: из Вильнюса в Москву и из Москвы в Ташкент. Разномастная, полувоенная и малотрезвая публика. У некоторых лица красные, выгоревшее на солнце полевое обмундирование. У многих ордена, медали. В зависимости от степени усугубления смотрят на меня с сочувствием, жалостью или злорадством.
— Ты не ссы, капитан, всё будет нормалёк…
Да я, в общем-то, и не… Кто я такой, как зовут и куда направляюсь — никого не интересует. Зато почти каждого интересует мой увесистый чемодан, точнее его содержимое. Поэтому без особых церемоний, с прямо-таки окопной прямолиней-ностью:
— Ну, давай!
Один мелкий, с эмблемами «трубопроводчика», уцепился за чемодан, то ли помочь донести, то ли просто умыкнуть, пока я стою как столб и не знаю, куда двинуться дальше. Однако не угадал. Во-первых, не с его здоровьем таскать такие тяжести, а во-вторых, я был нормально проинструктирован и не собирался выпускать своё добро из рук. Знал я о живущих при Тузеле офицерах и прапорщиках, которые потеряли или пропили свои деньги вместе с документами и теперь промышляют тем, что разводят таких зелёных и неопытных, как я. Это были своего рода талантливые люди. Таких сочных рассказов про афганскую войну, с такими кровавыми подробностями я больше не слышал нигде и ни от кого. Самое нелепое, что некоторые из них до Афгана так и не доехали…
Кое-как мне удалось стряхнуть с чемодана «трубопроводчика» и прорваться к окошку, за которым сидела дама неопределённого возраста. За два рубля она зарегистрировала меня, дала какую-то бумажку и сказала:
— Иди, располагайся.
— Куда?
— Куда хочешь!
Вот он, самый ненавязчивый в мире сервис! Видя мою несговорчивость, аборигены демонстративно перестали меня замечать. Открываю первую дверь. В нос ударяет тошнотворный запах табака и перегара. Под ногами перекатываются и звенят бутылки. На табуретах остатки еды. Безуспешно пытаюсь впотьмах найти свободную койку. На каждой либо чьё-то бренное тело, либо чьё-то барахло. Пару раз нарвался на добротный казарменный мат.
На третьей или четвёртой комнате буквально с порога был обматерён особенно грязно. У меня куда-то пропал весь пиетет перед ветеранами. Внутри сгорел какой-то предохранитель, я поставил чемодан и включил свет.
— Какая собака гавкает?! Вставай!!!
Пару человек выглянули из-под одеял, но никто не поднялся. Я подошёл к первой кровати, на которой лежали вещи, и сказал:
— Это моя кровать. Уберите своё барахло!
Тишина. Молча сгрёб всё и свалил в угол. Выключил свет и лёг, не раздеваясь. Пружина внутри звенела от напряжения.
На утро большинство соседей исчезло. Остальных поднял и выгнал умываться. Когда вернулись, заставил заправить постели и сложить на свои койки пожитки. После этого попросил всех выйти покурить, а одного привести уборщицу. Я всё ждал, что кто-то что-то вякнет: меня ж никто не назначал здесь командовать! Ночная злость искала выхода, но, к моему изумлению, всё исполнялось с полуслова. Открыл настежь окна, попросил сменить на моей кровати постель и провести влажную уборку. После этого с чистой совестью залез под одеяло, накрылся сверху шинелью и моментально заснул.
Разбудила какая-то зараза, пальчиком тряся за плечо.
— Товарищ капитан, разрешите, мы здесь в уголочке, на табуреточке…
— Увижу хоть крошку…
— Не-не, мы всё уберём.
Я опять накрылся шинелью, но сон пропал. И хотя соседи разговаривали шёпотом, поневоле слушал, как отчаянно и жестоко сражался один из собутыльников в Афгане, сколько ему пришлось пережить и как бессовестно его обмануло начальство с наградами. Он здесь потому, что вот-вот должен подойти Указ на Героя и тогда они все увидят… и он сможет вернуться домой…
Вдруг прозвучала фраза про 103-ю дивизию, и я высунулся, чтобы повнимательней рассмотреть возможного однополчанина. Им оказался давешний «трубопроводчик», вешавший лапшу на уши общевойскового старлея.
— Так, кто здесь из 103-й, подходи, поздороваемся. Заодно расскажешь, каким боком ты имеешь отношение к десантникам.
«Трубопроводчик» как-то сразу догадался, что его, возможно, будут бить и со словами «пойду, принесу водички» исчез. Оставшемуся в недоумении сотрапезнику я сказал:
— Товарищ старший лейтенант! Вас ждут настоящие боевые товарищи и заслуженно надеются на угощение. Закрывайте лавочку.
Вдруг заглядывает в комнату какая-то физиономия и спрашивает:
— Кто капитан Осипенко? На прививки!
Оделся, вышел. Направили в один из бараков. Там орудуют медбратья-срочники в сапогах и халатах поверх ХБ. Там и в штанах было холодно, а мне:
— Спустите брюки, расслабьтесь, — и тут же заученным движением насаживают на шприц, как кусок говядины на шампур. А у меня мурашки с палец от холода. Вот иголка и сломалась.
— Что у вас за кожа?
— Это что у вас за погода? Спиртиком больше потёр бы для сугреву.
Только с третьего раза он таки меня проткнул и засандалил дозу всякой гадости, которая должна была спасти меня от букета экзотических афганских болезней. У всех одна ватка, а у меня вся задница, как после шрапнели. До Афгана не доехал, а уже за Родину кровь пролил. Медбрат, перед которым каждый день мелькают сотни таких задниц, смотрел с уважением… или недоумением, мне всё равно.
Узнал, что мой борт возможно завтра и уехал со старлеем смотреть Ташкент. Были бы деньги, из такси не вылез бы. Но хотелось есть. У меня в чемодане было килограммов двадцать разной снеди, но сразу для себя решил, что достану только в батальоне.
Ресторан железнодорожного вокзала. Холод собачий. Зал, как ангар для самолётов. Посетителей двое. Это мы. Но официанты выдерживают паузу, чтобы, наверное, клиенты созрели. Наконец, один подходит и бросает на стол огромный гроссбух-меню. Мы, не раскрывая, дуэтом:
— Чаю!!!
Два чайника с прикрученными проволокой крышками к ручкам стоят на столе, а мы, приложив к ним ладони, греемся. Потом что-то ели. Главное достоинство пищи было в том, что она была тёплая. Узбекская кухня не впечатлила, хотя в Литве мы с удовольствие у друзей делали манты.
На выходе гардеробщик, пожилой узбек в национальном костюме, пытался подать шинели и обрызгать одеколоном из пульверизатора. Каждый рубль был на счету, поэтому мы снова дуэтом сказали «нет!». Хотя, если честно, дело было даже не в деньгах. Мы просто не представляли, как один советский человек мог холуйствовать перед другими и получать за это деньги. Таковы были издержки воспитания.
Вернулись в гостиницу-общагу затемно. Разгуляево в полном разгаре. В холле и в коридорах полно краснорожих (понятно, не от загара) аборигенов и «готовеньких» новичков. Неужели вторую ночь спать в этом смраде? И точно! Посреди нашей комнаты составлены табуреты, на газетах закусь, внизу бутылки, накурено, пьяный бред. Подхожу к кровати, снимаю шинель, вижу, давешний «трубопроводчик» наклонился и что-то зашипел тучному военному, сидящему ко мне спиной.
— Ну и что!!? Да я в рот имел этих десантов, — еле ворочая языком, громко изрекает упитанный, без знаков различия хам.
Старлей, перед которым я целый вечер пушил хвост, вопросительно посмотрел на меня. Снимаю китель подхожу к импровизированному столу. Наступила какая-то нехорошая тишина. Наклоняюсь к толстому и беру двумя пальчиками полотенце, которое было переброшено через шею и свисало на груди. Глядя прямо в зрачки, тихонько спрашиваю:
— Что ты, дорогой, такое кушаешь, что так много разговариваешь?
После этого сгребаю полотенце в пятерню и, наворачивая его на кулак, рву борова на себя. Полотенце удавкой перехватило горло горемыки. Глаза полезли из орбит, а изо рта закусь. Он попытался махнуть рукой, как будто хотел согнать с моего лица муху. Через три секунды рука, которой он ухватился за мой кулак, ослабла, глазки закатились, и он рухнул прямо на сдвинутые табуреты. Не давая долететь до пола и не выпуская полотенце, поволок страдальца за длинный язык в коридор. По дороге он некрасиво дёргал ногами, словно ехал на велосипеде. Прислонил тело к стене, разгладил на груди полотенце и от души врезал ладонью по толстой роже. Надо же помочь человеку прийти в сознание! Когда он заморгал, вернулся в комнату. Участники пьянки стояли молча, как у гроба, безвременно покинувшего их друга и даже не жевали то, что было во рту.
— Я пошёл, помою руки после этой мрази, а когда вернусь, ты, — я указал пальцем на «трубопроводчика», — доложишь о наведении порядка.
Когда вернулся, ни тела в коридоре, ни следов попойки в комнате не обнаружил. Только запах. И мелкого не видно.
— Я отпустил его, а то, боюсь, он мог обмочиться, — сказал старлей, расправляя свою постель.
Толком не зная местных законов и традиций, я ждал появления чего-нибудь типа патруля, коменданта… Всё-таки опасался, что меня могут не пустить в Афган! И действительно, через минут десять раздался стук в дверь! Комната на десять коек, проходной двор! — и кто-то стучит! Я напрягся:
— Заходите!
Заходят двое лейтенантов, бледные, чистенькие, с чемоданами. Понятно, новенькие. А я, значит, на вторую ночь уже старенький.
— Разрешите… нам сказали, что у вас есть места…
— Про правила ничего не сказали?
— Нет, только что-то про дисбат…
— Понятно, но это не для всех. Это надо заслужить. Располагайтесь.
Больше нас никто не побеспокоил.
Апофеоз пересылки — таможня. Каждый вёз что-нибудь запрещённое или лишнее. Я, например, медицинский спирт, замаскированный под шампанское. Каждый вибрирует, кроме тех, кого руководство пересылки под белы руки само заносит на таможню. Гол как сокол, но документы в порядке. Кто-то здесь же прямо из горла допивал лишнюю водку и просил окружающих помочь. Кто-то нервно перекладывал что-то из кармана в чемодан и наоборот.
Я стоял перед сытым таможенником, как государственный изменник. Ну, как можно задавать вопрос: «Чужого ничего нет?», когда у меня полно: кому письмо, кому детский рисунок, кому какая-то безделица, напоминающая дом. Каждый пятый офицер полка воюет в Афгане. Не взять не мог и врать не умею. А этот, зараза, всё видит и тянет жилы. Но, убедившись, что я — «мелкая картошка», пропускает в накопитель.
Уже как бы не Союз, ещё не Афган. По крайней мере, пересылка, до свидания!
Героический ореол
Будь у героев время подумать,
героизма вовсе бы не было.
Уткнувшись головой в иллюминатор ИЛ-18, я старался рассмотреть и понять, что там внизу. Догадывался по времени, что точно не Союз, а загадочный, дикий, неизвестный и манящий Афганистан, но ничего более конкретного. Неужели свершилось, и я перестал быть ущербным. Неужели со всеми, вернувшимися оттуда, я теперь смогу разговаривать на равных и не заглядывать в глаза снизу вверх. О том, смогу ли я, как-то не думалось. Что значит не смогу? Чего там есть такого, чего я не смогу? А вдруг… сейчас развернётся и опять Тузель.
С такими мыслями я сидел в довольно удобном кресле и желал только одного — побыстрее приземлиться в Кабуле. Я даже не представить себе не мог, сколько людей сейчас там внизу имеют желание диаметрально противоположное моему! Словно подслушав мои мысли, этот сугубо гражданский самолёт заложил совсем не гражданский крен и стал стремительно снижаться. Я ещё тогда не знал специфику кабульского аэродрома и не подозревал о повадках «гостеприимных афганцев» со «Стрелами», а потом и со «Стингерами», но сразу понял — это не Союз.
Все аэродромы имеют свой специфичный запах, но этот, кроме привычного аэродромного, накрывал ещё Бог знает какими ароматами. Знакомым был только один — запах полыни, но не чистый, а в сочетании ещё с чем-то непонятным, острым, дразнящим. Солнце светило так, что свободной от чемодана рукой я инстинктивно прикрыл глаза. Внизу бойцы бесцеремонно автоматами указали нам место и в ожидании какого-то начальства велели подождать. Сквозь них, как нож сквозь масло, проник какой-то прапор и подошёл ко мне:
— Капитан Осипенко?
— Да.
— Я за вами.
Он схватил чемодан и попёр буром на бойцов. К моему изумлению, они расступились и пропустили нас. Через десяток шагов прапорщик остановился, посмотрел уважительно на меня, потом на небольшой с виду чемодан, поменял руку и тронулся дальше.
— Мы куда? Тут говорили, какую-то отметку в документах должны сделать по прилёту.
Я всё ещё опасался, что без отметки меня могут куда-то не взять, а что ещё страшнее — отправить назад.
— На хера вам эта пересылка. Вон, через сто метров мы уже в дивизии, отдадите документы и всё, что нужно вам проставят. Уф… Вы, что гири с собой возите?
Вопрос был не праздный, потому как чувство юмора офицеров иногда повергало в шок таможенников, огорчало сослуживцев и сильно разочаровывало домочадцев. Возили через границу туда и обратно гири, гантели, траки, гранаты, мины без взрывателей, полные собрания сочинений и другие не менее необходимые в хозяйстве вещи. Так сказать, привет от провожающих, чтобы помнил. Приходилось соглашаться: да, любимые гири, всегда с собой… Но у меня провожающих офицеров не было. Ни одного. Одни женщины. Полк улетал на учения, и я еле успел перед отходом эшелона передать «дипломат» с водкой, чтобы мужики выпили за мою удачу…
— Не боись, там всё, что надо. Давай помогу.
Впереди какой-то шлагбаум с часовым. Тот без слов посторонился — и мы в дивизии!
— Давайте документы, я сейчас.
Оглядываюсь. Все кругом в «песчанке», а я один, как дрыщ, в ПШ и шинели. Прапор был как намыленный, вьюном крутанулся, пару минут — и сует бумаги уже обратно.
— Готово! Поехали, у меня машина.
— Куда?
— Как куда? В полк!
Во все глаза смотрю по сторонам. Всё необычное, галдящее, смотрящее настороженно и требующее постоянно какой-то «бакшиш». Я улыбался, как интурист, но практически ни от кого не получал ответных улыбок. Мужик бандитского вида толкает телегу, на которой горой свалены внутренности, пропитанный кровью кожаный передник, на ремне два ножа… Ковры просто на асфальте, водила так и проехал по ним… Прямо на дороге полно всякой экзотической скотины… Всё мычит, иакает, блеет, орёт, а разукрашенные машины постоянно сигналят и кое-где буквально бамперами расчищают себе дорогу. Хоть уши затыкай.
В крепости Бала Хисар, где размещался наш полк, стоял тот же запах, но было гораздо тише. Чисто, часовые в броне и касках, наряд по КПП — тоже. Народу мало. Командира полка нет, представиться некому…
— Ваши на заставах, должны прислать БТР, но сегодня не ждите — в связи с праздником комдив все перемещения техники запретил. К кому вас отвести?
— Давай к разведчикам, кого-нибудь обязательно узнаю.
Через десять минут в офицерском модуле я уже разговаривал со старшим лейтенантом Алексеенко из братской разведроты нашей 7 дивизии. Пока перечислил свои новости, а он поделился местными, уже ужин. Разведчики мнутся:
— Пойдём в столовую или как?
— Много, мужики, не ждите, но бутылку поставлю!
Ротный хлопнул в ладоши.
— Дело. Так, старшина, в столовую за закуской, а ты, Володя, — это к Алексеенко, — завари-ка чаю.
Вечер, пятеро мужиков сидят за столом, на нем дымится жареная картошка, нарезан хлеб, «красная рыба» — килька в томатном соусе прямо в банках, пару разрезанных и пересыпанных солью луковиц, чай. Все отвернулись от стола и смотрят на меня, а я, открыв на кровати чемодан, отрезаю от здоровых кусков литовских копчёностей по небольшому кусочку. Кладу на тарелку и вместе с бутылкой шампанского ставлю на стол. Пошёл закрывать чемодан. Все как сидели лицом ко мне, так и сидят. Я говорю:
— Всё, мужики, остальное в батальон.
— О-о-о… Стоило из-за этого огород городить.
— Не наглейте, вам 750 грамм спирта мало?
— Где спирт?
— Бутылку-то откройте…
— Ё-моё!!! Док, давай сюда глюкозу!
Через полчаса, приговорив картошечку, но только уполовинив бутылку, мужики отвалились от стола и под гитару запели. Душевно, мелодично… Хорошо… На пару любителей халявы, заглянувших в камеру, цыкнули, и они растворились в тумане. Сославшись на усталость, я прилёг, и ещё долго сквозь сон слушал песни офицеров разведроты 357 полка.
Утором на БТРе за мной прикатил сменщик. Какие приказы удержат на заставе офицера, у которого в Кабуле уже сидит замена! Понятно, что светиться в полку он не хотел и, забрав меня, сразу повёл к броннику. Правда, перед самым выходом, критично глянув на меня, изрёк:
— В таком виде я тебя не довезу, снимут…
После этого он сунул мне какую-то затрапезную куртку, кажется, об неё все вытирали ноги, когда заходили в модуль. Я себя в зеркале не видел, но, глядя на прыснувших разведчиков, догадывался, что — орёл. По закону подлости, в таком виде практически нос к носу столкнулся с командиром полка, которого полтора дня вообще в полку не было. Рванул было назад переодеться, но сменщик подтолкнул, типа, нормально, давай так. Хрен его знает, как у них тут на войне принято? И я дал! Только по вытаращенным от бешенства, налитым кровью глазам гвардии подполковника Етабаева сразу понял, что зря. Потом, когда глаза стали нормальными щелочками, командир полка в цветах и красках высказал своё мнение о моих умственных способностях, о заведениях, где меня учили, и моих перспективах в его полку. Я знал Етабаева и не сомневался, что обещанное он обязательно выполнит. Как-то романтический ореол у меня пригас.
— Да ты не ссы, всё будет нормально, — бодрячком поддержал меня сменщик, высунувшись из модуля, когда след Етабаева простыл.
— Я это уже слышал, и совсем недавно.
Во мне потихоньку стала закипать злость на остроумных сослуживцев, а главное, на себя. Давненько меня таким придурком не выставляли. Похоже, он заметил моё настроение и попытался разрядить обстановку:
— Да он через полгода заменяется.
— Спасибо, утешил.
Цапаться не стал, но для себя отметил: хорошо, что мне с ним не служить. До заставы сидели по разным бортам и не разговаривали. Удивило, что, как только съехали с асфальта, через каждые сто метров грунтовой дороги стоял царандоевец.[18] Оказалось, комбата прибыл поздравлять большой начальник из Кабула, а чтобы дорогу по пути назад не заминировали, выставили охрану. Летели быстро, не хоронясь мин. С гостями разминулись почти у Рустамкалая.
С заставы к БТРу вывалило человек десять, все без знаков различия, гогочут, чему-то радуются. Я спрыгнул с брони, поймал на себе десять пар изучающих глаз, снял куртку, бросил на броню и громко спросил:
— Кто комбат?
Подошёл и по уставу представился подполковнику Родичеву, подчёркивая раз и надолго, кто может скалить зубы, а кому не вредно для здоровья и руку к черепу приложить. Комбат то ли был уже осведомлён, то ли почувствовал моё настроение и объявил:
— Так, товарищи офицеры, по рабочим местам. Кина не будет…
Однако кино было и опять в моём исполнении. Знакомство, место для отдыха, стол. На нем ещё остатки роскоши с приёма высоких гостей. Вываливаю с облегчением всю снедь и выставляю всё спиртное. Поскольку все слегка навеселе, без стеснения громко обсуждают увиденное. Всё нормально, даже очень, зачёт, молодец, довёз, только с шампанским, конечно, перебор… Комбат, когда узнал про содержимое бутылок, под общий одобрительный гул по хозяйски сразу распорядился, что спрятать, что оставить на столе. И вновь прозвучало уже знакомое:
— Док, давай глюкозу!
И пошёл нормальный процесс влития в коллектив. Но наблюдался перекос, парни лили на старые дрожжи, а я на «стекло», да и перевозбудился с утра, что ли. Пью на равных, но ни в одном глазу. Уже стемнело, кто отвалился и спит на койке, кто за столом, но уже никакие. Говорят о каких-то духах, называют кишлаки, фамилии главарей, а я верчу головой, киваю и хлопаю глазами. Вдруг комбат после очередного тоста:
— Артиллериста ко мне!!!
Заходит какой-то лейтенант. Комбат лично наливает ему полстакана. Пока он закусывает, ставит задачу на артналёт. Называет координаты, перевал, тропу. У меня волосы дыбом, а вдруг там люди!? Перехватываю лейтенанта в предбаннике, типа, вы же понимаете, что комбат пошутил. Тот, спокойно:
— Никак нет, комбат не шутит.
И тут я отдал своё первое распоряжение в Афгане, выдающее меня с головой, как «боевого и опытного» офицера:
— Хорошо, — говорю, — но только холостыми!
Представляю, как усыхали офицеры, обсуждая моё ЦУ (ценное указание)! Как дитё малое в тазик с водой!
Наутро оказалось, что я вчера согласился сходить разобраться с какими-то духами. Интересное дело — они, готовые в сисю, помнят, что я обещал, а я — хоть режь. Но слово не воробей, и вот через неделю я уже поднимаюсь на свою первую гору. Я не шёл на реализацию, я не собирался совершать ратный подвиг, я просто доказывал, что мне — не слабо. Только по прошествии определённого времени понял, какую глупость делал и как здорово, что мне не удалось тогда штурмануть эту горку. Наверное, бойцы умышленно подвели меня к скале с отрицательным углом подъёма, и сколько я не пыжился, подняться мы не смогли. Перед самым рассветом они показали мне на фоне сереющего неба несколько духов, перебегающих от камня к камню. И только с первыми лучами солнца, когда они начали нас гвоздить сверху вниз, я поверил, что им не мерещится. Захлёстывая пятки за уши, мы скатились с той горы и бойцы, переводя дыхание, поведали мне, куда я сунулся, не разведав броду. Это же ворота в Пачехак! Мощный духовский укрепрайон!
Я громко сказал себе: «Стоп!». Если ты не полный идиот, сначала думай. Потом ещё раз думай, а после этого говори. Потом ещё два раза подумай и после этого действуй. Вокруг нет ни авторитетов, ни сослуживцев, ни друзей. Ничьи благие желания не пришьёшь. Иначе сам заработаешь деревянный макинтош и пацанов сопливых положишь рядом.
Героический ореол потух во мне окончательно…
Таблетка
Чем лучше врач, тем больше
он знает бесполезных лекарств.
Кроме медицинского спирта, закатанного на конвейере Алитусского винзавода в бутылки из-под «Шампанского», в Афган я взял всё как обычно. Но жена, фармацевт по профессии, собрала увесистый пакет самых необходимых и, как оказалось, дефицитных лекарств.
На заставе батальонный док, капитан медицинской службы Тесленко, по праву «ветерана Афганской революции» забрал у меня пакет «посмотреть» и начал бесцеремонно перекладывать в свою медицинскую сумку всё подряд. Я, мол, лучше знаю, куда и что. Мне удалось выдрать из его загребущих лап жалкие крохи. Среди прочего упаковку «Энтеросептола» или что-то в этом роде от поноса. Спрятал в свой чемодан и забыл.
Вскоре приводил в порядок штабные документы. Кроме прочего проверял правильность заполнения военных билетов у бойцов. Работа хоть и необходимая, но нудная. Беру очередной билет из пачки, смотрю на фотографию, читаю фамилию, сверяю год и место рождения, должность, звание. Смотрю, фамилия знакома, но этого мордатого на фото вижу в первый раз. Такие фотографии лепят на баночки с детским питанием. Только в военном билете чуть повзрослее. Надо посмотреть живьём на этого пельменя. Даю команду писарю привести. Заходит дрыщ в ХБ на три размера больше необходимого. В нём, и не снимая сапог, килограммов под пятьдесят, а то и меньше.
— Это твой билет? — спрашиваю.
— Так точно! — отвечает.
— А на фотографии кто?
— Я, — говорит.
Присматриваюсь внимательней, действительно, какое-то отдалённое сходство есть.
— А сколько ты весил? — спрашиваю.
— В учебке было 83.
— Что случилось?
— Понос, вот уже третий месяц!
— А что Тесленко?
— Говорит, чтобы руки мыл и даёт поливитаминину. А я и так руки десять раз на дню с мылом мою, но за ночь по пять раз встаю по-большому.
Вспомнил я про упаковку, дал бойцу пилюлю и наказал выпить после ужина.
Утром выхожу на зарядку, на пороге штаба мнётся давешний боец.
— Товарищ капитан, я за весь Афган впервые ночь проспал не просыпаясь. Дайте ещё таблетку.
Он принял её от меня, как драгоценность. Зажал в кулаке, прижал к груди и смотрит, хлопая глазами.
— Чего ещё?
— Товарищ капитан, там ещё Серёга, то есть рядовой Петров, ну вот он, короче, тоже…
— Так, блин, ещё кому взболтнёшь, больше не получишь. Зови… Серегу.
Воодушевлённый таким своим медицинским талантом я выбежал через ворота с заставы и строго по дорожке начал нарезать круги. Каждый раз, пробегая мимо ворот, замечал группу местных жителей. Впереди аксакалы, за ними душки помоложе, бачата[19] сзади. Чего им надо? Никто на них особо не реагирует. Стоят и стоят. Потом понял — это капитан медицинской службы Тесленко вёл приём местного населения. Искусство врачевания в его исполнении достигло неведомых для науки высот, поскольку из всего многообразия медицинских препаратов он использовал только два — зелёнку и поливитамины. Причём точно так же, как мой боец прижимал к груди «энтеросептолину», душки прижимали горошину драже и, пятясь задом от калитки, кланялись и повторяли «ташакур-ташакур».[20]
Я не выдержал и спросил:
— Тебе не стыдно душков дурить?
— Не понял?
— Ну, ты им от всех болезней — поливитамин даёшь.
— Сразу видно — темнота! Да они стерильны от прививок. Для них и одно драже — удар по организму, как тебе от пачки антибиотиков. Я год лечу и ни одного прокола. Впрочем, если ты такой щепетильный, можешь не есть петуха, которого я заработал, пока ты бегал на зарядке.
— Слава военным медикам и вообще всем в белых халатах! Чего, уже и спросить нельзя?
Петух — это сильный аргумент в споре. Посрамлённый, больше не вспоминал вслух о том, какой я ловкий врачеватель. Тем более что поначалу при виде крови позорно бледнел и старался не смотреть, как профи ковыряются в живом человеческом мясе. Даже в моём. И на открытую банку поливитаминов, стоящую прямо на столе, из которой мы брали и ели горстями, взглянул по-другому. Это ж сколько курей можно наменять на эту банку!? Да ей цены нет, а мы хрястаем, как семечки. Надо заныкать, раз такая ценность…
С тех пор я не подвергал сомнению, безусловно, выдающийся дар нашего дока, поддерживал его во всех начинаниях и… старался не попадать в его волшебные руки.
Балда
Самый непобедимый человек — это
тот, кому не страшно быть глупым.
Деревня без дурака, как полк без химика. В нашем полку был свой химик, но на дурака он не тянул, зато был свой Балда. Он носил исконно русскую фамилию Иванов и звали его основательно и просто — Василий Васильевич. Но, начиная с крупного начальства и заканчивая последним кочегаром в полку, за глаза все его называли «Балда». Причём я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь это слово произнёс с пренебрежением. С уважением, юмором или даже животным ужасом — сколько угодно, но с пренебрежением — никогда. Завистники намекали на мужское достоинство, бойцы на кулаки, штабные на интеллект, но никто не мог точно сказать почему. Это прозвище ходило за ним по Союзу, не отстало и в Афгане.
Внешность имел колоритную. Рост под метр девяносто. Лицо его, действительно, не было обезображено интеллектом. Наоборот, носило печать многолетнего увлечения боксом, борьбой и рукопашным боем — сломанный нос, характерные уши и волевой подбородок. Плюс пара-тройка шрамов, полученных явно не в ринге. Только глаза из-под многократно разбитых бровей смотрели пытливо и внимательно. Лицо без признаков растительности, загорело-бронзовый череп и мощная шея, плавно перетекающая в покатые плечи и перевитый узлами мышц торс — ни намёка на жир. Руки заканчивались кувалдами, которые смешно сравнивать с головой пионера. Они скорее были похожи на стандартные гири. Те, кто имел счастье почувствовать их соприкосновение, утверждали, что попадали под паровой молот и лучше бы их ударили той самой гирей. Засада заключалась в том, что Балда никогда не повышал голоса. Говорил ровно, совершенно по детски грассируя некоторые звуки, с бойцами даже ласково, но… только один раз. Потом он подходил к человеку и одним движением убеждал, что этого дядю нужно было слушать внимательно, выполнять просьбы бесприкословно ещё вчера и молчать в тряпочку, даже, если ты очень здоровый или важный перец. Большое счастье было для причащённого, если обходилось без перелома. Правда, такое случалось не часто, за что неоднократно Василь Васильич был бит по командирской, партийной и всем остальным воспитательным линиям. Взысканий имел, как дворовая собака блох, но ни у одного начальника даже мысли в голове не было, что его можно уволить, потому как это был начальник физической подготовки полка, с большой буквы Фэ. Он был Фанатиком спорта, считал, что с его помощью можно решить любые проблемы и искренне недоумевал, если кто-то думал не так. Всеми силами и средствами стремился насадить культ спорта в полку. А силы и упорства у главного мускула полка было в избытке. Балду ценили, уважали, боялись и старались по пустякам не противоречить.
Отчаянно смелый поступок однажды на полковом собрании совершил полковой комсомолец капитан Козыро, высказавшись в духе, что вот бывают у нас ещё в полку не совсем хорошие факты, когда майор Иванов раздаёт на зарядке тумаки комсомольцам. Тоже мне секрет раскрыл! Сдёрнутый начальником политотдела с места Балда, весь из себя виноватый, обратился к присутствующим с короткой просьбой:
— Всё дело в том, что на физической за'гядке все солдаты бегают в т'гусах и мне т'гудно разобрать, кто из них комсомолец, а кто нет. Пусть това'гищ Козы'о поп'госит прик'гутить всем членам ВЛКСМ значки на т'гусы и я обещаю больше его комсомольцев не т'гогать…
Всё это было сказано с такой детской непосредственностью, что зал грохнул. Даже высокое партийное начальство. Ну, Балда и есть балда, что с него взять? Всё, что касалось физо и спорта, в его полку было на самом высоком уровне. А физическая зарядка — вообще песня. Бойцы искренне считали: зарядка закончилась — день прошёл! Что делают 99 % начальников физической подготовки во время утренней физической зарядки. В лучшем случае, контролируют — может раз, а карьеристы, возможно, два раза в неделю, пишут рапорт командиру, что та рота не вовремя вышла, а другая не в полном составе и, с чувством выполненного долга идут отдыхать. Наш Балда ПРОВОДИЛ физическую зарядку со ВСЕМ полком ВСЕГДА, то есть шесть раз в неделю. При этом, так называемые, ответственные офицеры, приходящие на подъём своих подразделений, ему были не нужны. Этот час был его и только его. Он дирижировал полком, как большим оркестром и горе было тому, кто допускал фальшивую ноту. Если он замечал, что в той или оной роте недостаточно людей в строю, заставлял бегать до тех пор, пока численный состав не восстанавливался, пусть даже за счёт суточного наряда. Мог неожиданно забежать в казарму. Крик дневального «Балда!» для задержавшихся означал одно — прыгайте в окна, пока не поздно. И прыгали, не различая этажей. Потому как он рапортов не строчил, за него их потом писал начмед, по поводу очередного перелома челюсти или ребра у зазевавшегося любителя посачковать на зарядке. При этом сроки службы, звания, должности и былые заслуги в расчёт не брались. Даже родственные связи не катили. Прибыв из Афгана в отпуск, он обнаружил незваного гостя в доме и избыточный вес у жены. В результате весь городок был свидетелем, как гость вылетел через окно, а Балда, стоя на балконе с секундомером, контролировал, как любимая нарезала круги вокруг дома. Это после годовой разлуки. Что же тогда нерадивому солдату обижаться?
Впервые я встретил гвардии майора Иванова в крепости Бала Хисар в Кабуле, где размещался 357 гвардейский парашютно-десантный полк. Уладил свои вопросы в штабе, и, дожидаясь пока старшины получат со склада продовольствие, я решил, наконец, впервые зайти в достопримечательность полка — бассейн. Это творение рук английских колонизаторов, выложенное мрамором, с бронзовыми львами, с исключительно чистой и холодной проточной водой, тонущее в буйной зелени, в летнее афганское пекло манило и притягивало всех, но право посещения для офицеров и служащих полка было строго регламентировано. За порядком следил Балда.
— Вы куда, това'гищ капитан, — услышал я ласковый голос, исходивший от загорелого лысого мужчины в одних плавках.
— В бассейн, — не найдя ничего более оригинального, самоуверенно ответил я.
— Постойте, а вы кто такой? — голос звучал по-прежнему мягко и ровно.
При этом мужчина, видя моё продвижение вперёд, как-то эластично поднялся и по-кошачьи мягко двинулся мне навстречу. Он — на полголовы выше меня — приближался красиво, легко и излучал какую-то звериную мощь. Ничего доброго не сулил и взгляд, который профессионально оценил меня, и, как бы ненароком, упёрся в подбородок.
— Я начальник штаба 3 батальона, — сказал я, как оказалось, очень вовремя.
— Из Дехсабза? — в глазах незнакомца мелькнула какая-то искорка интереса.
— Да.
— Тогда, това'гищ капитан, снимите свои говнодавы, сполосните ноги и п'гоходите в душ. Вашему батальону можно п'гиходить в бассейн в любое в'гемя.
— Да я так, только посмотреть, у меня даже плавок нет.
— Плавки — не самое главное. После душа можно и так. Баб нет, и до 14.00 не будет.
Через 10 минут я нежился и блаженствовал в прохладной и удивительно чистой воде.
— Откуда п'гибыли, — спросил амбал, внимательно наблюдая за мной?
— Из Алитуса, 7ая…
— Чем занимались?
— ????
— Я в смысле, спо'гтом каким увлекались?
— Да, так, всем понемногу.
— Ясно. Бассейн перены'гнёте?
— Можно попробовать…
Через три минуты, хватая воздух ртом, я гордился собой невероятно, что дотерпел и вынырнул только, когда упёрся в противоположную стенку. Свои скоростные возможности на воде я оценивал трезво, плавал не намного лучше топора без топорища, но нырять, вроде умел. Каково же было моё разочарование, когда нехотя отвалившись от стенки, мой новый знакомый перенырнул бассейн два с половиной раза!!! Однако, подплыв ко мне, он совсем по-дружески, спросил:
— Зовут, как? Меня Василий Васильевич…
— Владимир.
Поговорили о спорте. Я ответил на несколько конкретных вопросов по нормативам. Заикнулся об участии в соревнованиях на первенство ВДВ. Нашли общих знакомых. Не знаю, почему, но с тех пор майор Иванов стал относиться ко мне очень по-товарищески. А когда однажды столкнулись на заставе, вообще стал приводить в пример.
До этого, правда, его сняли со смотрящего за бассейном. Пока он гонял и, шутя, топил своих полковых офицеров и прапорщиков, за то, что те после очередного возлияния пытались без спросу охладиться в бассейне, командир полка терпел и закрывал глаза. Тем более, что никто так элегантно не умел отшивать многочисленное кабульское начальство, которое стекалось в полк, как мухи на свежее… Ну, вы знаете на что.
Обеденный перерыв, вокруг бассейна полно офицеров, которые лежат там в предвкушении очередного представления. Действующие лица не заставили себя долго ждать. Перед бассейном останавливается «Волга», из неё появляется полковник и три женщины. Все в радостном предвкушении поднимаются по ступенькам в бассейн. Балда вырастает на их пути:
— Вы куда?
— Я прокурор гарнизона, а эти со мной, — небрежно бросил полковник в сторону девиц.
— Вы, това'гищ полковник, проходите в душ, а вы, девушки, п'гедъявите справки.
— Какие справки?
— Медицинские. Вы должны понимать, что здесь отдыхают боевые офице'гы, а вд'гуг у вас какие заразные болезни?
— Вы что? Какие болезни?
— Вене'гические, например, сифилис или гонорея, да мало ли чего у вас там в п'гокугатуре может быть… А у нас полк боевой, в любой момент могут поднять по т'гевоге…
Офицеры давятся от хохота и как тюлени сползают в бассейн. Женщины пунцовые, прокурорский наоборот бледный от бешенства, но молчит, наслышан, видно, о характере Балды. Дружно в машину прыг и упылили.
Но однажды туда с подругой припёрся советник одного из первых лиц государства, не знавший характера ответственного за чистоту бассейна. Очень важный в Москве, в Кабуле он вообще считал себя вторым после «Коли Бабракова». На вежливое замечание Василь Васильича очень опрометчиво не отреагировал, а стал зачем-то на повышенных тонах рассказывать, кто он такой и кого из начальства он знает в штабе Армии. Попытка пройти к бассейну в обуви была пресечена самым радикальным и привычным для Балды способом, закончилась госпитализацией и грандиозным скандалом. Это вам не петух пионера в попу клюнул, тут была высокая политика, и Васильевича отправили инспектировать батальоны, находящиеся в отрыве от полка. В том числе и наш.
Я застал его в кругу бойцов на одной из застав, где он ласково, голосом воспитателя детского сада, рассказывал солдатам устройство двухпудовой гири.
— Вот это г'учка, — говорил он, — за неё г'ию можно поднимать. А можно вот так аккуратно на г'учку поставить. А потом можно вот так взять за г'учку сбоку и пе'гекреститься, держа попкой кверху.
При этом он брал 32 килограммовую гирю за ручку сбоку и, не торопясь, подносил её ко лбу, к животу, к каждому плечу. Одной рукой! Со стороны это выглядело вполне безобидно. Но повторить движение не все бойцы сумели даже двумя руками. Меня поразила не столько сила Балды, а его умение говорить, заинтересовать, увлечь… Бойцы сидели просто с открытыми ртами. Я сам невольно заслушался и подошёл ближе, на что Василь Васильич отреагировал моментально:
— Вы не можете, а вот ваш начальник штаба сейчас покажет.
Я попытался откосить, поскольку речь уже шла о перекладине и я не то, что не делал показанное Балдой упражнение, а просто ничего подобного не видел. По взгляду бойцов понял, что рискую потерять нечто большее, чем просто свой авторитет. На кону был авторитет батальона. Мысленно матеря, на чём свет стоит Балду, я запрыгнул на перекладину. Случилось чудо и у меня получилось. Не знаю, как это выглядело со стороны, но я с перепугу закорячился на перекладину способом, который продемонстрировал начфиз. Среди бойцов прошёл ропот одобрения.
— А вот таким хватом, сможете?
Балда тут же продемонстрировал другое упражнение на брусьях. Я снова повторил и, не дожидаясь очередной проверки на вшивость, сослался на дела и смылся.
— Вот видите, я вам гово'гил, что ваш начальник штаба…, — услышал я в спину ровный голос Балды. — Теперь давайте вы по одному, посмот'гим, что вы можете.
Через час бойцы были не просто мокрые и выдрюченные. Они в паузах между висом на перекладине и отжиманиями в упоре узнали очень много о физиологии человека, о назначении, свойствах и особенностях тех или иных мышц, не говоря уже об устройстве гири, перекладины или брусьев. Я же перед ужином удостоился длительной беседы с Василием Васильевичем и поразился его уму, кругозору и образованности. Меня поразило, насколько легенды о нём не в полной мере соответствуют его многообразной натуре и его качествам. Например — его спокойствие и непрошибаемая логика.
Одна из полковых легенд гласит. Балду поставили оперативным дежурным по полку. Просто дежурным был мой друг Сергей Капустин, поэтому историю знаю почти из первых рук. Поскольку майор Иванов не очень придерживался графика проверок, то вскоре лично им был зафиксирован спящий часовой. Через час часовой был уже зафиксирован в гипсе, так как замечание, вынесенное оперативным дежурным, оказалось слишком тяжёлым для его здоровья. Это все остальные понимают, что часовой есть лицо неприкосновенное, а Балда считал, что часовой — прежде всего — есть лицо бдительное. А если оно не бдительное, то заслуживает прикосновения. Кто скажет, что не логично?
К несчастью это было не последнее происшествие за эту злополучную ночь. В 4.03 утра поступил доклад из 2 батальона, дислоцированного в Бамиане, что при построении в роте, вернувшейся с засады, произошёл случайный выстрел из автоматического гранатомёта АГС-17. Граната прошила солдата навылет, смерть моментальная. Глупая, нелепая, обидная, но уже ничего не исправишь, бойцу не поможешь. Ещё повезло остальным, что граната не разорвалась. Оперативный дежурный, гвардии майор Иванов доложил командиру полка только утром, когда он вышел из своего помещения. Естественно: «В полку происшествий не случилось, за исключением…» А далее подробно про бойца 2 батальона и, заодно, про караул. Ровным спокойным голосом. Командир полка — Салдобай Васильевич Етабаев начал наливаться кровью:
— Чтоооо!? Вы пачччему, товарищ майор, мне сррразу(!) не доложили?
— Това'гищ подполковник, ну, что вы так нервничаете, вон весь пок'гаснели. Так вы никогда пе'гвым бурятским генералом не станете. Чем вы могли помочь этим солдатам? Только бы ночь не спали. А вам сейчас тяжёлый день п'гедстоит, перед комдивом оправдываться, — начал излагать логику своих умозаключений дежурный.
— Чтоооо??? Да я тебе, Бааа…, как бабахнул бы сейчас!!! — даже командир полка очень в сильном гневе не мог назвать Балду балдой.
— А вы, това'гищ подполковник, поп'гобуйте, — многообещающе сказал Василий и стал сокращать положенные при докладе три-четыре шага до дистанции вытянутой руки.
Утро перестало быть томным, и Серёге грозило счастье стать свидетелем сцены, за которую потом пришлось бы долго и нудно отписываться. Однако КэП проявил десантную смекалку и скорость хорошего спринтера. Дверь в кабинет захлопнулась за ним прямо перед носом оперативного дежурного. Балда так и замер перед табличкой «п/п-к Етабаев С.В.». Он, в силу «тактичности и воспитания», в кабинет командира без вызова не заходил. Только, повернувшись к Капустину, торжествующе изрёк:
— Как я его!?
Через полчаса, командир вызвал к себе оперативного дежурного и спокойно уточнил нюансы происшествий. Легенда гласит, что обошлось даже без взысканий. А за что наказывать? Погиб боец по собственной вине, при чём здесь оперативный? Спать же на посту в крепости, где полвека назад афганцы вырезали английский гарнизон, нехорошо, если не сказать преступно. Солдатикам об этом на каждом разводе не только рассказывают, но ещё и под роспись доводят. И что? Спят через раз. Зато когда узнают, что дежурным заступает или будет проверять караул Балда, сон у часовых, как рукой снимает. Этот на полимарсос давить не будет, он его будет вбивать! Запоминалось надолго, действовало безотказно. Бдительность на постах просто зашкаливала. А что ещё надо?
Может возникнуть банальная мысль, мол, сила есть ума не надо. Я не соглашусь в данном конкретном случае — и вот почему. Иванов с блеском решал гораздо более сложные задачи. Мог не только своих офицеров и бойцов построить, но и добиться уважения у противника. Здесь одних кулаков — мало.
Была на нашей дивизии ещё задача — это проводка колонн с материально техническим обеспечением для себя и кабульского гарнизона. Дороги, как специально, идеально приспособлены для засад и налётов. Сотня-полторы автомобилей, треть из которых бензовозы. Горят, как бенгальские огни, только загораются легче. Жирный и лакомый кусок для духов — максимальный эффект при минимуме риска и затрат для нападающей стороны. Заместители командиров батальонов, которые водили колонны, возвращались осипшие, поседевшие, похудевшие с изрядно расшатанными нервами. Требовали отдыха, наград и уважения. Потери колонны в 10–15 % считались нормальными. Некоторые пехотные колонны не досчитывались при возвращении в своём составе до 50 %! Вдоль маршрутов сплошное кладбище из искорёженных и сгоревших машин. Эдакая растянутая вдоль дороги Прохоровка. Если бы кто-то вздумал ставить кресты, как у нас отмечают места аварий с жертвами у дорог, то на некоторых участках был бы сплошной частокол и не в один ряд.
Так вот, по причине болезни или ранения одного из замкомбатов отправили во главе колонны гвардии майора Иванова. Видно очень уж безвыходное положение сложилось. Некоторые ехидно хихикали — в основном те, кто знал Балду только по легендам… Кто с тревогой, кто с интересом, ждали возвращения колонны. Результат шокировал — он не потерял ни одного бойца, на одного автомобиля, ни одного килограмма груза! Следующая колонна — опять без потерь!
Рассказывал мне при встрече, какая это тошная работа, как ему надоело трястись в кабине, не пробежаться, ни размяться, скука зелёная, а на следующей неделе опять ему с колонной на Хайратон. В общем, тоска!!! Ничего героического или на худой конец чрезвычайного. Ну, построил бойцов, проинструктировал, по дороге сам тормознул, пропустил колонну мимо себя, проверил дисциплину марша. На привале двоих за невыполнение инструкции, не различая должностей и званий, размазал об радиатор. Не сильно, чтобы избежать госпитализации, но доходчиво. Больше никто ничего не нарушил. Бойцы понятливые попались, хотя и были собраны из разных частей. А духи? Что духи, стоят, машут руками, бакшиш просят. Мы их не обижали — они нас. Сигареты, пачку другую галет бочатам давали, а что бы из кузова чего, не дай Бог!!! Пообещал голову оторвать, никто и не рискнул. И в кишлаках тихо-мирно — ни наши, ни духи ни в кого не стреляют. В общем, тоска.
…Я вспомнил, как неделю назад на одной из застав, стоящих на трассе со стороны Гардеза, встретил колонну. Проверяя боеготовность заставы, рассматривал таблицы огня у миномётчиков, когда часовой благим матом заорал: «Застава!!! Тревога!!! В укрытия!!!» Я ничего не понял и посмотрел на проходящую в 20 метрах от заставы дорогу. По ней на огромной скорости пронеслось пару БТРов. Потом со всё нарастающим интервалом пошли грузовые и наливники.[21] Все мои бойцы метанулись по щелям, а мимо заставы стали проносится наши «Уралы» и «Камазы». Из приспущенных правых стёкол поверх наброшенных бронежилетов торчали стволы автоматов и одетые в бронежилеты на голое тело водилы, одной рукой держась за руль, другой поливали из автоматов всё, что шевелилось вдоль дороги и особенно «зелёнку». У нас на заставе даже собаки позабивались в окопы. Я еле успел заскочить в глинобитный дом, служивший и казармой, и штабом, и командно-наблюдательным пунктом.
— Во, суки! Мы же за 100 метров закопали щит, где по-русски написано: «Товарищ водитель! Впереди советская застава. Прекратить огонь!!!» Ни хера не доходит! — делился со мной начальник заставы, благоразумно прижавшись спиной к глухой стенке, закрывавшей нас от дороги.
— И часто так? — спросил я, когда смолкла очередь.
— Да постоянно, как мобута идёт. Мне самому хочется в ответ стволы прогреть, аж зубы сводит. Понятно, почему их колонны духи уполовинивают…
— А наши, что не так?
— Не, наши здесь редко ходят. А если прут, то плотно, о проходе через зону ответственности предупреждают заранее, а оружие на коленях или рядом на седушке. Что бы палить почём зря — нет. Свои же командиры потом голову откусят. Вон Иванов-Балда недавно прошёл, так вообще как на параде. Любо — дорого! А тут анархия. Каждый за себя, машина от машины растягиваются на километры. «Папоротники»[22] в кишлаках торгуют напропалую, потом сами же машины жгут, что бы концы в воду.
— Ты-то откуда знаешь?
— Отстал тут один бойчина, ремонтировался у нас. Порассказал…
Да уж, колонна это не фунт изюму. Там могут убить, сжечь и продать, а лишить погон и подвести под трибунал, вообще как два пальца об асфальт. Халява не проскочит и везение не при чём. Здесь думать и крутиться надо, как блохе на кончике шила, чтобы управлять в горах колонной, растянутой на десятки километров. Это, если хотите, искусство. А у Балды — всё обыденно и просто! Слушал я рассказ Василь Васильича и внимал, каким невероятно скучным и рутинным делом он занимался последнее время, водя колонны. И только по глазам видел, что всё он понимал и оценивал правильно, но проверял, как отреагирую.
Послужив ещё немного, узнал, что на каждом маршруте духи знали подноготную почти каждого начальника колонны. Кто чем торгует, как ведёт себя на трассе, как действует в случае нападения, как взаимодействует с ближайшими гарнизонами и авиацией. Подлости и обмана не прощали. За раздолбайство и неумелое руководство наказывали жестоко. И гвардии майора Иванова знали и уважали. И не важно, что он учился не тактике, а преподавать физическую культуру. Важно как он руководил. В прямом и переносном смысле. Уже вторую его колонну бочата на маршруте встречали криком: «Как деля? Бальда — хуп[23] командор! Бальда — это пи….дец!!!»
Я не видел ни одного смелого, кто бы Балде, сказал, что он балда. Но вместе с тем, уверен, что он знал свою кликуху. Не комплексовал, а, наоборот, посмеивался про себя. Поп тоже сказочного Балду балдой считал, ну и кто из них оказался умным? Вот то-то и оно!
Эдельвейсы
Всякой глупости своё время.
Откуда комбат взял, что эдельвейсы цветут в апреле, никто не знал. «Ленточка» мирно возвращалась из Кабула, везла продукты и почту. Дорога ещё не превратилась в пыле-цементную кашу. Дышится легко. Пока не пеклО, а только грело весеннее солнышко. Настроение шикарное.
Я на центральной заставе Рустамкалай, получил доклад о прохождении колонной одной из застав. Спокойно жду прибытия комбата, тем более что была надежда на долгожданное письмо. В установленное время очередная по пути застава Шаникала ничего не доложила. Странно. И сама «ленточка» на запросы не отвечает. Там комбат. Ему видней. Но связисту голову откушу. Потихоньку начинаю «метать икру». Сам запрашиваю заставу, докладывают: комбата не было. Ещё через некоторое время поступил доклад о плотной стрельбе со стороны гор. «Твою мать! Тревога!!!» Автомат, «лифчик»[24] и бегу на броню. Там уже сидит «крот» и разведчики. Погнали. Повезло, что за рулём сидел ефрейтор Змиевский, лучший водитель батальона. Долетаем до «ленточки». Там водилы и пара бойцов. Докладывают, что комбат с остальными пошёл в предгорье посмотреть, как цветут эдельвейсы. Отходить далеко не собирались. Связи нет, но была стрельба.
«Змей» умудрился довезти нас буквально к подножию хребта. Спрыгнули и бегом наверх. В мыслях полно всякого дерьма. До этого я в гору бегал только на тренировках. Стрельбы не слышно. Бежим по тропе в сторону перевала. Хоть и «наелись», но стараемся не останавливаться. Вдруг из-за гряды выходит комбат с бойцами. Один на горбу несёт душка, другой ТЗК,[25] третий две «итальянки».[26] У остальных два трофейных автомата. Все живы. Комбат с цветами!!!
— Геннадий Васильевич, что за херня? Где связь?
— Ладно, Васильевич, не шуми, всё в порядке.
— Откуда тогда «дровишки» и что за стрельба?
— Давай вниз, потом расскажу.
Внизу оказалось, что душок умер. Наверху был жив, а по дороге умер. Странно. Все посмотрели на таджимона.[27] Тот странно тёрся рядом с пленным.
— Я ничего… я только хотел успокоить… один раз кулаком, а чё он дёргается…
Вот же засранец! До сих пор не могу понять, за что наши таджики так люто ненавидят местных. Говорят, чем-то по вере не сошлись. Таджимону зарядили пендаля, а душка заложили камнями. Больше о нём не вспоминали, что бы не подвести бойца под статью.
Зато вспомнили, как дело было. Комбату захотелось посмотреть, как цветут эдельвейсы. Думали, только до горы и обратно. Поэтому пошли налегке и связи не взяли. Долина наша, чего бояться. Сначала на одну горку. Видят, что-то цветёт выше. Ещё поднялись. Потом ещё. С одними автоматами легко. Цветы есть, но явно не эдельвейсы. Чуть-чуть по тропке вверх и не заметили, как выскочили на перевал. Там из камней выложен окоп, внутри ТЗК на треноге. Из него все заставы, как на ладони. Даже что-то вроде журнала наблюдения!!! Две мины-«итальянки» и казан с пловом. Сунули палец — тёплый. Смотрят на ту сторону: два душка спускаются с горы, а двое других на ишаках поднимаются навстречу. Вот раздолбаи, кто же так посты меняет! Решили проучить. На полпути верхние пересели на ишаков и покатили вниз. Для двух других нарисовали картину Репина «Не ждали». Одного взяли живьём, другого, отставшего, завалили.
— А если бы они вас засекли? — спрашиваю один на один у комбата, подальше от солдатских ушей.
— Самому — хреново, как подумаю…
По понятным причинам мы про этот выход предпочли не распространяться. Хреновых «ботаников и флористов» вспоминали только в своём кругу и под хорошее настроение. А вот про то, как плотно духи ведут за нами наблюдение, не забывали никогда.
Спуск с этого перевала оседлали и каждую ночь выставляли засады. Через пару ночей разведка, возвращаясь домой после ночных бдений, в предгорье чуть в стороне от тропы надыбала ГАЗ-66. «Сухую», но полностью исправную. Хватило ума не расстрелять и не поджечь. Может, потому и не подожгли, что бак пустой? Зам потех, как только узнал, — на бэтэр и туда. Заправил, ОТОшные[28] спецы завели и своим ходом пригнали на заставу. Большая умница, зам по вооружению батальона майор Лазаренко Виктор Павлович ходил и светился от счастья. Не каждый день из засады ему подарки достаются. А тут такой, да не один. В кузове бензоагрегат четырёх килловатник, правда, какой-то собакой расстрелянный. Из «шишиги»[29] мухой сделали клон нашей заставной «хозяйки». Подкрасили, номера сварганили, на дверцы — эмблему. Короче, на следующий день не угадать, где штатный автомобиль, где трофей. Одну в ленточку, а другая вокруг заставы по внутри батальонным делам вертится. Хорошо! За машину Палыч чин-чином проставился разведчику «кишмишовкой», а когда и сам хлебнул этого зелья, похвалился, что может и агрегат восстановить.
— Только, — говорит, — эпоксидки нет, — а сам на комбата косится.
Полез Геннадий Васильевич в свой заветный ящик с инструментом и отдал эпоксидную смолу.
— Бери, на доброе дело не жалко.
На следующий день каждый офицер и прапорщик заставы считал своим долгом заглянуть в каптёрку технарей и хотя бы советом поучаствовать в таинстве восстановления бензоагрегата. И не только потому, что мечтали о лампочке Ильича, достали всех тусклые лампочки от связистов и свечки. На самом деле, просто хотелось примазаться к чужой славе. Палыч на наших глазах творил ГОЭЛРО заставного масштаба. И было с кем. Он подобрал, а потом так выдрессировал своё отделение технического обслуживания, что они с помощью пары брёвен за ночь вынимали, перебирали и ставили на место двигатель в БТР-70 прямо в окопе. Делали то, на что танкоремонтному заводу требуется месяц! Агрегат для них был семечки, пусть даже с пятью дырами от автомата. Нескладные, какие-то зачуханные, вечно перемазанные маслом и копотью эти бойцы пользовались немалым авторитетом не только в батальоне. То, что начальники застав, как милость божью постоянно просили прислать к ним ОТО и зама по вооружению — было понятно. А вот, что полковые начальники АТ-БТ,[30] иногда обращались за их помощью — это показатель класса.
Приехал однажды Палыч в полк, заходит в парк. Рядом с КТП собралась вся техническая элита полка во главе с замом по вооружению. Стоит перед ними полу разобранная коробка передач, рядом валяются две сломанные кувалды и погнутый лом. Все зло курят, сопят и косятся на эту «проклятую железяку». У двух бойцов и у командира ремроты руки разбиты в кровь.
— Какие проблемы, — спрашивает Палыч и здоровкается со всеми за руку.
— Да, понимаешь, мля, три часа из этой хреновины вал не можем достать, — отвечает начальник автомобильной службы полка. — Все руки поразбивали, две кувалды сломали, сейчас послали слона за третьей.
— Может, приржавело что?
— Да хер его знает, чем только, мля, не пробовали…
— Этот, что ли, — вступал в высокоинтеллектуальный разговор офицеров бойчина, пришедший с Палычем и присевший на секунду у коробки передач, одной рукой вынимая вал, а другой, вытирая сопли и размазывая по щекам масло.
Вся полковая техническая элита почти хором:
— Как???
— Тут фиксатор есть, его сверху не видно, а пальцем отжать, и вал свободно выходит…
Наверное, так смотрели древние евреи на Христа при его явлении народу. Во всяком случае, в картине Александра Андреевича Иванова у них были именно такие глаза. Все встали, потрогали руками вал, фиксатор, самого бойца, что бы убедиться, что всё настоящее.
— Лазаренко, отдай гвардейца в ремонтную роту, — вступает в разговор зам по вооружению полка, — я тебе за него…
— Неее, не продаётся… Чего встал, бегом в бэтэр, — цикнул Палыч на своего бойца, словно испугался, что поддастся на посулы и продаст.
Как его не соблазняли, встал стеной, не отдам, хоть режь! Согласился, правда, иногда помогать, если сильно прижмёт. Так, что в нашей помощи Палыч со своими спецами явно не нуждался. Надо было видеть, как он защищал и пёкся о своих бойцах.
— Васильич, давай, моих на «За БэЗэ»[31] представим. Они хоть в засады не ходят, но своё-то дело делают, залюбуешься. Вот вчера на четвёртой двигатель стуканул, они за ночь перебрали. Давай, а?
— Обещаю, будет результат в засаде или поиске обязательно по одному подам…
И что характерно, о себе ни слова, хотя сам всё время с бойцами по уши залазит в двигатель и спать не ляжет, пока до ума не доведёт.
Стемнело…ужин. Сидим за столом к еде не прикасаемся. Комбат выставил даже консервированные китайские сосиски, купленные по случаю в военторге. Один раз уже агрегат «тарахтнУл», но тут же заглох. Лампочка, которую предусмотрительно вкрутили связисты, полыхнула невероятно ярким светом и скисла. Пришёл чумазый Палыч и попросил у комбата надфиль. Опять исчез. Еда давно остыла, а бутылка настоящей водки, наоборот, нагрелась, но сидим и ждём. Тускло мерцает подключённая к аккумуляторной батарее переноска. Наконец, тах-тах-тах, и — задырчал наш агрегатик. Лампочка засветилась так, что мы все зажмурились. Когда зашёл Палыч, комбат лично подал неуставную команду «Смирнааа!» и полез целовать его немытые щёки, а мы, не дожидаясь поздравлений, заорали «Урааа!!!» «Банзай!!!» «Валёёё!!!»… Зампотех с чувством выполненного долга и видом крупного знатока потрогал лампочку, словно проверил, правильно ли в ней течёт ток и немытый плюхнулся на козырное место за столом, кресло с трофейной и давно почившей в бозе «Тойоты». Нас всех переполняло чувство настоящего счастья. Прекрасно понимая, что выставленной на стол давно заныканной под торжественный случай бутылки, будет недостаточно, комбат взял со своей тумбочки букетик эдельвейсов и вручил его нашему техническому богу — Лазаренко Виктору Павловичу. «Ура, товарищи!!!»
Через полгода по приказу командира полка батальон пополнял запасы артиллерийских боеприпасов. Подняли всю колёсную технику батальона. Впервые в одну ленточку поставили «хозяйку» и клон. Прямо на въезде в полк нарвались на засаду — лично зам по вооружению полка встречает колонну. По хозяйски осматривает каждую машину. На ходу помечает недостатки: у этой бампер погнут, у этой тент порван и дверца кабины поцарапана, у этой номера какие-то корявые… Что за хрень, у следующей такие же, но нормальные номера!!!
— А-а-а-а, стоять, бояться!!! Старшего ко мне! ЭТО, что?
— Это? Машина — ГАЗ-66.
— Я вижу, что ГАЗ-66! Почему у двух машин одинаковые номера, я спрашиваю!!!
— Откуда я знаю, такие были, — щёлкнул «тумблером дурака» старший колонны.
— Лазаренко ко мне!!!
Тяжело прощался Палыч с дорогим его сердцу трофеем. Тридцать раз пожалел, что не разобрал её на заставе на запчасти и сто раз, что отправил её за боеприпасами. Он бы согласился сам на личном горбу, пешком перетаскать на заставы эти ящики со снарядами, чем просто так, за здорово живёшь, отдать СВОЮ машину! Но было уже поздно. Пришлось оправдываться, где взяли, почему не доложили и, вообще, как посмели! Хорошо, обошлось без взысканий.
Вот так, на печальной ноте, завершилась прогулка комбата за эдельвейсами.
Выговор
В жизни всякое бывает,
но не каждому достаётся.
Это был третий выговор всего за три месяца пребывания в Афгане. За семь лет офицерской службы в Союзе было только два. И те — ни за что, ещё лейтенантом, а тут… «Скоро, товарищ капитан, дослужитесь до старшего лейтенанта, или, что ещё хуже, с позором отправят на родину», — такие безрадостные мысли посещали мою обгорелую на афганском солнце голову, когда я отстирывал у арыка чужую кровь со своего десантного комбинезона. Главное формулировка: «За отсутствие учета стрелкового оружия в батальоне». Написали бы просто «за то, что прос…ли автомат». Нет, не подходит, тогда «строгий выговор» должен был получить взводный, просто «выговор» ротный, «замечание» — зам по вооружению, а комбат — лёгкое пожуривание. Тогда я не при делах. А так, получите, НШ батальона, выговорешник за отсутствие учета, и не будем беспокоить уважаемых людей. И ещё издевательское: «Когда будут готовы наградные на группу капитана Дворникова?» Как будто не знают, что оформлять представления к боевым наградам — работа замполитов. «Надо было сразу застирать, тогда бы кровь не засохла и не въелась бы так в комбез», — думал я, третий раз намыливая солдатским мылом своё обмундирование. «Да если бы у меня не было должного учёта оружия, хрен с маслом вы бы узнали, что пропал автомат. Сам, дурак, раскопал, за что и получил…»
Канун Дня Победы. Надоело сидеть в безрезультатных засадах в долине между заставами, решили организовать поиск в район, контролируемый духами. Повёл командир 9 роты капитан Дворников. Толковый офицер, смел, удачлив и дерзок. Бойцы верили и ходили с ним охотно. Заодно решили молодняк обкатать. Моё дело согласовать наверху, организовать взаимодействие с артиллерией и авиацией, замазать глаза царандоевцам и ХАДовцам.[32] А потом сиди, принимай доклады и давай предложения командиру. Всё шло как по маслу. Поднялись на хребет затемно, прихватили духов во время утренней молитвы. Сначала «мухами» оглушили и выкурили из дувалов, потом покрошили из стрелкового. Собрали трофейное оружие и вниз. Доклад звучал радостно и гордо. Поиск прошёл удачно…
Но вышла незадача. Духи, как тараканы, стали выползать со всех щелей. По нашим данным, их должно было быть втрое меньше. Прикрытие, оставленное на хребте, не успевало менять рожки, удерживая злых как собак моджахедов на удалении от места спуска. Когда остались совсем пустыми, бросились вниз. Но со скалы не прыгнешь. Добежали до стенки, по которой спускались на верёвке, а там ещё и основная группа не успела вся управиться. Здесь-то духи их и прихватили. В горах (и не только) король тот, кто наверху. Вот они и начали «банковать». Кто слетел со стенки, кого посекло осколками гранат, кто поймал пулю.
С завязкой боя мы с комбатом выдвинулись на броне в предгорье. В эфире мат и трескотня автоматов. Да собственно, всё и так было понятно. Встряли серьёзно. Поиск перестаёт быть интимным делом нашего батальона. Комбат вышел на связь с комдивом, а я, прихватив писаря и пару бойцов, бросился вверх, чтобы разобраться на месте.
Бой то затихал, то вспыхивал с новой силой. За каждым поворотом и валуном не знаешь, кого встретишь. Бойцы отстают, а я, как та курица, думаю: не слишком ли быстро я бегу? Хотя бегом это можно было назвать весьма условно. На половине подъёма встретил первую группу бойцов.
— Там один тяжёлый, никак не удаётся вытащить из-под огня…
Сами несут одного легкораненого. Это мне так показалось, потому что боец улыбался и скакал на одной ноге, держась за плечи товарищей. Наверное, ещё «промедол» действует. На каждом куча железа своего и трофейного. Пара бойцов изготовилась за камнями и готова отрубить «хвост», если духи попрутся за группой. Один сандалит короткими очередями. Падаю рядом. Таджимон группы.
— Куда лупишь?
— Вон видите, за тем камнем…
До боли в глазах всматриваюсь в указанном направлении.
— Ни хрена я не вижу.
Смотрю, у парня глаза совсем оловянные.
— Так, братан, ствол на предохранитель и бегом вниз к броне! Понял!?
Крови не видно, но вид — как будто его со скалы сбросили или обкурился.
Метров через сто встречаю основную группу.
— Всё нормально, оторвались. Помогите, если можете, арьергарду, — попросил ротный.
В группе ещё двое раненых. Одного четверо тащат на плащ-палатке. По сыпучим камням поднимаюсь ещё на 30 метров. Два обессиленных бойца лежат на спине и как рыбы хватают воздух ртами. Между ними боец без оружия со жгутами на ногах. Повязка на коленях и выше вся в крови.
— Кто остался наверху, — спрашиваю.
— Там разведка.
— Раненые?
— Нет, прикрывают.
— Ты как, — наклоняюсь к раненому.
— Он не слышит, без сознания…
Сначала что-то тупо шмякнуло над головами и по шее секануло камнями, потом многоголосое эхо разнесло звук автоматной очереди.
— Суки, — прохрипел один из бойцов, скатился на пару метров вниз и дал наугад ответную очередь.
Сверху короткими ударили ещё пара автоматов и солидно РПК. Это разведка, разберутся.
— Помоги, — обращаюсь к другому и взваливаю раненого на спину. — Что-то я его не узнаю.
— Это молодой, младший сержант Тарасов, только из учебки. Его первый бой…
— Чем их там, в учебке кормят? Кабан…
Но боец был не при чём, это я в ходе быстрого подъёма уже «наелся». Однако честно метров тридцать-сорок проскочил на рысях. Боец очнулся и даже пару раз, хватаясь руками за скалы, помог мне сохранить равновесие, когда из-под ног предательски соскальзывали камни. Вот когда я упал с ним под очередной камень, понял, что воздух куда-то делся. Открыл рот, но вдохнуть никак не мог. Боец застонал. Хороший признак, значит живой. Теперь уже солдат взваливает товарища на спину, а я с двойным комплектом оружия пытаюсь поддержать их во время спуска, остальные прикрывают со спины.
Второй раз сержант показался мне ещё более тяжёлым, и расстояние пробежки сократилось вдвое. Хотелось увеличить и время отдыха, но в спину толкали всё более редкие периоды возвращения раненого бойца в сознание. Так, сменяя друг друга, мы всё дальше отходим от звуков боя. Потом он и вовсе стих.
Мне казалось, что всё произошло очень быстро, однако почти внизу навстречу нам вышли совершенно незнакомые бойцы и подхватили раненого сержанта. Оказалось, что уже прибыл резервный батальон из Кабула. Значит, с момента начала моего подъёма прошло часа три. Мне не хотелось бросать на чужих своего бойца и я сопроводил его до самого вертолёта, который, не останавливая винты, молотил поодаль от брони. За мной увязались и догнавшие нас разведчики. Перекрикивая рёв двигателя, что-то ободряющее кричали молодому сержанту и другим раненым. Они измученно улыбались и кивали в ответ. В вертушку запрыгнул батальонный док, и они улетели.
Дальше, как только отдышался, все, как обычно — строиться, доложить БЧС (боевой и численный состав). Командиры мне, я комбату, тот комдиву, мол, всё в порядке. Комбат увидел меня со спины:
— Васильич, тебя зацепило?
— Нет, — говорю, — это не моя кровь.
От прибывшего на выручку батальона получил привет от Лёвы Саргсяна, старинного товарища по Алитусской разведроте. Весельчак и балагур, он привёл меня в разведроту и с тех пор постоянно опекал, как будто я навсегда для него остался зеленым, как три рубля, лейтенантом. Сейчас он «замствует» в батальоне 317 полка. В Афгане на два месяца больше. Виделись один раз на аэродроме Кабула. Я из вертолёта, а он с группой бойцов в вертолёт. Наклонился и крикнул на ухо:
— Володя, береги себя!
Просто привет, а на душе стало тепло и приятно.
Я на радостях и не проверил отдельно оружие раненых. «По коням!» — и вперёд на заставы. Стволов-то было в избытке, приволокли кучу трофейных автоматов, ну и автоматы раненых положили вместе с духовскими. Только через день, когда провели пономерной учёт, оказалось, что трофейных автоматов на один больше, а нашего (Тарасовского) нет. Комбат-то комдиву уже доложил, что всё в порядке, теперь моя очередь докладывать командиру полка, что потерян автомат. То, что я услышал о себе по радио, на бумагу не ложится. Заодно ответил и за авантюризм, и за всех раненых. «Ждите приказа».
…Вот сегодня дождался. Я выжал и стряхнул комбез. Кажется, сгодиться. Не на строевой же смотр в нём ходить! Вообще-то я бы нашёл, кому доверить постирать комбинезон, но сейчас мне хотелось побыть одному, чтобы не слушать сочувствие и подколы друзей.
В штаб вернулся прямо к обеду. Комбат, замы, Дворников за столом. Но не едят, ждут меня. Бутылка водки… За обедом такого ещё не было, только изредка в ужин, чтобы сразу спать и не попадаться на глаза бойцов. Разлили, комбат встал:
— Володя, не хотел тебе говорить. Из дивизии сообщили: вчера погиб Лёва Саргсян. Давайте, мужики, сразу «третий», не чокаясь…
Я выпил водку как воду, не различая вкуса. Сел, но спазмы сдавили горло, встал и вышел. Мне второй раз за эту неделю не стало хватать воздуха…
Интернациональная помощь
Ничего так легко не даётся
и так дорого нам не стоит,
как наша собственная… глупость.
Всё-таки сильно вбивали нам в мозги тезис о том, что мы в Афгане оказываем интернациональную помощь.
Я здесь полгода. Повидал разного и наделал всякого, но вот того, что с чистой совестью можно было назвать «помощью», как-то не получалось. А тут срочно в полк на какое-то совещание вызывают. Грехов за собой не знаю, поэтому еду спокойно, даже умиротворённо. Пялюсь по сторонам.
Притормозили в кишлаке. Девчушка лет восьми в платьице и цветастых штанишках лепит из коровьих лепёшек и соломы эдакие блинчики и прилепляет их на солнечную сторону дувала. Мимо неё к протекающему здесь же арыку, в который со двора стекают нечистоты, на четвереньках ползет карапуз. Девочка зачёрпывает из арыка воду и из ладошек поит малыша. Меня чуть не вырвало.
Отвернулся. Смотрю, с другой стороны наш ЗИЛ-130 по самые оси засел на зелёной лужайке. Сидел бы какой-нибудь «Ford», я бы и глазом не повёл. А тут как родственника встретил. В кузове полно камней, вокруг бегает и хлопает себя по ляжкам «душок» неопределённого возраста. В мыслях пожалел бедолагу, но тут дорогу освободили, и мы двумя БТР-70 тронулись дальше.
В полку я провёл часа четыре и возвращаюсь по тому же пути назад. В давешнем кишлаке ЗИЛ-130 на месте, только камни выгружены. Что меня дёрнуло, не знаю, наверное, возможность оказать эту самую интернациональную помощь. Первым БТРом сворачиваем на лужайку и неожиданно плотно садимся на брюхо. Все восемь колёс разбрасывают какую-то чёрную жижу, а машину всё глубже засасывает. Именно это, кажется, называется «вляпаться по самые помидоры».
Вокруг начинает собираться толпа зевак. Всё больше бачата, местная пацанва. Ещё бы — бесплатное представление. Стараюсь сохранить хорошую мину. Спокойно даю команду водителю размотать лебёдку, и легко выдёргиваем ЗИЛок. Душок счастлив до соплей, твердит «ташакур» и, кажется, собирается смыться. Я его торможу, типа, «ташакуром» сыт не будешь, а сам лихорадочно прикидываю шансы вырваться из западни. Укрепляю на твёрдом грунте второй БТР и двумя лебёдками пытаюсь вызволить первый. Двигатели ревут, лебёдки работают и… второй БТР медленно сползает в болото. Закрепить не за что, ни дерева, ни строения. Первый, кажется, только глубже засел. Решили дёрнуть. Через полчаса порвали обе лебёдки и два троса и посадили-таки второй БТР.
Грязные и злые, видим, что публика постепенно меняется. Появилось много бородатых с не очень приветливыми взглядами. Под балахонами выпирают стволы. До сумерек час. Останемся здесь — перестреляют. Оставить БТРы — разграбят и сожгут. Во, блин, помог!!! Приказываю не расслабляться, а сам прыгаю в ЗИЛ и показываю афганцу, куда везти. Приезжаю на ближайшую заставу, собираю все тросы и завожу два гусеничных десантных бронетранспортёра. Возвращаюсь на место происшествия.
Смеркается. Кольцо духов плотнее. Наши родные десантные БТРД мощные, проходимые, но… лёгкие. Цугом гребут землю, а вытянуть не могут. Опять решили рвануть… Опять лопнул трос. У бойцов поскучнели лица. А меня такая злость взяла, что решил сорваться на духах:
— Чего рты раззявили? Из-за вашего придурка вляпались. Тащите проволоку!
Сказал только, чтобы пар спустить, без всякой надежды. И, что вы думаете, тащит один моток проволоки. Да такой толстой, с мизинец толщиной. Я её в пять сложений скрутил, зацепили второй засевший БТР и дёрнули. А он возьми и вылези. Слава Богу! Бойцы обрадовались, уже сами по-быстрому прикрутили оставшийся. Теперь дёрнули втроём. С оглушительным «чвяком» болото всё-таки выплюнуло свою добычу.
Расцепили мы технику, глянули друг на друга и загоготали. Отсмеявшись, обратили внимание, что духи растворились в сумерках. Остался один белобородый, который проволоку принёс. Оказался учителем местной школы и прилично говорил по-русски. Беру пару сухпайков, подхожу поблагодарить. Тот от бакшиша категорически отказался, а руку тряс с удовольствием. Говорил что-то про нашу помощь. А я, который уже раз десять проклял всё на свете из-за этой самой помощи, вдруг неожиданно для самого себя решил, что правильно поступил.
Привилегия разведчика
В окопах атеистов нет.
Разведывательная рота капитана Белова погибала на глазах у дивизии. Мы с комбатом майором Очеретяным стояли на командном пункте и слушали радиообмен. В роте не осталось ни одного не раненного офицера. Из бойцов человек восемь с тяжёлыми ранениями. Шестеро погибло. Духи, пользуясь преимуществом в высоте, ловят любое движение и перекрёстным огнём пресекают всякую попытку оказать помощь. Боеприпасы на исходе.
Весь расчёт был на внезапность. Но идущие впереди дивизионные разведчики нарвались на растяжку. Во-первых, потеряли время на эвакуацию, во-вторых, своим гвалтом разбудили всю долину. И хотя для Белова это был первый в Афгане бой, он понял, что до рассвета могут не успеть. В ходе подъёма обогнал «дивизионку», но первые лучи солнца застали его в 50 метрах от хребта. Вместе с первыми лучами полоснул в глаза кинжальный огонь духов. И завертелось. Сразу потери. При попытке вытащить раненых — ещё. Командир ранен в бедро. Боец жгутом останавливает кровь и всаживает первую дозу «промедола». Роте не отойти, много раненых. И не подняться…
Представляю, как мучительно бился над решением вопроса разведчик капитан Белов. Как ждал помощи. Духи который раз предпринимают попытку смять роту и добить оставшихся в живых. Каждый патрон на вес золота, огонь только одиночными. С десяток духов нарвались на пули разведчиков и скатились вниз. Остальные забились за камни. Бросают, суки, сверху гранаты. Мучительно хочется пить. «Промедол» уже не помогает.
Артиллерия дивизии в это время втягивалась в долину. Мощно, неотвратимо, но страшно медленно. Долина — зона ответственности нашего батальона. Выезжаем с комбатом на КП дивизии и становимся свидетелями трагедии разведывательной роты 357 полка. Заместитель командира дивизии полковник Бочаров тоже дебютирует в Афгане в этом бою и мучительно ищет выход. Основные силы дивизии высажены глубоко в тылу противника и продвигаются в нашем направлении. Однако помочь разведчикам они не могут. Вся артиллерия дивизии уже развёрнута на огневых позициях, дистанция позволяет, а стрелять не могут. Между ротой и духами 50–100 метров. Пистолетная дистанция. Артиллерия бессильна. Авиация в аналогичном положении. Бочаров при нас ставит задачу Сергею Капустину, единственному резерву, на подъём и выход во фланг духам, обложившим роту Белова. Первая мысль: «Днём — это самоубийство». Пока прикидывал шансы, аналогичную задачу получает мой комбат. Но батальон-то весь на заставах!
— Ничего не знаю, утром овладеть рубежом, — говорит Бочаров и указывает место на карте.
Завертелось. С миру по нитке, точнее с трёх ближайших застав, набрал полсотни. Успеваю только заметить, что много необстрелянной молодёжи. Никакой специальной подготовки. На ходу ставлю задачи командирам сводных групп и пошли. Понимаю, что июньская ночь коротка, а минута промедления слишком дорога. Дневного пекла нет, но пить всё равно хочется. В спину толкает мысль: успеть бы, продержались бы ребята. Привыкшие к подъёмам максимум на сторожевую башню, заставные бойцы начали «умирать» пачками. С тремя батальонными разведчиками ухожу вперёд. На хребет выскакиваем броском. Сердце гулко стучит в висках. Пот выедает глаза. Во рту сушняк. Духов нет. Расходимся по хребту, принимаем на себя отставшую сводную роту.
По радиообмену уже знаю, что Серёга со своей ротой вышел с другого фланга. Перед этим Бочаров вывел танковую роту на прямую наводку и остатки разведчиков Белова удалось вывести из-под огня. Вынесли раненых и убитых. Самого капитана спасти не удалось, умер от потери крови.
Докладываю о занятии рубежа. Задача залечь и осмотреться. Проверяю своих. Все на месте, но молодняк в ходе подъёма высосал всю воду до капли. Солнце только поднимается, а вчера в тени было под 50! Наорал на офицеров, но уже поздно. Да и как в темноте проконтролируешь, глоток он делает, как разрешили, или сосёт до упора. Некоторые молодые вообще удивлены, что воду можно пить только по команде. Приказываю категорически беречь остатки воды.
Солнце уже приступило к своей неумолимой работе. Жажда не даёт заснуть. Глаза закрою, одна картина: лесной ручей, на дне колышутся водоросли, а я, пустив голову по уши в воду, пью, пью, пью… К полудню пошли первые обмороки из-за обезвоживания. Да что же это такое — без боя терять людей! Отдаю остатки своей, тёплой как чай, воды. Оттаскиваем в тень, раздеваем, обмахиваем, даём глоток. Воздух, как из раскалённой печки. Язык становится шершавым и увеличивается в объёме. В голове одна мысль: воды! До своих недалеко — километр вниз и пять по долине. Но здесь скалы. Обернутся только к ночи. У одного молодого, кажется, «крыша поехала»: шальные глаза, мерещатся духи, ведёт беспорядочный огонь в белый свет. Успокаиваю и отбираю автомат.
А с духовской стороны пологий спуск всего-то метров четыреста. Дальше видны деревья. Зелень сочная. Под ними по карте ручей. До боли в глазах всматриваюсь в бинокль за обстановкой вокруг. Мёртво. Не верю, чтобы духи не приготовили какой-нибудь подлянки. Когда вода кончилась у всех, собираю фляги и с теми же разведчиками налегке спускаюсь вниз. пятьдесят метров прошли, остановка, залегли, осмотрелись… Другая пара вниз, через пятьдесят метров снова «Стой, залечь, перекатиться»…
К ручью подхожу один, наполняю флягу и отдаю разведчикам. Предупреждаю, что одна на всех, чтобы распределили. Сам делаю три глотка холодной и божественно вкусной воды и неимоверным усилием заставляю себя остановиться. Хочется выпить всю флягу одному. А ещё лучше упасть и выпить весь ручей! Отвлекаюсь от воды. Смотрю по сторонам. Деревья оказались тутовником. Плоды гораздо больше нашей шелковицы и держаться крепко. Пытаюсь сорвать и раздавливаю в руке гроздь. Из ладони к локтю течет ярко красный сок. Облизываю руку и смотрю на бойцов. У них в глазах недоумение, почему не даю напиться от пуза? Прошу ещё потерпеть и через пять минут разрешаю по одному подойти напиться и заполнить фляги. Вода с обезвоженным организмом, если сразу и много, может наделать горя.
Через полчаса, обвешанные флягами, начинаем подъём. Каждый шаг даётся неимоверным усилием. Лица бойцов, обветренные и загорелые, на глазах становятся мертвецки белыми.
— Что с вами, — спрашиваю.
— А вы, товарищ капитан, просто себя не видите!
Всё-таки, блин, перебрали. Буквально на зубах ползём вверх. Там двоих, потерявших сознание, уже обоссали и обмахивают палаткой, чтоб хоть как-то снизить температуру и привести в чувство. Безумными глазами смотрят на воду. Чуть ли не с зубами вырываем фляги у тех, кому дали напиться. Каждый норовит высосать до дна. Раздаю оставшуюся воду и предупреждаю:
— У кого увижу флягу в руке без команды, прибью на месте!!!
В ходе этой операции в дивизии трое бойцов погибло от обезвоживания организма. А в начале было четверо. Их всех четверых загрузили в вертушку и отправили в госпиталь, точнее в морг. Положили на пол вертолёта, накрыли палатками и «полезли» вверх, чтобы с запасом перемахнуть хребет. А там прохладно и в кабине сифонит. Вот борттехник и отвернулся в салон, чтобы прикурить. И чуть не подавился сигаретой от страху, когда один из «трупов» сел, сбросил палатку и молча покрутил головой. Оказалось, достаточно было понизить температуру, чтобы включились какие-то скрытые защитные механизмы внутри бойца и он ожил. Но об этом мы узнали потом.
А пока — зловещая тишина вокруг и в эфире. Солнце жарит прямо в темечко. Трудно найти тень. Духи, потеряв преимущество в высоте, как будто растворились в воздухе. Это не к добру. Ставлю задачу разведчикам обследовать горку со стороны духов. Аккумуляторы еле дышат, поэтому связь последние десять минут каждого часа. Понимаю, что риск, но не сидеть же с мешком на голове!
Но одно дело самому лезть вперёд и совсем другое сидеть и ждать, что там и как. Как назло, с духовской долины то тут, то там раздаются короткие очереди. Мои молчат. Значит, пока порядок. Но они пропускают первый сеанс связи! Начинаю из оставшихся бойцов готовить резерв на случай… Даже не хочется думать, какой. Пример роты Белова ещё стоит перед глазами. Второй сеанс. Все попытки вызвать разведчиков на связь безуспешны. В голове просчитываю варианты, но ничего утешительного не складывается. «Урод! Надо было сидеть и не рыпаться. Где их сейчас искать?»
Третий час тянулся бесконечно долго. Прижимаю наушники, боясь пропустить хотя бы звук. Вдруг, как из гроба, еле-еле:
— Я «Рокот», приём.
Из глубины груди вместе со вздохом вырывается:
— «Докер» на приёме. Слушаю тебя, «Рокот»!
Вместо разведгруппы в эфир врывается «Памир». Чисто, громко, чётко, как Левитан, кто-то из дивизионных операторов на моей волне требует доложить обстановку. Прошу «Памир» дать мне минуту принять доклад. В ответ, как для малохольного, по разделениям:
— Я «Па-мир»!
— У меня группа третий час без связи, — пытаюсь объяснить.
Он опять:
— Я «Па-мир»!
Тут меня и переклинило. Тоже очень чётко, почти по разделениям:
— «Па-мир», пошёл на х…!!!
И тишина. Ловлю обрывки: «нахожусь… координаты… чисто… приём…». Успеваю даже уточнить задачу. А «Памир» молчит. Вот что значит великий и могучий русский язык!
Через час получаю задачу на захват перевала со стороны противника. С нашей стороны рвётся искупить вину и готова к броску разведрота дивизии. По карте пять километров. Но в горах, да ночью это не прогулка с милой под луной. Собрал командиров. Поставил задачу. Как в жилу пришлись данные разведки! Приказал разгрузить и персонально распределить молодняк. Охранение со всех сторон, и пошли. По пути дозаправились из ручья водой. Как не предупреждал, чтобы не жадничали, обпились все. Двигаться стало намного тяжелее. Мне самому через каждые десять шагов хотелось остановиться и отдышаться. А лучше упасть и заснуть. По цепочке передаю, чтобы каждый контролировал впереди и сзади идущего. На перевал выползли буквально на четвереньках за полчаса до рассвета. Пока проверились, заняли огневые позиции, рассвело.
Беру радиостанцию, чтобы доложить, нажимаю тангенту и…всё. Умерла. Аккумулятор сдох окончательно. У командиров групп связь пропала ещё ночью по той же причине. «Паук» хлопает глазами и говорит, что это второй и последний запасный аккумулятор. Вон она, дивизия, внизу. Вон артиллерия на позициях. Если я не смогу взять с тылу, они попрут в лоб, но после авиа и артподготовки. Оно мне надо?! Да что же это такое! Беру запасный аккумулятор и стучу им об скалу. Подключаю… есть сигнал. Слава Богу! Связист шепчет: «Господи, помоги», берёт аккумулятор и повторяет процедуру.
— «Памир» слушает!
— Я «Докер», перевал наш, перевал наш, подтвердите!
— Я «Памир», понял, перевал наш, подтверждаю!
Ещё успел попросить запасных аккумуляторов и воды. Всё! Станция вырубилась. Тишина в эфире мёртвая. Да и ладно. Так вдруг стало хорошо. Как будто тебя положили на железнодорожные пути, а поезд пролетел по параллельным. Ещё не сошла ночная прохлада, ещё есть почти полфляги воды! Бойцы хоть измочалены и ободраны, но живы все! Да и поумнели, смотрю, за два дня. Без лишних команд обкладываются камнями, маскируются, никто через каждые тридцать секунд не хватается за фляги. Некоторые молодые ведут себя очень прилично. Надо бы не забыть…
Как заснул, не заметил. Разбудил рёв вертушки. Зависла прямо над перевалом. Бережно, из рук в руки, сумку с аккумуляторами и небрежно, прямо на камни, два «презервуара» с водой литров по сто… Наклонилась и почти вертикально нырнула в нашу долину. В сумке с аккумуляторами письмо из дома. Ай да умница комбат! Совсем стало хорошо.
Через несколько часов наши батальоны, отвоевавшие в тылу, стали выходить на перевал и спускаться к дивизии. Впереди нормально, разведка, сапёры, командиры. Радуются, что можно расслабиться. По глазам вижу, что досталось. С удовольствием делюсь водой. Встречаю однополчан. Некоторых никак не ожидал здесь увидеть. Например, капитана Чиркова, «заместителя командира полка по зубной тяге», как он сам себя называл. Доводилось бывать в его руках, видел какой он педант и чистюля. Не представлял себе его иначе, как в стоматологическом кабинете в белом халате. А он здесь с батальоном по горам, да и держится со своей огромной сумкой выше всяких похвал. Автомат и РД[33] на нём, само собой. Док-то и поделился, что натворила жара на этой войне. Как и сколько доводилось вытаскивать с того света обезвоженных и перепившихся водой!
С флангов передали, что заметили перемещение духов по направлению к перевалу. Справа завязалась перестрелка. Обнимаюсь с Сашей и желаю ему удачи. Сам перемещаюсь в сторону стрельбы. Это проверка группы на вшивость. Видно, планировали духи «прихватить» наших на спуске. Мысленно аплодирую Бочарову.
А батальоны растянулись на несколько километров. Одни бойцы прут на себе по два пулемёта плюс чужой РД плюс гирлянда 82-мм мин и всякая другая трехомудия. На перевал выходят степенно, спокойно присаживаются в тени, достают фляги и не пьют, а полощут горло. Встают и идут дальше. Другие брели без ничего. Вообще. Иногда и ХБ не в полном комплекте. Грязные и оборванные. В глазах безумие. Бросаются к моим и просят: «Воды!» Иногда давали по несколько глотков, иногда спрашивали про автомат и брезгливо отгоняли от резервуаров с водой.
В сумерках пропустили арьергард. Получили команду на спуск. Откуда-то из воздуха материализовались духи. Видно, сопровождали наших до последнего. Появилась реальная возможность попасть под раздачу. А не хотелось бы! Наседают всё наглее. Пытаются выйти во фланг и прихватить на спуске хотя бы нас. Оставляю прикрытие из разведчиков. Вот так, блин, всегда. Лучшие первыми начинают бой и последними заканчивают. В этом и состоит привилегия разведчиков. Мы лишены возможности спускаться спокойно. Первые двести метров броском. Благо, под горку, только успевай ногами перебирать. Спустились, собрались, пересчитались. Только когда подошли разведчики в полном составе, поверил, что этот бой для нашего батальона закончился без потерь.
Сэмэн
Все мы фаталисты,
если речь идёт о других.
Тяжёлый камень я таскаю на душе долгие годы. Никто мне не бросал упрёков, но свой суд часто беспощадней людского. Можно подумать, что мы властны над своей и, тем более, над чужой судьбой…
Был у нас на центральной заставе в Рустамкалае боец сержант Семененко. Исполнительный, добросовестный, аккуратный паренёк с Восточной Украины. За эту аккуратность и назначили его в штаб приносить нам еду из кухни, хлеб нарезать, консервы открыть, чаю заварить. Делал он это не один месяц, вхож в штаб был в любое время, разговаривали при нём не стесняясь, и ничего не прятали. Он даже распоряжался нашими запасами, прикупленными в военторге. Проверен на болтливость и чистоплотность был неоднократно. Одним словом, доверенный человек. Не раз ему приходилось подавать нам не еду, а закуску и здесь мы тоже доверяли ему полностью. От караулов был освобождён, но своё место по боевому расчёту знал, на занятия и в горы на реализации ходил. На рожон не лез, но и труса не праздновал. Нормальный надёжный боец. Охотно откликался на «Сэмена», как в общении с друзьями солдатами, так и с офицерами. Новички же были уверены, что его так и зовут. Вообще он обладал каким-то светлым нравом, когда заходил, у всех повышалось настроение. Комбат часто встречал его строчкой из Розенбума: «Сэмэн, засунь ей под ребро…» Не помню, чтобы за что-то делали бойцу замечание.
Но случилось невероятное — Сэмэн напился! С шатанием по заставе и выступлением на тему: «Да я вас всех»… Это был тяжёлый залёт. Изредка ловили за этим делом и других солдат, но разбирались исключительно на месте. Жёстко, но доходчиво, чтобы и у самого аппетит пропал, и другим не повадно было. РД, набитый камнями, горка и ледяной арык отбивали тягу к спиртному надолго. Каждый из залетевших знал, что его ждёт, и безропотно сносил экзекуцию. Наверное, готовился к ней и Сэмэн. Не помню, кто первый подал идею, но с ним решили поступить по уставу и посадить на гауптвахту.
— Да хороший пацан, получит завтра своё и всё будет нормально, — подал мысль зам по тех Лазаренко Виктор Павлович.
— Чего его специально в Кабул везти, посадим в клетку здесь, пусть отсидит неделю — поумнеет, — выступил с предложением ротный.
— Не пойдёт, что бойцы скажут? Ему же доверяли больше других, значит и спрос особый. А про клетки забудь, не позволю, — подал голос замполит батальона.
— Ататиныч прав. Весь батальон на ушах, в том числе и офицеры, смотрят, как мы с приближённым солдатом разберёмся. А вы, товарищ капитан, — обращаюсь к ротному, — со старшиной разберитесь. Если ставит брагу, так пусть оградит её от солдат.
— От других прячет, но это же Сэмэн…
— Брагу вылить, а Сэмэн пусть проспится. Завтра перед строем арестую и с «ленточкой»[34] на гарнизонную губу, — подвёл итог дискуссии комбат.
На следующий день я видел, как Сэмэн пришивал на форму уставные бирки, без которых на гарнизонную кабульскую губу могли и не принять, и виновато прятал глаза. Вся его поникшая фигура говорила о том, что «виноват, лучше дайте мне по морде и погоняйте по горам, но не позорьте, чем я хуже других»! У меня сжалось сердце от нехорошего предчувствия, да и не часто приходилось видеть у бойцов столь искреннее раскаяние.
— Готовишься?
— Так точно.
Он поднял глаза, в них стояла такая мольба, как будто его приговорили к расстрелу. Хотел ляпнуть что-то назидательное про очистительные свойства гарнизонной губы, но запнулся, отвернулся и прошёл мимо. Ведь мог поговорить с комбатом и отыграть всё назад, ведь знал, что, может, дурак, но не подлец Сэмэн. Да комбат, Геннадий Васильевич Очеретяный, и без меня это знал, но закрутилась какая-то мелкая военно-бюрократическая машина, и остановить её никто уже не мог.
Кто отвозил Сэмэна на губу, не помню, забирать через неделю приехал сам. С видом побитой собаки, похудевший и осунувшийся боец прилип к родному БТРу и не отходил от него ни на шаг, хотя до отъезда времени ещё было не меряно. Не знаю, что там случилось у командования, но построение полка для награждения, в том числе и наших офицеров и бойцов, было перенесено. Подскакивает один из именинников — командир ближайшей заставы старший лейтенант С.:
— Товарищ майор, разрешите, я, пока есть время, до заставы слетаю — срочно характеристики для двух бойцов надо в партком отдать.
— А ты сразу не мог их взять?
— Так раньше и не говорил никто. Построение на два часа перенесли, а я за тридцать минут обернусь, заодно на заставе и пообедаем, разрешите.
— Смотри, не опоздайте…
— А можно и я съезжу, — подал голос Сэмэн.
Я видел, как невыносимо ему находиться здесь, недалеко от губы, его гражданское «можно», хоть и резануло ухо, но давало понять, что парень очень не в своей тарелке. Вместо ответа я только махнул рукой. Пусть проветрится, застава в черте города, по асфальту, десять минут ходу в одну сторону. Дорога езжена-переезжена, да и ясный день, что может случиться?
А на войне могло случиться, что угодно, но случилась засада. Классики и современники. Ехали вальяжно. Праздник же, не каждый день ордена вручают! Оружие у кого где. Радиостанция выключена. Неожиданно с нависающей над дорогой скалы ударил пулемёт. Все, кто был на броне, провалились в люки, лихорадочно хватают оружие, стучат себя по бокам, не зацепило ли. БТР по инерции проскочил поворот, за которым на колене стоит гранатомётчик. Все уже внутри, снять его, заразу, некому! Истошно орут механик-водитель и командир, видя, как в них в упор целится душара. Всё как в нереальном замедленном кино. По встречной полосе едут бурбахайки,[35] по обочине идут и тащат за собой нагруженных ишаков аборигены. Наводчик оператор медленно разворачивает башню. Сэмэн, у которого даже не было своего оружия, наконец, понимает, что орёт командир, поворачивается и протягивает руки, чтобы включить радиостанцию. Дух-гранатомётчик стреляет и попадает точно в лючок лебёдки. Кумулятивная струя прошивает весь БТР насквозь, в том числе, и правый двигатель.[36] По пути, как циркуляркой отхватывает Сэмэну обе руки. Механик, контуженый от взрыва кумулятивной гранаты, теряет дорогу, машина слетает в придорожный арык и глохнет. Сбитый дух корчится на дороге, но из зелёнки[37] выскакивают ещё двое. У обоих гранатомёты, гранаты в стволах! Сейчас выбегут на прямую наводку и сожгут всех в неподвижном БТРе! Их со своего борта замечает Сэмэн и, захлёбываясь от собственной боли, кричит:
— Ду-у-ухи…, ду-у-у-ухи справа!!! — тыча туда остатком руки, из которой хлещет кровь.
Его понимает командир и, благодаря включённой станции, наконец, услышал и наводчик, развернул башню и длиннющей очередью из спаренного пулемёта буквально перерезал обоих. После этого из крупнокалиберного КПВТ стал прореживать зелёнку, откуда выскочили духи. Под его прикрытием удалось командиру высунуть голову и подняться на броню, чтобы оценить обстановку.
— К бою, мля!!! Огонь по всему, что движется на горке!!! Заводи-и-и-и!!!
Механик от его крика пришёл в себя, отключил правый и завёл левый двигатель. Взревев единственным движком, машина рванула и задним ходом выползла на дорогу.
— Разворачивай, назад, нахер… В полк!!! — орал старлей механу и тут только понял, чем(!) Сэмэн показывал на духов, и что висит у него на ошмётках куртки.
Перепрыгнув через башню, он на ходу стал срывать закрученный на прикладе жгут. Сэмэн сидел в луже собственной крови, побелевший лицом и с глазами, переполненными нечеловеческой муки.
— Сэмэн, как же так?! Дай закручу… Терпи, брат… Дайте ещё жгут!! Быстрее, мля!!! Да по сторонам смотрите, бога-душу!!! Промидол, у кого?!! Жми механ, дави их на куй!!!
Как удалось раскочегарить БТР водиле на одном моторе, непонятно, но духовские бурбахайки разлетались из под колёс, как брызги…
Наконец, полк, санчасть… На КПП столкнулись с вылетающим по тревоге дежурным подразделением. Теряющего сознание, за всю дорогу ни разу не пикнувшего Сэмэна занесли и передали врачам. Те бежали со своего построения, звеня медалями. Последним пришёл в санчасть водитель, неумело прижимая к груди чужие две руки в ошмётках обмундирования. Он, как и все мы на войне, безгранично верил врачам. Но они хоть и близко к Богу, но чудеса не каждый день творят. Жизнь парню спасли, прооперировали, вовремя долили крови, зашили, что смогли, а руки — увы! Потом был у Сэмэна госпиталь, эвакуация в Союз, комиссация.
Помню, долго отмывали БТР от его крови. Вечером мы сидели в штабе, как оглушенные. Наорали на нового бойца, который сунулся с ужином, как будто он был в чём-то виноват. Всем хотелось, что бы появилась плутоватая физиономия Сэмэна, комбат пропел бы про «перо», а мы все, потирая руки, потянулись бы к столу. Ну, почему всё не так?!
Больше Семененко я не видел. А он писал комбату из госпиталя, потом жена его приветы передавала… После первого письма напились мы с Геннадием Васильевичем, как прачки, не помогло…
В начале 90х прислал комбат письмо: худо Сэмэну, помоги, чем можешь. Я в это время тотального дефицита в Белоруссии полком командовал. Собирал ему посылки с формой, гречкой и тушёнкой, отправлял на Донбасс, пока одна не вернулась, мол, «не проживает»…
Часто ловлю себя на мысли, а вот если бы… Трезвым умом понимаю, что не известно, что произошло бы, поступи мы по-другому, а она, зараза, мысль эта, приходит вновь и вновь.
Установка
Война была бы пикником,
если бы не вши и дизентерия.
Я спрыгнул с брони и тут же килограммов по пять афганской грязюки, состоящей из скользкой глины, прилипли к резиновым сапогам. Как не прятался, но сам с ног до головы тоже был в грязи. Даже автомат, который я держал на коленях и прикрывал собой. Ехали долго, замёрз как собака. Голова шумит…
— На заставе происшествий не случилось. Разрешите вопрос? — с места в карьер стал прессовать меня командир инженерно-сапёрного взвода.
— Что надо?
— Разрешите камень взорвать. Механики задолбались об него днищем стучать. Комбат приказал убрать, а мы, сколько ни роем, а он всё больше.
— Давайте, только аккуратно. Когда комбат вернётся?
Слушая ответ, я старался скребком содрать грязь с сапог. Наклонился, и меня повело. Что-то не так… В предбаннике штаба, пока раздевался, столкнулся с доком.
— Что-то вид у тебя не очень. Глаза как у кролика. Как себя чувствуешь?
— Спасибо, хреново.
— Ещё бы не хреново: тридцать девять и четыре! — констатировал он через пять минут, измерив температуру.
В штабе чисто и натоплено, я же, напялив на себя всё, что можно, и укрывшись одеялом, звонко стучал зубами и трясся всем телом от холода. Через пятнадцать минут наоборот, мне становилось жарко, градом катил пот, и хотелось раздеться. Док принёс трёхлитровую банку какого-то пойла на основе чая, аскорбинки и ещё какой-то гадости и приказал пить. А что мне оставалось?
В каком-то полузабытье я всё-таки констатировал, что сапёры третий час не могут справиться с камнем. «Разреши дураку Богу молиться…»
— Это не сапёры, — просветил меня писарь, — это духи обстреливают.
— Из чего?!
— Да, никак не поймём, вроде мины, а крыльчатки нет.
«Духи и духи, что с них взять», — вяло подумал я и снова впал в полузабытье. Мозг урывками фиксировал изменения вокруг: стемнело, приехал комбат, зовут ужинать, не хочется… Я очередной раз приложился к банке и зарылся с головой под одеяло, опять начинал бить озноб.
Проснулся посреди ночи. Жутко не хотелось вылезать из постели, но мочевой пузырь молил о пощаде. Одел тулуп, валенки и потрусил по вымощенной камнями дорожке до «богоугодного заведения». Подморозило, ни ветерка и звёзды громадные. Только пристроился, над головой свист и тут же разрывы внутри заставы. С секундной паузой ещё, три или четыре… Да что же это такое!? Не дай Бог меня здесь накроет, позорище… У нас тут яма для стрельбы стоя с лошади, наполовину заполненная. Можно запросто героически утонуть в говне!!! За дувалом, слышу, гвалт и ругань. И зарево какое-то. Наконец закончив, трушу обратно. Застава внутри горит. Красиво так! Горят дорожки, крыши, деревья, глиняные стены, грязь и даже снег. Точнее, горел разбросанный щедрой, но не доброй рукой по всей заставе фосфор, а по-настоящему горел только штаб. Все его обитатели во главе с комбатом скачут в неглиже вокруг и орут благим матом на общую тему: «Пожар, спасай добро!» У комбата в руках почему-то моя банка. Я ещё туго соображал, поэтому остановился и смотрел на эту вакханалию со стороны. Вдруг остальные прекратили гвалт и уставились на меня. Общее мнение выразил комбат:
— Ну, ты, Васильевич, даёшь! Снаряд же попал тебе в кровать! Я тебя уже грешным делом… Как успел выскочить, да ещё и одеться?
— Так усиленные тренировки и умище…
Договорить мне не дали. Комбат запустил моей же банкой и бросился спасать, что уцелело.
Когда удалось выбросить через окно весь фосфор, горящие постели и погасить пламя, увидели, что произошло. Три снаряда попали в нежилые постройки и просто на землю, а один — в дувал, к которому был пристроен штаб. Рикошетом от него пробил крышу, сделанную из снарядных ящиков и двадцати-сантиметрового слоя глины, и влетел мне в кровать. Железо всё оказалось в ней. Кроме взрывателя. Он каким-то чудом оказался под подушкой у комбата, его кровать рядом. Хотя было 13 февраля, нам всем и особенно мне в ту ночь несказанно повезло. Ни до, ни после этого случая я по нужде ночью не вставал. Да и встать нужно было именно в эти три минуты! Что я с такой прухой здесь делаю? Не сыграть ли мне где-нибудь на скачках или, на худой конец, в «Спортлото»?
Вот тогда-то впервые прозвучали слова — реактивные снаряды.
— По вам работала реактивная установка. Найти и захватить, иначе комбат и вы, начальник штаба, пойдёте под трибунал. Кто захватит, представлю к «Герою».
Комдив, генерал Ярыгин, был лаконичен до безобразия. Нет, он ещё добавил, что мы бездельники, что духи у нас под носом табунами ходят и что если хотя бы один снаряд, не дай Боже, попадёт на аэродром… Но это уже лирика.
Сидим с комбатом, Очеретяным Геннадием Васильевичем, морщим репы. Что за хрень такая — реактивная установка? Маленькая «Катюша», что ли? Как она выглядит, какие характеристики, откуда взялась и самое главное, где искать? А ещё говорили, что зима самое спокойное время в Афгане. Что ещё жутко не понравилось нам обоим — это точность, с которой работала установка. С дальности никак не меньше двенадцати километров они умудрились положить четыре снаряда в квадрат 30 на 30 метров. Рядом жилой кишлак, дувалы царандоя и ХАДовцев, туда не попал ни один снаряд! Это не похоже на работу малограмотных душков. Работал специалист.
Однако мы не угадали. Нет, не в смысле «специалист», а в смысле «работал» в прошедшем времени. По причине экстренной ликвидации последствий ночного пожара сидели мы с комбатом во дворе на солнышке и разговаривали, завернувшись в тулупы. Он был под впечатлением разговора с комдивом, а я потихоньку отходил от вчерашнего. Тихо, спокойно, солнышко пригревает. Застава занималась повседневными делами. Прямо перед нами метрах в двадцати часовой бродил по дувалу, переходя от одной башни к другой. Вдруг знакомый уже короткий свист, взрыв и одной башни не стало. Грохот, пламя, дым и столб пыли. Когда он осел, башни не было. Просто корова языком слизала. Ни х… себе!!!
— Тревога! Налёт! В укрытия!
Один за другим ещё два разрыва в районе окопов бронетехники, где трудились ремонтники во главе с зампотехом Лазаренко Виктором Павловичем. Вбегают внутрь заставы все в копоти, грязи, с глазами по 15 копеек. Возбуждённые, перепуганные и радостные одновременно. Разрыв 120-мм снаряда в паре метров впечатлит кого угодно! Комбат орёт:
— Часово-о-о-ой!!!
Тот выглядывает с противоположной башни. Из-под каски смотрят два огромных, как у тельной коровы немигающих глаза.
— Зде-е-есь!
— Живой?
— Так точно!
— Молодец!
Сам по себе диалог не имел никакого смысла, но в тот момент всеобщего шока, выглядел вполне логично. Все инстинктивно прижались спинами к дувалу, противоположному уничтоженной башне. Ну, что дальше? А дальше тишина…
Я просто физически ощутил, как с меня содрали кожу. Теперь не мы, а духи в любой момент могут смешать нас с кровью и грязью. По лицам бойцов понял, что думают о том же. Застава перестала быть местом, где можно расслабиться и почувствовать себя в относительной безопасности. Дальше соображалось гораздо быстрей и чётче.
— Офицеров ко мне! Личному составу проверить результаты обстрела! Построение под восточной стеной!
Старшина принёс АГС-17, стоявший на разрушенной башне. Этот кусок железа ремонту не подлежал! Хорошенькое дело! Легковесное, пренебрежительное отношение к обстрелам моментально куда-то испарилось. То, что многократно доводилось видеть в кино и слышать от других, произошло прямо на наших глазах и в любой момент может повториться! Надо что-то делать.
Закрутилась нормальная боевая работа. Первым делом уточнили боевой расчёт на время обстрела. Каждому определили свою роль и место. Для тех, кто не имел места на позициях, вырыли блиндаж. Назначили наблюдателей и установили дополнительные сигналы оповещения. Определили потенциально опасные места и запретили там сбор личного состава и т. д. и т. п.
Меня комбат освободил от повседневной рутины. Задача одна: отобрать и подготовить группу для поиска установки. Кого надо, с дальних застав перебросить на нашу, с ближних собирать каждый день на занятия. Взять только добровольцев, без молодых.
— Поведёшь лично.
— Спасибо за доверие!
— На здоровье!
Началось…
На всех заставах у бойцов один вопрос: «Кто поведёт?» Когда узнавали, дружно делали шаг вперёд. Это грело душу, но не спасало вышедших от жесточайших ежедневных занятий по 8–10 часов в день со всё возрастающими нагрузками. За пару недель из вальяжных, накачанных заставных «дЕсантов» мне нужно было подготовить полсотни поджарых и выносливых, как мулы, бойцов. Сначала в горку со стандартным комплектом, потом с миномётной плитой, потом то же и один «раненый» на троих и только после этого — на огневой рубеж, если уложился в норматив. «Сдулся» каждый второй. Без комментариев их отправили назад на заставы. «Дед» или «годок» — параллельно. Из оставшихся сформировали группы и провели слаживание. С каждой роты получилось по взводу. За три недели бойцы притёрлись, подсохли, настрелялись и набегались по горам досыта, готовы были к любым нагрузкам и с нетерпением ждали, когда закончится это издевательство и начнётся боевая работа.
А в это время комбат раскручивал местных. За год он уже знал, кто «кого дружит» и кого ненавидит, короче, кто про кого скажет правду, а кто соврёт. Ездил в гости, приглашал к себе, потратил все запасы водки, и из потока информации выкристаллизовался район поиска. Пачехак… Укреплённый духовский район. Ветераны батальона и полка рассказывали про него с уважением. Добавляли про тюрьму, про французский госпиталь в горах и даже про безуспешную операцию дивизии в том районе. Мы пару раз заскакивали туда, но коротенько, по-быстрому — прихлопнуть охранение, взять трофеи и назад. С последнего поиска прошло полгода. Дворников, командир 9 роты, тогда на перевале взял тёплыми караул из 22 духов и завалил Фаиза Мамата, который с группой бросился им на выручку. Охранению это не помогло, а сам он нарвался на пулю. Шороху было до Пешавара. Нам передали текст радиоперехвата, где оставшимся в живых командирам давалась неделя на то, чтобы «стереть с лица земли» нашу заставу. В противном случае им обещали отрезать головы. Вот это стимул! Но не получилось «их теляти нашего волка съести». Мы ту неделю провели в окопах вокруг заставы, заливая огнём все вероятные подступы. Так что Пачехак — это было серьёзно. Зуб на нас они имели ещё тот! Что там духи за это время наделали, сюрприз будет…
Про турана Фаиза Мамата отдельный разговор. Потомственный военный. Выпускник какого-то западного престижного колледжа, он закончил и спецфак Рязанского воздушно-десантного училища!!! Почти в те же годы, что я! У духов легендарный командир. Грамотный, дерзкий и по-азиатски коварный. Имел несколько успешных рейдов. Славянской крови пролил немало. В новогоднюю ночь обобрал кишлак, в котором размещалась наша застава! Знал, сучий потрох, что в эту ночь с застав никто в засады не уйдёт! Под наш новогодний салют унёс более миллиона афгани. Ну, разве не молодец!? Кто его, интересно, замещает?
Информацию собирали по крупицам. Иногда везло больше. Я присутствовал при одном разговоре, когда сразу после очередного обстрела к нам пришёл Маланг, командир афганского батальона «коммандос». Звучит грозно, а на самом деле бывший бандит (если бандиты бывшими бывают), который воевал ещё с Амином, потом с Бабраком, а после того как его наши в горах зажали, сдался и заделался большим начальником. Связи с духами не терял никогда, держал их в курсе наших дел и сейчас, уверен на сто процентов, пришёл узнать результаты обстрела. Мы ему честно сказали, что «обстреляли нас из какого-то говна, никого даже не поцарапало и неизвестные уроды, которые только башню попортили, могут дальше не усераться… Маланг, у которого во лбу было полтора стакана «кишмишовки», завёлся.
— Это работала реактивная установка. Только доставили из Пешавара… Пришёл новый отряд после подготовки. Экипирован и вооружен как никогда… Триста моджахедов… Получают доллары… Десять ДШК…[38] Четыре безоткатки… Скоро покажут себя… Пока Пачехак, потом Имишли…
Я слушал и отчётливо понимал: не врёт, зараза. На этот раз не врёт. Даже если делить пополам, получается не кисло. Поэтому готовиться надо не на прогулку и не к тёще на блины. Эти никакой ошибки не простят.
Пока бойцы сбивали в кровь спины и рвали ХБ на локтях и коленях, я всё больше изучал карты да аэрофотоснимки, составлял таблицы да продумывал варианты развития событий. Потом прокачивал их с командирами групп. Лишь в самом конце проверил бой и почистил свой автомат, лично снарядил магазины, проверил гранаты. Не барское это дело, но кто его знает, как бой повернётся. Провёл смотр и с чистой совестью доложил комбату о готовности.
Всё это время духи нас регулярно обстреливали. Настолько регулярно, что мы вычислили закономерность. Наша долина, как огромная аэродинамическая труба, постоянно продувалась. С утра в одну сторону, после обеда в другую. В момент получасового затишья духи нас и долбили. В этот момент все старались не шуметь, найти работу в окопе или блиндаже, внутри брони или быть ближе к восточному дувалу. Самое лучшее вообще быть подальше от заставы. В миг свиста все, как подрубленные, забивались в щели. Когда духи затягивали, даже зло брало, скорей бы уж! В один из таких моментов боец свистнул, очень похоже. Естественно, кто куда! Взрыва нет… Только ехидненький смешок. Ещё бы, не каждый день по твоей воле комбат с начальником штаба ныряют фейсом в грязь. Пока я поднимался, ему уже кто-то «впечатал» этот смешок обратно в рожу. Вот грубые нравы, не оценили тонкий военный юмор!
Ещё затишье бывало ночью. Никто виду не подавал, ложились спать как обычно, но мне свежая заплата из досок над головой не давала полностью расслабиться. И даже окопные истины про снаряд в одну воронку и про того, кому суждено быть повешенному… помогали слабо.
Когда духи замолкали на несколько дней, мы не на шутку беспокоились, не сменили ли они район. И в следующий налёт вздыхали с облегчением: слава Богу, на месте.
Наконец, накануне афганского Нового Года получено добро комдива. Он с парой батальонов закрутил реализацию в нашем секторе, но в стороне от Пачехака и ущелья Бара Авдара. Там канонада, постоянно летает авиация. Мы же вели себя тихо, как церковные бабушки во время молебна. Последние дни с заставы регулярно уходили «ленточки» с личным составом на броне, а возвращались пустыми, хотя на самом деле всё было с точностью до наоборот. Просто возвращалась броня с бойцами внутри и разгружалась уже в окопах под маскировочной сетью. За пределы дувала ни ногой, внутри крепости-заставы тихо и никого чужого. Накануне проверились, пообедали и спать.
Встали. Вместо ужина, сладкий чай, больше ничего в рот не полезло. Оделись, попрыгали. Проблема N 1 — уйти с заставы незамеченными. ХАДовцы и царандой привыкли, что бойцы вечером табуном на горшок ходят, вот и сейчас все вроде бы туда. А на самом деле на мягких лапах мимо — и в заминированную промоину. Там по проделанному проходу в противоположную сторону от реальной цели. Нарезали кружок километров десять и только после этого, разделившись, подошли к хребту, каждый к своей точке подъёма. Важно не ошибиться, а ночь хоть глаз выколи. С одной стороны, здорово, с другой, заблудиться, как два пальца об асфальт. Хоть какой бы ориентир!
Только начали подъем, слышу, зовут. Подхожу, боец держится за живот и рассказывает про больные почки. Присматриваюсь — «Кротяра»! Деловой, сучонок, косил от занятий, мол, в «ленточку» некому без него сходить. Конечно, плющить жопой подушку на броне лучше, чем скакать по горам. Одного не оставишь. Потеряется — сам себе не прощу, да и голову откусят. Оставлять офицера, а как же задачи наверху? Такая злость меня взяла на его сопли, врезал по роже, только шапка полетела.
— Тебя кто сюда тащил? Сам напросился? Освобождения не будет! Раздевайся, сучок. Ещё раз присядешь, лично задушу!
Забрал его автомат, разведчик — РД. Снизу поднимается писарь. Хрясь Кроту шапку на голову и говорит:
— Ты шапку потерял, смотри, больше не теряй…
Многообещающе так сказал.
Дальше пошли молча. Только иногда чей-то шёпот и приглушенный мат. Подъём оказался тяжелее, чем я ожидал. Идём вне троп. Подняться надо на километр. На горбу по 30–40 кг. Со всем этим добром легко можно ухнуться, если неправильно поставишь ногу. Иногда движение, как по спине дракона или перевёрнутой расчёске: справа-слева обрыв. Около нуля, но под бронником всё клокочет и парит. Пот выедает глаза. Останавливаться нельзя. Не успеем до рассвета духи здесь и «упакуют». Сереет. Да когда же конец!? Сердце клокочет уже где-то в горле и отдаётся в висках. Перед глазами всё плывёт. В ботинки кто-то горячей золы насыпал. Если за этим камнем не будет вершины хребта, упаду и сдохну. Падать не стал, но привалился спиной к камню и ртом хватаю воздух. За мной держатся только писарь, связист и пара разведчиков. Остальные отстали.
Наконец подъём неожиданно закончился. С той стороны потянуло сладковатым дымком и послышался собачий брех. Отлично, ветер на нас, значит учуять не должны. В предутреннем сумраке различаю далёкие очертания Пачехака и ближе, в полутора-двух километрах, духовский лагерь. Неожиданно быстро вместе со всеми выполз Крот:
— Товарищ майор, отдайте автомат.
Не до разборов.
— Бери и дуй на своё место!
Дальше всё по нашему сценарию: одна группа на перевал, две другие по хребту охватывают духовский лагерь. Быстро светает, и разведка не успевает прихватить их охранение. Взять тёплыми, без стрельбы на этот раз не получилось. Не дошли метров двести. Как потом оказалось, очень удачно — непосредственные подступы к перевалу было одно сплошное минное поле. Разведка залегла прямо перед ним. Поднявший тревогу дух тут же поймал пулю, но с позиции охранения моментально огрызнулись несколько автоматов. Завязалась ожесточённая перестрелка. Из ожившего лагеря духи довольно точно открыли огонь из безоткаток и ДШК. Видно, что работают по пристрелянным ориентирам. Разведчики, попавшие под перекрёстный огонь, забились под камни и головы не могут поднять. Режим радиомолчания закончен, прошу доложить обстановку. Все поднялись без потерь. Закрепились на хребте, к бою готовы. Видя только разведчиков и не зная об остальных, духи решили обойти их с двух сторон и положить всех на перевале. Довольно организованно две группы человек по 30–40 резво стали подниматься на позиции взводов 7 и 9 роты. Даю команду не спешить с открытием огня, а сам запрашиваю о готовности артиллерии соседней заставы. Свои миномёты подождут. «Грузи чужого коня», — говаривал один умный артиллерист, и я загрузил. Дымовые легли точно в цель. И пожалел, что сразу не дали осколочно-фугасными. Почти одновременно с флангов ударили из стрелкового. Ухо радуют чёткие, короткие в два патрона очереди с нашей стороны. Значит, работают без паники, тогда я за них спокоен. Чего-чего, а в огневом контакте мои кому угодно фору дадут. Да и преимущество в высоте чего-то стоит. Духовские миномёты успели выплюнуть по пару мин, как их накрыл залп наших «Нон». Безоткатки заткнулись ещё раньше, а ДШК никак не угомонятся.
— Как «грачи»?[39] — спрашиваю у авианаводчика.
— Заправляют, скоро будут.
— Поторопи!
Вышел на связь комбат.
— Радиообмен слышал. Держись. На подходе дивизионная батарея залпового огня. Готовь задачи.
Тут меня жадность и подвела. «Ща, — думаю, — я ваши ДШК заткну». Даю координаты цели и наблюдаю солидный перелёт.
— Ближе четыреста!!!
Опять перелёт.
— Ещё ближе четыреста!!!
Следующий залп пришёлся прямо по хребту в районе перевала, где залегла разведка.
— Ё-ё-ё… твою… су-у-уки, — это было первое, что сказал в эфир батальонный разведчик Иван Лусевич, но для меня это всё равно прозвучало, как песня.
— «Ураган», стой! Прекратить огонь!!! Вы что там, на огневой, совсем охерели?!! — это я артиллеристам и совсем не по уставу, — Ваня, ты как?
Пока он молчал, я слышал, как по позвоночнику катится струйка пота. Наконец:
— Вроде целы, но оглохли и обос… Мало духи с двух сторон, так ещё и свои с тыла!!! Короче, больше не надо такой «поддержки».
А ДШК, как будто издеваясь, опять забубнили по перевалу. Достали, суки!
— На подходе пара «грачей», — наконец доложил авианаводчик.
Душки в лагере, чувствуя недосягаемость нашего стрелкового, вели себя достаточно вольготно. Во всяком случае, передвигались в полный рост. Пара отработала красиво. Сначала две «капли» долго висели в воздухе, а потом, соприкоснувшись с землёй, смешали в кучу людей, железо и камни. Второй повторил маневр ведущего, но положил бомбы немного в сторону. Вслед выходящему из пике ведомому ушли две трассы ЗГУ. К ним у пернатых особая любовь, поэтому во втором заходе они отвели душу НУРСами.[40] Непривычно наблюдать за полётом СУ-25 сверху вниз. Когда рассеялся дым, ЗГУ замолкли, а ДШК с ещё большим остервенением ударили по перевалу. А потом вдруг поперхнулись на полуслове. Секунд через тридцать рявкнули ещё раз и… синхронно замолкли окончательно.
Позже я узнал, что под шумок артиллерийского и авиационного налёта два брата-акробата старшие лейтенанты Миронов и Сидоренко спустились с перевала и подобрались к укрепрайону на прицельную дальность. Только душок на гашетку, а тут выстрел из СВД. Наводчик с дыркой во лбу и сел. Подскакивает другой — та же картина. Больше желающих не нашлось. Эта пара подействовала на духов гораздо сильнее артиллерии и авиации. Позабивались в щели и молчат. Высматривают. Иногда появляются, но мечутся перебежками, как помойные коты. Зауважали, блин…
С флангов доложили, что духи, подобрав убитых и раненных, отходят. У нас все целы. Разведка выскочила из-под огня, посеченная камнями, оглохшая, но живая. Одному досталось даже от ДШК, но то ли рикошет, то ли на излёте, но жив курилка. Рюкзак и бронник сделали своё дело. Через неделю стриг меня, тот синяк так и остался во всю спину, тазиком не закроешь!
«Осмотреться, закрепиться, перезарядиться»… Духи шуршат за обратными скатами своей горушки, куда не достаёт артиллерия. Стаскивают туда раненных и убитых. Даю команду разведчикам проверить. Для себя понимаю: главное не дать им увести реактивную установку. Но никто из наших её на духовских позициях не видел. Может, её уже здесь нет? Об этом не хотелось думать. И ещё понимаю, если духи продержатся до темноты, ночью уйдут и унесут всё тяжёлое оружие. Этого допустить нельзя.
Даю команду готовить «Лавину». Это не «Ура!» в одну шеренгу, держи интервал и равнение! А передвижение от укрытия к укрытию попарно, один бежит, другой страхует. Благо, всё отработано внизу и никому не надо ничего объяснять. Оставив на хребте тяжёлое вооружение и небольшое прикрытие, группы стали спускаться вниз, сжимая кольцо вокруг укрепрайона с трёх сторон. Для отхода оставлен один проход, но и он — сюрприз! — перехвачен двумя РПК и огнём миномётов.
Душки оценили всё правильно и рванули, куда надо. Наконец миномётчики дождались своего часа. Невольно залюбовался работой наводчиков. Практически первыми минами они накрывали то одну, то другую отходящие группы духов. Да и пулемётчики разгрузились прилично. Проскочили лишь самые наглые, которые вплотную прижались к нашему хребту и, попав в мёртвую для нас зону, сумели уйти.
Какой-то час и всё кончено. Укрепрайон наш. Командиры доложили, что все живы. Глянул на часы. Ого, время далеко за обед, а я со вчерашнего… Вдруг понял, как я хочу… не есть, а именно жрать! Нервы, что ли? Пока Ататиныч открывал банки, доложил комбату. Неожиданно на нашей частоте появился «Памир». По голосу узнал комдива. Стал докладывать, а он мне в лоб:
— «Докер», установку взял?
— Никак нет.
— Так чем ты там занимаешься?
— Ем.
— Ты что туда пожрать пошёл!? Я тебя…
Ну, вот и поел. Галета с холодной кашей застряла в глотке. Проглотил кое-как, встал, прошу Ататиныча посидеть на связи, а сам решил размяться. Точнее, просто не хотелось сидеть перед солдатом-связистом как оплёванному, он же всё слышал, хотя старательно делает вид, что ему никакого дела нет.
Спускаюсь к перевалу. Быстро смеркается. Интересные ямки-лунки вдоль тропинки. Вдруг, вижу, дух сидит в окопе. Как он здесь уцелел после разведки? Тихо так сидит, не шевелится. Я автомат в его сторону, дёрнется — положу. Медленно к нему. Вдруг меня как током от пятки до темени: нога зацепила растяжку. Опускаю глаза, мина американка склонилась на бок, чека наполовину выскочила, держится на сопле. Понимаю, что упасть не успею, у этой сволочи нет времени замедления. Стою как парковая скульптура, только без диска и весла, боюсь дышать, не то, что шелохнуться.
— Крот!
Голос пропал, из груди вырвался какой-то сип. Появился писарь.
— Отойди, — говорю, — позови Крота.
Тот подошёл, присел рядом и разобрался с миной, как повар с котлетой. Вставил чеку, сунул её в сумку и стоит, сматывает проволоку от растяжки. Что-то бормочет себе пол нос.
— Спасибо, — говорю, — и прости, братан, за вчерашнее.
— Ладно, проехали. Всё нормально, я бы сам не поднялся… По перевалу всё заминировано, осторожнее. А в окопе там муляж, мы его давно рассмотрели. Правда, похож?
— Что-о-о?!
До меня, наконец, дошло.
— Урод, мудак, скотина безрогая!!!
Боец вопросительно посмотрел на меня и на всякий случай попятился.
— Не волнуйся, это я про себя.
Смотрю, два туфа от выстрелов к безоткатке связаны крестом, на горизонтальный одет френч, вместо головы мешочек с нарисованными глазами, сверху чалма. Подскочил, двинул его ногой так, что голова покатилась по перевалу, и… успокоился. Почти бегом назад к радиостанции.
— Всем до утра оставаться на месте! Организовать охранение! Никакого огня и курения!
Командиры и так всё знают, но я разгрузился, и полегчало.
…Ощутимо стало холодать. Зарядил противный, пронизывающий дождь, который вскоре перешёл сначала в мокрый, а потом и просто в снег. Я попросил Ататиныча разбудить в 2 часа, бросил на камни бронежилет и накрылся сверху плащ-палаткой. Через 30 секунд уже спал. Правда, во сне продолжил командовать и спасаться от мин. Проснулся от собачьего холода. Вскочил, под ногами захрустел снег. Значит мороз. Как бы не поморозить бойцов, особо-то никто не утеплялся. Но наш боец, вооружённый сухим пайком, непобедим. Никто и не собирался замерзать, а разведчики вообще нагло доложили, что им в духовском блиндаже на спальниках и под одеялами даже жарко. Я же раз по пятьсот отжался, присел и… с радостью встретил рассвет. Облака ушли, выглянуло солнце, и через полчаса я забыл про ночной собачий холод.
Спустился к разведчикам и приступил к сбору трофеев. Безоткатки, ДШК, миномёты, мины и боеприпасы больших эмоций не вызывали. Железо и есть железо. А вот карты под плёнкой вызывали профессиональное уважение. Ты её хоть стирай, а ей хоть бы хны. Новенькие американские спутниковые радиостанции в заводской упаковке. В комплекте динамо, крути педали и получай ровно 12 вольт. Не надо никаких аккумуляторов с их извечной проблемой подзарядки. Японские панорамные бинокли с осветлённой оптикой, спальники на гагачьем пуху, фонари, коробки с батарейками и прочая, и прочая… Однако ничего по-настоящему душу не грело. В другой раз от десятой доли скакал бы на одной ножке, но сегодня меня интересовала только установка. Ладно бы только меня.
На одной трофейной карте обнаружил какие-то непонятные значки. Доложил комбату, тот в дивизию.
— Встречайте гостей, — перезванивает комбат. И точно, идёт вертушка. Присела, выскочили двое, начальник ХАД Кабула, с ним душок с автоматом и одеялом. Посмотрели на карты, одну забрали, а на другой, говорят, обозначены склады, вот он, наш активист, покажет.
— Если это склады, то карты и мы читать умеем, зачем показывать?
Но ХАДовец упёрся:
— Пусть остаётся.
Активиста оставил, а сам улетел, прихватив документацию и кое-что из трофеев. Я этого засранца покормил, показал, где отдыхать, поручил разведчику, а сам занялся своими делами. Только утром следующего дня вспомнил о нём, когда ставил задачи по поиску. А его и след уже простыл. Смылся, урод. Не знаю, то ли контрразведка разыграла свою комбинацию, то ли этот активист спал и видел, когда он к духам смоется, но факт остаётся фактом — исчез. Я же не пленного охранял, а вроде как союзника, мало ли что ему надо за тем камушком…
День поисков ничего, кроме боеприпасов не добавил. Осмотрели всё. Не хотелось даже подходить к радиостанции, что я скажу комбату или, что во сто раз хуже, комдиву. Вроде и оправдываться не за что, но, по всему выходит, профукал реактивную установку, которая комдиву, отвечающему за безопасность Кабула, как кость в горле. Она там стояла на блюдечке с голубой каёмочкой, а я пришёл и профукал.
К вечеру прибыл в моё распоряжение взвод маланговцев. Принесли сухие пайки и миноискатели. Разместил их на перевале, предупредил о минах. Не проходит и получаса, смотрю, взрыв. Командир — толковый парень, дважды проходил подготовку в Пешаваре, постоянно тренируется и бегает с моими бойцами.
— В чём дело, Аминуло? — спрашиваю.
— Ди-ва-на-а-а, — отвечает спокойно так, как будто речь идет о курице. Что с него взять?
С утра за пару часов миноискатели принесли первый результат — обнаружен склад реактивных снарядов. Склад, конечно, громко сказано, но двадцать снарядов, замотанных в мешковину и зарытых в землю, обнаружить удалось. Уже теплее! Если есть снаряды, значит должно быть и то, из чего ими стрелять. Собрал офицеров, показал, как душки маскируют своё добро. И снова на поиск. До вечера обнаружили ещё три склада. Уже горячо!
Параллельно с нами свой поиск вели и маланговцы. Они обшмонали Пачехак, набили свои пустые мешки всякой дрянью и пригнали на перевал небольшое стадо баранов. Когда, заразы, успели? На войну всё в хвосте, а мародёрить — золотые руки! Второй раз поговорил с Аминуло и предупредил о границах их лагеря, мол, кого обнаружим за его пределами… пусть потом не обижается. Упаси, Боже, от таких союзников!
Ещё день поисков. Ещё два склада реактивных снарядов. На совещании офицеров Миронов предложил посмотреть свежие могилы.
— Духи знают, что мы никогда их не трогаем, может, воспользовались?
— Бери сапёров и осторожно…
Я уже не знал, как буду оправдываться за свою никчемность. И кого убеждать, что сделал всё, что мог? Комбат и так знает, а остальным кроме результата ничего не интересно. Офицеры и бойцы откуда-то прознали про грозящий нам трибунал и в буквальном смысле рыли землю. Я уже готовился закончить поиск, но прозвучал доклад, как песня, долгожданная и неимоверно дорогая:
— Есть установка!!!
— Не может быть. Тащите сюда!
Приносят в мешках какие-то трубы, жирно смазанные солидолом или литолом, кто их разберёт.
— Что за херня? Это реактивная установка?
— Так точно. Надо только собрать.
Когда собрали и я убедился, что это действительно установка, вышел на связь и доложил комбату. С той стороны не то стон, не то вздох облегчения.
— Спасибо, Васильич…
— На здоровье! — с удовольствием вернул комбату должок.
Буквально через пять минут он мне сообщает, что к нам за установкой вышла вертушка.
— Не верят, что ли?
— Нет, тут готовят выставку для иностранных журналистов и хотят показать, как империалисты вооружают против нас моджахедов.
Я ещё тангенту не положил, а вертолёт уже мостится одним колесом на нашей горушке. Ё-пэ-рэ-сэ-тэ!!! Собрать-то мы её собрали, а как эта зараза разбирается? Не лезет, мля, в собранном виде в вертолёт!!! Угваздались мы все в этом грёбаном солидоле, как чушки. Наконец, разодрали и загрузили. Закинули снаряды, ДШК, миномёты, безоткатки и остальное трофейное добро. Не будет погоды, не на себе же тащить вниз!
Посмотрели, как натужно вертушка ушла через перевал в сторону Кабула и вздохнули. Стоим, вытираем руки от смазки. Такое облегчение! У меня с плеч не камень, а гора свалилась и громко так чвякнулась. У бойцов тоже лица радостные. «Гы-гы», смеются, толкаются. Только подумалось: как пайки подбросить, то сутки вертушки не дождёшься, а тут, гляди, как быстро! Про жратву не зря вспомнилось, уже галеты и сухие пайки в печенках сидят, да и те вечером кончаются.
На перевале у маланговцев, смотрю, опять канонада. Но разрывы явно не от снарядов. Мечется стадо баранов, испуганное вертушкой, по минному полю и находит приключения на свои курдюки… Пара-тройка уже валяется.
Зато, вечером был пир. Аминуло презентовал одного героически погибшего барана, казан и кое-что из приправ. Давал в придачу и повара, но мы отказались. Сами не пальцем деланные. Шурпа получилась… песня! Правда, пару раз чуть зуб не сломал об какие-то железяки в мясе. Но разве кто на такие мелочи обращает внимание, когда впервые за пять дней пробуешь горячее? Но каждый раз, выплёвывая осколок, проскакивала мысль, а ведь он мог быть моим…
Утром по тропе на перевал поднялся комбат. Обнялись, как год не виделись. Принёс пайки. От себя — супердефицитные консервы. Открыли, да со свежим хлебушком, вкуснятина. Мы с замполитом мечем, а он чего-то грустный.
— Геннадий Васильевич, что случилось? — спрашиваю.
— Вчера в дивизии разговор был. Я напомнил про «Героя». Говорят — не выйдет. У тебя ещё нет наград. Да и поиск вы провели слишком гладко, ни раненных, ни погибших. Какой-то не героический поиск. Вот бы кто-нибудь на амбразуру… или командира собой прикрыл… или ещё лучше сам командир… — тогда другое дело, а так, сказали, чтоб подавал на тебя «Боевое Красное Знамя», всем остальным на ордена и медали по нашему усмотрению.
— Знаете, Геннадий Васильевич, про трибунал я сразу поверил, а про «Героя» не очень. Бойцы целы? Задачу выполнили? И ладно. Сгодится и «Знамя»…
Ага, сейчас… Не знал я, дурачок, что по возвращении буквально через несколько часов ждёт меня «дальняя дорога» (новая реализация) и «казённый дом» (штаб полка), где был порван мой наградной, зато учинён разнос по партийной линии за упущения в службе войск на одной из дальних застав. Даже не упущение, а преступление. Пока мы занимались установкой, на одной из застав бдительные проверяющие нашли флягу с брагой! Какой ужас!!! Типа, мы тут в парткоме и штабе полка ящиками кровь проливаем, наводим порядок на заставах, а они, бездельники, знай, наградные строчат…
…А установку комдив после выставки отдал в батальон. И все 150 снарядов, захваченных нами в том бою. Установили её на видном месте в Рустамкалае, не столько для стрельбы, сколько в назидание духам: «Так будет с каждым! Кто ещё хочет стрельнуть в нашу сторону?»
В мою бытность больше не стреляли…
Однополчане
«…В каком полку служили?»
Однополчане… Разные они бывают.
Вы слышали, как даёт осечку «Берета», когда она у вашего уха, а держат её чужие и очень недобрые руки. Спросите у Соловья. Мне он рассказал без расспросов. Обыденно и просто, как о чём-то малозначительном, но немного неприятном.
Мы сидели в Бала Хисаре на лавочке и млели на весеннем солнышке. Я прибыл в полк по каким-то партийным делам, заодно жду, что удастся украсть или обменять нашим технарям на полковом складе. Старшины уже загрузили в БТР и ГАЗ-66 продукты, почту и теперь трясут склады и своих коллег из первого батальона на предмет, чего не жалко, или просто рыскают по полку в поисках чего-либо полезного для своих застав. Ящик какой-нибудь, гвоздь или доска на заставах имели особую цену и они тащили всё подряд. Дело тонкое, практически интимное и не терпит суеты. До назначенного времени убытия ещё полчаса и я с удовольствием коротал его в обществе гвардии старшего лейтенанта Соловьёва. Он уже год, как ушёл с нашего батальона в полковую разведроту на возмещение текущего некомплекта и теперь геройствует с ней по всему Афгану. По старой памяти считает меня начальником штаба своего батальона. Вчера только вернулся из-под Хоста. Я знал об этой операции, но в общем и отрывочно. С нами не всегда делились на разборах, а уж в ходе подготовки и самой операции в курс вводили только исполнителей и только в части касающейся. Коню было понятно, для чего это делается — эти же исполнители целее будут. Но Хост был на устах, потому как слишком много бортов с раненными и погибшими пришло оттуда в наш медсанбат.
— Ноги по горам стёрли до яиц. Много зелёнки… К тому же пещер духи нарыли, мама не горюй. Заскакиваю в не помню, какую по счёту, — рассказывает Александр, — а там после дневного яркого солнца видимость, мля, как у негра в ж. пе. Следом боец. Замер, жду, когда глаза хоть чуток привыкнут. Тут у самого уха такой сухой щелчок…потом удар в спину и очередь из автомата. Чуть не ох. ел от неожиданности. Это боец рассмотрел духа, оттолкнул меня и залепил очередь в полрожка. Дух осел, а «берету», сука, так и держит в руках. Я её беру, затвор отвожу, патрон выпал, смотрю, капсюль с наколом. Высадил в него все оставшиеся в магазине патроны и тут только испугался. Весь магазин ушёл без единой осечки!!!
— Да, Сань, нюх под замену терять начал, но повезло тебе в этой духовской рулетке…
— Мне этот сухой щелчок бойка до сих пор в ушах стоит. Мог запросто и до замены не дожить, это как два пальца об асфальт. Приеду в домой, схожу рублёвую свечку поставлю…
— Лучше лоторею купи, с такой-то прухой… Говорят, тебя за Хост к «Знамени» представили, поздравляю. Знатный иконостас собираешь, — с плохо скрываемой завистью сказал я.
— Знаете, товарищ майор, это будет, если будет, третий орден в разведке за год, но тяжелее всего мне досталась медаль «За БЗ», которую получил в нашем батальоне. Я за неё не меньше ста ночей в засадах провёл, а представили только, когда дал результат.
— В батальоне, ты знаешь, за протирание штанов на заставах к боевым наградам не представляют. Зато ты свежим воздухом надышался, аппетит нагуливал…
— Будь моя воля я бы лучше на заставе сидел и от печки не отходил, хер с ним, потерпел бы запах дымка. Думаю, что и аппетит бы не испортил. А то сидишь как сука на морозе, даже от сигареты не погреешься.
— Ладно, прибедняться. В разведку силком никто не тянул, да и там первым в пещеры никто не заставляет соваться. Мог бы сначала гранатку послать…
— Это точно. Уже было. Как вспомню, смех разбирает. Сидел ещё в батальоне в очередной засаде на горке у нашей шестой заставы. А там такая аккуратная пещерка, даже скорее нора. В ней хоть от дождя, хоть от обстрелов прятаться можно, но вход только по-пластунски. Я туда фонариком посветил, смотрю — лопатка сапёрная лежит. Еле протиснулся, цап её рукой… а под ней гранатка так характерно взрывателем щёкл!!! Торчу, мля, в дыре как Вини Пух после гостей у Кролика, только мордой в противоположную сторону и вспоминаю, что это я сам(!) полгода назад и лопатку для духов оставил, и гранатку под неё засунул и — придурок — не х. ю какую-нибудь, а эфку! Бойцам сто раз повторял, увидите что-то красивое, руками не трогать, а тут сам на каком-то рефлексе сработал. Время идёт, вперёд просунуться могу, а назад вся надетая трехомудия, как у ежика иголки, упирается и не пропускает…
— Представляю картину. Интересно тогда было на твою рожу посмотреть. Чихнуть, как Вини Пуху не пытался?
— Мне тогда другого срочно захотелось. Про рожу не думал. Да не было бы там через секунду никакой рожи, если бы не извернулся и за мгновение до взрыва не откатился от дырки. Чуть из кожи не вылез, ободрался, всю сбрую порвал. Бойцы прибежали, а я грязный и оборванный от хохота давлюсь. Пришли, блин, на мягких лапах в засаду! Собрал всех и ходу вниз, пока шестая не вздумала проверить, кто это у них под носом канонаду устроил. Ещё чего доброго прогреют стволы у своих «Нюрок»,[41] а мне и так адреналина на неделю вперёд хватило.
— Соловей, да ты просто какой-то пещерный маньяк! А насчёт шестёрки — прав, редкая ночь проходит, чтобы они с духами «гостинцами» не перекинулись, поэтому за ними бы не заржавело.
— Угу… Они с тех пор, как ваш предшественник Женя Дымов под миномётном обстрелом у них погиб, на духов большой зуб имеют. Я даже не стал на связь выходить. Мы только ноги унесли, как прилетело… А про пещеры, глаза бы мои их не видели, сам не пойму, чего меня тянет…
— Товарищ майор, ленточка к выезду готова, — встрял в разговор старшина 9 роты, и я распрощался с разведчиком.
— Я поехал, Саша, а ты бывай. Хотелось бы в Союзе свидеться. И не лазь ты больше никуда, у тебя же приказ на замену есть.
У меня было смешанное чувство к этому невысокому, худому парню в выгоревшем на солнце, застиранном хебчике, с загоревшим, обветренным лицом и усталыми, тоже, кажется, выгоревшими глазами. Я, безусловно, уважал и завидовал ему. Во-первых, у него со дня на день заменщик будет в полку. Во-вторых, воюют парни, а ты сиди, бумажки перекладывай, или вон портянки на заставы вези. Я же тоже разведчик и, говорили, совсем неплохой. Одних часов от командующего три штуки в разведке заработал! С другой стороны, я понимал, что на войне у каждого своя роль и что мой разведывательный поезд уже ушёл. А свою пулю, гранату или мину можно и в штабе, и на продскладе поймать.
Пока сидел на броне и по привычке сканировал дорогу под правым колесом БТРа, мысленно возвращался к рассказу Соловья. Улыбнулся, как представил его рожу в той норе с лопатой. А потом вспомнил себя…
Дело было с полгода назад. Стал проситься к нам в батальон полковой писарюга из строевой части. Мол, скоро на «дембель», весь Афган за бумажками проведу, свой подвиг не совершу, и будет потом перед соседями стыдно. Причём просился на самую опасную заставу. Пусть не блистающая интеллектом, но нормальная мужская логика присутствовала. Даже уважуха какая-то, не все писаря чмыри и прячутся от войны. Да и я повёлся, грамотный писарь мог оказаться полезен мне в штабе. Определил я его на шестую заставу днём, а на следующее утро его не стало. Пропал с поста вместе с оружием. В три заступил, а в четыре при проверке его уже не было.
Что тут началось! Вы там, в батальоне — бездельники, хорошего парня вам дали, а вы его погубили! Где пропал? В карауле? Кто начальник штаба? Иди сюда!!! Мне вопросы задают, и, я вижу, на полном серьёзе убеждены, что мы сами его убили, а тело спрятали. Полковой особист был вежлив, но настойчив:
— Вы везде проверили?
— Так точно.
— Кишлаки обшмонали?
— В первую очередь. Каждый дувал. Да и нет там рядом жилых.
— Зелёнку?
— Вдоль и поперёк…
— А вы кяризы в вокруг заставы посмотрели?
— Никак нет!
Как будто обрадованный моим ответом в разговор вступает замполит:
— Я же говорю — бездельники! Хотите концы спрятать, уйти от ответственности — не выйдет! Мы вас всех на чистую воду выведем…
Не понравилась мне идея с кяризами, даже очень. И на то были причины. Именно в них мы потеряли трёх толковых мужиков, как говорится на ровном месте, из-за придури одного политбатрака, захотевшего рыбкой разговеться. С тех пор и с остальными его коллегами по политцеху у нашего батальона не очень отношения складываются, всё стремятся нас на какой-то подлости подловить. Будет время, расскажу. Но, главное, заключалось в том, что, опасаясь срытого подхода духов, все кяризы вокруг застав были частично подорваны, частично заминированы. Соваться туда, мягко говоря, было не очень умно. Поэтому никому из бойцов я не мог доверить это счастье. Полез сам. Давно я не терпел столько жути. Кяриз — это не просто глубокий колодец, это, на первый взгляд примитивная, на самом деле сложнейшая ирригационная система. В земле проделаны дырки и никаких бетонных колец! Там и без подрывов может в любой момент всё обрушиться. Входы разные — вертикальные, под углом, узкие, когда можно упереться спиной и ногами и широченные, когда болтаешься на верёвке, как муха на ниточке в бутылке. По дну между колодцами протекают ручейки, иногда полноводные, в них даже рыба, будь она неладна, водится. Вода прозрачная и холодная. Ради неё и роют.
Спускают меня так на верёвке в двадцатый по счёту кяриз. Смотрю, повезло, неглубокий и сухой. Всего метра три. Когда опустился, понял, что это не дно, а огромный валун, в стороне у которого есть проход и дальше прямо под ним новый спуск метров на пять! Верёвка скользит по валуну, сыпется сверху за шиворот и в глаза песок, внизу при дохлом свете фонарика вижу растяжку на гранату, прикрученную к выстрелу от РПГ! Выстрел воткнут в землю как колышек. Всё собрано на живую нитку. Ору благим матом: «Стой!», но меня из-за грёбанного валуна не слышат. Сверху на проволоку-струну сыпется песок. Боюсь, чтобы не прилетело, что-нибудь существенней. Раскорячиваюсь, чтобы ничего не зацепить и думаю только о том, если сейчас грохнет, как они меня доставать будут. Почему-то для меня в тот момент это было очень важно. И особенно смущал огромный валун над головой. Наверное, боялся, что придавит. Вот тогда, думаю, моя рожа не сильно отличалась от соловьёвской.
Как и ожидалось, никого я под землёй не нашёл, о чём особист, не отходивший во время поисков от меня ни на шаг, лично доложил в полк. Но нас с комбатом и замполитом батальона продолжили дрючить за «без вести пропавшего бойца», как худых свиней. Мы какое-то время сомневались, а потому безропотно терпели и сносили, но потом завершили своё расследование и поняли: никуда он не пропадал, сам к духам ушёл. Поэтому почти хором заявили замполиту:
— Вы полтора года в нём ничего не разглядели, а мы за полдня должны были разобрать тайные струны его души! Сука он последняя, предатель и дезертир!
— Вы, товарищи офицеры, слова выбирайте! Да и кто вам это сказал?
— Убедила нас в этом…его мама. Пришло письмо, в котором она униженно просила прощения у сыночка за то, что без его разрешения дала послушать какой-то «пласт» его другу. По письму видно, что она не просто не хочет огорчать сыночка — она его боится. Эта тварь могла повысить голос или даже поднять руку на мать из-за какой-то пластинки. Значит за «Шарп-777» легко Родину продаст…
— Это ваши догадки, где факты?
— Дайте срок, будут и факты, — сказал комбат и как будто в воду глядел.
Факты появились через пару месяцев. Мы как раз собирали данные по вражеской установке, не дававшей нам и командованию дивизии покоя. Пришла ГРУшная сводка, где говорилось о советском солдате, перешедшем к духам и занимающимся в нашем секторе распределением оружия у маджахедов. Хотя фамилию не называли — у него уже было мусульманское имя — мы не сомневались — наш урод! Вот писарюжная душонка, и там устроился в тепле! Ходили мы батальоном в тот район неоднократно, искали встречи с однополчанином, но не довелось. А доведись, за его жизнь не поручился бы и гроша ломанного не дал…
Встретились мы недавно с Александром Соловьевым на международной десантной конференции в Москве. Кавалер «Боевого Красного Знамени», двух орденов «Красной Звезды» и медали «За боевые заслуги», он прибыл из украинского Болграда, куда его занесла судьба и развал страны. Такой же сухой и подтянутый, только совсем седой. Решали, в том числе, вопрос, как будем дружить с братьями-десантниками, оказавшимися далеко «за бугром». У нас ответ был один: «Легко!», но только не с теми, кто с оружием в руках перешёл на сторону врага! В этом, как, впрочем, практически во всех остальных вопросах, мы с ним были едины. А как иначе, мы же однополчане!
В качестве справки. За всю десятилетнюю историю афганской войны 357 гвардейский десантный полк потерял убитыми 217 бойцов, прапорщиков и офицеров, только двое (!) числятся пропавшими без вести. За одного ничего не скажу, а ко второму — рядовому Петрову Всеволоду Кирилловичу — имею очень серьёзные вопросы.
Встреча
Хорошее дольше помнится,
зато плохое чаще припоминается.
На втором курсе Академии Фрунзе довелось побывать на занятиях в родном училище. В перерыве с мороза заходим в расположение 1 роты. Дорога в туалет в казарме Рязанского воздушно-десантного училища проходит через умывальник. До боли знакомая картина: в умывальнике курсант поливает себя из шланга с насадкой для душа. Рельефные узлы мышц на загорелом теле. Стандартная фигура для курсанта 3-го курса РКПУ. Только увидев нас, двух «красных»[42] подполковников и майора, он повёл себя нестандартно: бросил шланг, принял строевую стойку и рявкнул:
— Здравия желаю, товарищ подполковник!
Глазами ест меня. Лицо ни о чём не говорит. На плече наколка 103 вдд,[43] афганский вариант, годы совпадают…
— Колись, — говорю, — откуда знаешь?
— Баграми,[44] 7 застава, артиллерийский взвод.
— Почему не помню, я весь батальон в лицо знаю?
— А мы не ваши, мы «приданные».
Далее стандартно:
— Ну, здорово, братан! Как учёба, как жизнь?
Тут он меня опять удивил.
— Помните, вы к нам на 7-ю приезжали порядок наводить и жили у нас целую неделю?
— Конечно, помню.
— Там потом через неделю нас меняли на другой взвод, так наши чуть не плакали, не хотели уходить: мы только начали жить по-человечески…
Мои друзья по академии, оправив естественные надобности, с интересом уставились на мирно беседующих двух мужиков, одного в шинели и шапке, а другого абсолютно голого. Потом стали допытываться, кто да что.
Пришлось рассказать. Был момент, 7-я застава взбунтовалась. Рота, размещённая на ней, недавно охраняла афганское Министерство обороны. Блатная и приближенная, она и так не отличалась дисциплиной. А тут пошли какие-то дурацкие происшествия (подрывы на своих растяжках), жалобы молодых солдат на скудость питания, недостачи во всём, беспомощность командиров. Комбат поставил задачу разобраться и навести порядок.
Добрался на место под вечер. После доклада командир заставы пригласил на ужин. Стандартная «шрапнель» (ячневая каша), «красная рыба» (килька в томатном соусе) и жидкий чай с хлебом. Не абы что, но едим. Открывается дверь, заходит боец, стоит и молчит. Пауза затянулась.
— Тебе что? — спрашиваю.
— Это представитель солдатского комитета, проверяет, что офицеры едят на ужин, — пояснил мне ротный.
У меня кусок хлеба во рту застрял.
— Посмотрел? А ну, пошёл отсюда на…!!!
Наверное, выражение у меня было не самое ласковое, потому что солдат вылетел, чуть не сбив с ног входящего старшину. Тот доложил, что в ходе разгрузки привезенных нами продуктов обнаружилась недостача двух ящиков тушёнки и одного ящика сгущёнки. Это уже был перебор. Я собирался разбираться с утра, но пришлось ускорить.
— Построить заставу!
Темно, светомаскировка. Передо мной серая, безликая масса. Напряжение витает в воздухе. Поздоровался, ответили вяло… Кто-то бубнит. Наступаю на собственное горло и проявляю несвойственную дипломатию:
— Товарищи, солдаты. Я привёз продукты на две недели. Из машины до склада не донесли три ящика. Если через пять минут они не будут на месте, я оставляю продукты для офицеров, остальное свалю в кучу посреди волейбольной площадки и две недели жрите их, как хотите. Разойдись!
Собрал офицеров, слушаю проблемы. Заходит старшина:
— Принесли. Молодой солдат «не знал», где продсклад. Отнёс по ошибке в расположение. Смотрю на часы: прошло три с половиной минуты.
— Ладно, повара ко мне.
Привели чумазого бойчину с воспалёнными глазами.
— Почему грязный?
— Да, товарищ капитан, форсунка барахлит.
— Запоминай, боец, ещё раз сделаешь такую кашу, какой меня сегодня угощали, самолично съешь за всю заставу. Понял? Тушёнку не жалеть! Пока я здесь, лично прослежу за закладкой. А за форсунку не волнуйся. Иди. А теперь позовите ко мне представителя солдатского комитета. Все свободны.
Замполит Ататиныч, прибывший в «пожарной» команде вместе со мной, не выходит. Не хочет допустить моей беседы с солдатом тет-а-тет. Знает, блин, мой характер. Солдат зашёл уже строго по уставу, но немного посерев лицом.
— Это ты ответственный за питание? Молодец! Назначаю «старшей форсункой заставы». Вечной. Будут замечания от повара, закопаю. Иди, родной.
Ночью пять раз проверил посты. «Копать» ничего не надо было. Всё дерьмо плавало на поверхности. Самые тяжёлые смены у молодых. Некоторых «забывали» сменить. Засыпали на ходу. Задачи знают приблизительно. По тревоге кто в лес, кто по дрова! Начкар[45] к утру начал заикаться. Торжествует вечное русское «авось»!
Утром расставил офицеров на посты и провёл смотр заставы. Вывернул всех наизнанку. Все помещения тоже. Афгани можно было подметать веником. Вот, куда девались продукты, соляра и, не исключено, боеприпасы! С членами солдатского комитета разбирался персонально и без свидетелей, как с предателями. Они же оказались и главными «коммерсантами» заставы.
Уже на следующий день вышеозначенный комитет срочно самораспустился. Офицерам я напомнил про устав и расписание занятий. Закрутилась боевая подготовка с уклоном на физические нагрузки, огонь и медицину. Ни одной минуты для безделья. Отдыхать можно только за чисткой оружия или вися на перекладине. «Дембеля» употели таскать «раненых» молодых на близлежащие горки и обратно. Местные духи с нескрываемым интересом следили за нашими экзерцициями. После занятий бойцы буквально заползали на заставу. Зато по тревоге через 30 секунд последний солдат занимал позицию согласно боевому расчёту, а через 3 минуты резервная группа была готова к выходу на броне.
Через неделю все паразитические наросты на теле роты, образовавшиеся в ходе длительной охраны Министерства обороны Афганистана, были содраны вместе с кожей. «Деды» рвались в самые тяжёлые смены на посты, только чтобы после обеда дали отдохнуть. У молодых стали круглеть лица и появился блеск в глазах. Перекладина постоянно занята и блестит, как полированная. В столовую приятно заходить. Чисто, каша плавает в жиру, на столах у бойцов свежие овощи и зелень, (куда ещё девать афгани!) в любой момент сладкий чай из верблюжьей колючки. Старшина с удивлением констатировал, что продуктов хватает и даже остаются. Сам пришёл просить за «Форсунку», мол, боец всё понял, освободите…
Прощание было коротким.
— Услышу что-нибудь горбатое, приеду на месяц…
Представляю, с какой радостью застава вдыхала пыль, поднятую колёсами моего БТРа. Духи тоже вышли проводить, плотно облепив близлежащие дувалы. Это мне не понравилось. И не зря. За первым же поворотом в промоине, наблюдаю, свежую горку земли, перевожу взгляд на дорогу и одновременно хватаю дорожку следов и нарушенный контур полотна. Дуэтом с «Кротом» ору:
— Стой!!! — и вижу, как правым колесом наезжаем на мину. Инстинктивно группируюсь и отвожу автомат в сторону… Взрыва нет. Мина между первым и вторым колесом прямо подо мной. Не дыша, сползаем на землю, отводим БТР. Крот деловито сметает землю, вывинчивает взрыватель и сдёргивает кошкой мину.
— Во суки! Внизу ещё одна!
Через минуту и вторая мина без взрывателя брошена на броню. Мне жутко захотелось вернуться и дать длинную очередь по сидящим на дувалах духам. Понимаю, что «ничего личного», но всё равно неприятно. Тандем из двух «итальянок» не просто отрывает колесо. Он раскалывает броню, убивает всех, кто внутри и калечит тех, кто снаружи. «Крот» получает по шее, а механик без команды сбрасывает обороты. До асфальта идём, можно сказать, на ощупь.
Так получилось, что больше на той заставе мне бывать не довелось. А гляди-ка, запомнили…
Афганская пыль
Господь даровал нам родных,
но друзей мы, слава богу,
вольны выбирать сами.
Вы знаете, что такое афганская пыль? Те, кто ездил по их грунтовым дорогам, по которым изредка ходят «гусеницы», знают. Кому не посчастливилось, расскажу подробнее.
Для начала представьте цементный склад, россыпью, без крыши, пять метров на сто километров. Загружают цемент вилами. Получают и выносят в решете уже несколько веков, и никто ни разу не подметал. Сколько там до земли никто не знает. Иногда проваливаешься по щиколотку, иногда по колено… Цемент очень сухой и летучий. Чуть тяжелее воздуха. Висит стеною, пока ветер в сторону не сдует. Но куда бы ветер ни дул, всё равно после поездки на броне становишься равномерно мышиного, чуть с горчинкой, цвета. Въедается во всё на свете, проникает даже сквозь броню. Оседает лучше всего на кожу. Неважно, какой ты был до начала поездки — в конце все абсолютно одинаковые. Возьми негра и высыпь ему на голову мешок цемента, потом попроси его сделать то же с тобой. После этого подойдите к зеркалу и найдите хотя бы одно отличие! Одинаковые пельмени! К чему так подробно? Сейчас поймёте.
Сдаю я должность начальника штаба батальона. Ладно бы кому чужому, а так Серёге Капустину — другу, однокашнику, не раз со мной в училище в одной стенке стоящему и по одному маршруту в самоволки бегающему. Сколько я от него похабных анекдотов про хохлов наслушался! Главное, у самого национальность — не поймёшь, какого роду-племени, что в нём понамешано, а меня достаёт! Вот, думаю, сейчас я ему по-быстрому всё расскажу, покажу, отвальную хлопнем — и полетел я на Кандагарщину в Шахджой! Ага. Так он и разбежался меня отпускать. Такую непонятливую Машу из себя состроил, что вторую неделю по всем заставам носимся. «Какой такой северо-запад, ты мне пальцем покажи, с Малангом по-человечески познакомь, людям представь»… Катаемся на БТР-70. По этой самой пыли.
Слава Богу, сегодня последняя застава. Проскочили на броне километров двадцать, теперь ножками на небольшую горушку, недалеко от Кабульского аэропорта. Мы уже поднялись почти до самого верха, когда «Памир» потребовал прибыть к нему. С горки до брони рысью. Запрыгнули и вперёд — Грачёв ждать не будет. То, что мы оба в кроссовках, вспомнили, когда, спрыгнув с брони, стали стряхивать с ушей эту самую афганскую пылюку. Ну, стряхнули. Было на два пальца, осталось на один. Бодрячком так заваливаем в штабной модуль. Там внутри прохладно, чисто, ковровая дорожка постелена. Правда, местные почему-то на неё не наступают, вдоль стеночек шмыгают. Дежурный по штабу глянул на нас круглыми глазами, что-то вякнул, но время почти вышло, и мы не стали тратить его на какие-то объяснения. Морды лопатой, оставляя за собой пыльный шлейф, почти строевым, мы с Серёгой, как два Гагарина, по центру этой самой дорожки, прямой наводкой в кабинет комдива. Уже почти вломились в приёмную, когда нас засёк первый зам. Мы только успели услышать, как за дверью комдива раздался рык: «Почему, я вас спрашиваю»?!!! Как-то сразу стало легче. Оказывается, тут есть именинники и без нас.
— Вы куда?! — это полковник Бочаров заставил нас развернуться.
Его взгляд скользнул по нашим припорошённым рожам, грязнущим комбезам и упёрся в кроссовки.
— За мной!
Зашли в его кабинет.
— Вы, что совсем сдурели, к комдиву в таком виде?
— Да мы… да нас с горки… времени не было…
— Так, я в курсе. Была для вас задача, но отставили. Дуйте отсюда, чтобы вас никто в таком виде не видел. Я доложу, что вы были…
В коридоре натолкнулись на незнакомого полковника. Он прижался спиной к стенке и вытирал платком взопревшую лысину. Кажется, это он отвечал в кабинете комдива на один из вечных вопросов. Деликатно шмыгнув мимо него, выскочили на раскаленный воздух и вздохнули полной грудью. Дружно решили «допилить завтра», прыгнули на броню и покатили на центральную заставу в Рустамкалай.
На следующий день было точное повторение вчерашнего — кажется даже, что связист передал тангенту от радиостанции в то же время и у того же камня, что вчера. Сегодня мы бежали к броне гораздо быстрее. Сегодня оправдания нет и быть не может, фиг, кто нас прикроет, потому как на ногах опять кроссовки.
Мимо штабного модуля проскакиваем в расположение отдельной разведроты дивизии, которой ещё неделю назад командовал Серёга.
— Старшина, срочно ботинки!!! Две пары, 43 размера. Бегом, родной!!!
По причине экстренного переобувания отряхнутся не успели — пыль на нас лежала в нетронутые два пальца. От каждого хлопка ресницами она лёгким облачком опускалась на ковёр. Комдив медленно, как вчера Бочаров, измерил нас сверху вниз. Его взгляд упёрся в блестящие, хромовые солдатские ботинки, на которых не сидела ещё ни одна муха. Ботинки на нас смотрелись не хуже, чем жемчуг на навозной куче. Кажется, глядя на них, Грачёв забыл, зачем нас вызывал.
— Вам, чего?
— Вызывали…
— А-а-а… Вы, сколько с передачей дел и должности возиться будете?
— Так мы уже почти…
— Тогда, Капустин, тебе задача. Уточнит начальник штаба. А тебя, Осипенко, чтоб завтра в Кабуле и духу не было.
Потом, улыбнувшись каким-то своим мыслям, спросил:
— Ну, ты всё ему показал-рассказал?
— Так точно, товарищ полковник.
— Смотри там, в Шахджое. Береги людей. Обстановка непростая. Рассчитывай только на себя. Надеюсь, справишься.
Пожал нам с Сергеем руки и напоследок не удержался:
— Ботинки, смотрю, у вас красивые.
— Мы ж знаем, к кому идём, мы завсегда так…
— Знаю я вас. Идите.
В том, что новый комдив нас хорошо знает, не было ничего удивительного. Ровно год, весь первый курс училища он был нашим ротным. Вы знаете, что такое ротный в карантине? Это когда сержант — самый главный начальник, старшина — ещё главнее, взводные — небожители, а ротный — это РОТНЫЙ!!! Он появлялся перед строем на своих кавалерийских ногах, закусывал один уголок рта, а другим чётко и громко вводил нас в обстановку:
— Турецкий десант силою до батальона… в районе Шехмино… возможно применение…
И, практически, без перехода:
— Рота! Газы!!! Бегом марш!!!
Нахлобучив противогазы, по сыпучему песку а-ля Сахара бежим на перехват «турецкого десанта». В противогазах много не поговоришь, но уже через пару километров знали, какая зараза сегодня совершила проступок, равный измене Родине, засунула в тумбочку остатки маминой посылки или поставила туда неуставные носки. Ещё через пару километров ротный разрешал снять противогазы и мы, из которых текли сопли и слюни со всех щелей, с удивлением обнаруживали, что ни Грачёв, ни Лебедь даже толком дыхание не сбили. Как бы даже с огорчением до нас доводили, что 2-я рота, наши сокурсники и постоянные конкуренты, «пока мы чесались» уже успешно турецкий десант разгромила, поэтому «Кругом, в расположение бегом марш!». Прибежали. «Разойдись»… И никаких объяснений и душеспасительных бесед, не маленькие, сами должны допереть. Естественно, находили «распространителя инфекций» и, зажав его в проходе между кроватями и тумбочкой, доходчиво объясняли неправоту, аморальное поведение и нравственное разложение.
Между собой мы командира называли «Паша», но это никак не сказывалось на его авторитете. С нами всё ясно, но мы видели и ощущали на собственной шкуре, что наш ротный уважаем командованием и преподавательским составом училища. Он был заражен бациллой соревновательности и как хороший спортсмен не любил проигрывать. Эта бацилла потихоньку овладела всей ротой и осталась в нас на долгие годы. Везде и всюду мы старались быть первыми. Киевское «Динамо» могло проиграть «Арарату» финал кубка СССР, сборная Союза могла не попасть на чемпионат мира, но это всё были мелочи жизни по сравнению с тем, что наша 1-я рота могла что-то проиграть 2-й!!! Это было крушение цивилизации, последний день Помпеи…
В роте Грачёв был гроза-командир. По его вызову в канцелярию некоторые вползали на полусогнутых, а выйти могли иногда только с помощью дневального. За пределами роты — это был отец, отстаивающий интересы своего курсанта, не взирая на лица и ранги. Того самого курсанта, которого полчаса назад он рвал в канцелярии, как попугай газету, на совете училища отстаивал, как родного сына. Однажды, перед самым уходом в войска на должность комбата, он, как бы извиняясь, сказал мне:
— Представлял тебя на Ленинскую стипендию, но не получилось. Добьюсь на следующий год.
И добился бы. Слово он держал. Мы это знали…
Сейчас предстояло узнать и всей нашей 103-й Гвардейской воздушно-десантной… Как-то к Павлу Сергеевичу не липла армейская мудрость, что первый год полк командует командиром, второй — никто никем не командует и только на третий год командир командует полком. Он уже блестяще откомандовал в Афганистане отдельным 345 полком, а сейчас взялся за дивизию. Месяц не прошёл, а вон как по стеночкам ползают!
С третьего захода мы с Серёгой всё-таки взяли нашу Сапун-гору под названием Паймунар. Очередной раз я рассказал бойцам, как им и всему нашему батальону сказочно повезло, что в него пришёл такой опытный боевой офицер. Перечислил его подвиги и награды. Гвардии капитан Капустин, ни грамма не смущаясь, стоял рядом и кивал головой, да, мол, я такой. Мне кажется, ему просто понравилось, как я его представил на первой заставе, поэтому он заставил меня объехать все остальные и повторить одиннадцать раз. А мне и не жалко, потому что всё было правдой. Но каждый день 50–60 километров по грёбаному цементу — это был явный перебор! Он бы ещё попользовался мной, только командир полка, к которому я переходил командовать батальоном, заподозрил меня в саботаже и пожаловался комдиву.
Через день я полной грудью уже дышал шахджойской пылью. Не скажу, что она сильно отличалась от кабульской, не знаю, в чём именно, но разница была. Серёга напоследок так меня ею накормил, что не спутаю ни с какой другой. Одного не пойму, почему за всё это он, зараза, до сих пор не проставился?!
Облом
Неприятности делятся на крупные,
то есть на наши собственные,
и мелкие, то есть чужие.
Я шёл на заставу со стороны духов. По минному полю. Не от большого ума или лихости, а из тупого желания внезапно проверить службу. Что я, днём при ясном свете растяжки не рассмотрю! Зато выйду, откуда не ждут! Вот одна, переступаю, а взгляд по проволоке на мину. Торчит, родимая, на колышке под кустом верблюжьей колючки. Куст жёлтый, а мина какая-то неприлично зелёная. Вот ещё одна… Задираю ногу, и внутри что-то оборвалось. Этот грёбаный кабыздох таки увязался за мной с 3 заставы и, демонстрируя собачью преданность, непрерывно виляя хвостом, бежит следом.
— Стояяяять!!!! Назааад!!!
Но в собачьем лексиконе таких слов нет, во всяком случае, без предварительной команды «Лежать!», и я, словно в замедленном кино, наблюдаю, как это тупое животное пробегает под растяжкой и цепляет её жизнерадостно задранным вверх хвостом. Вижу, как прогибается проволока и, срываясь с хвоста, вибрирует словно струна. Про то, что неплохо бы упасть, думалось вяло… Я просто сжался весь, как перед очень неприятной процедурой. Кажется, даже сердце остановилось. Захотелось сделаться маленьким-маленьким или, как в детстве, накрыться ладошкой и сказать: «Я в домике!» Чтобы эта тварь не рванула ещё куда-нибудь, я скорчил самое ласковое, на какое был способен, выражение лица и подозвал цуцика к себе. «Иди сюда, моя хорошая собачка, на-на-на»… Взял его за шкирятник, нежно-нежно, приподнял над землёй и ножками-ножками назад нахрен на дорогу. Там запендюрил этой скотине под хвост ботинком и рявкнул, что-то типа: «Шла бы ты, собачка, домой». Посмотрел на её удаляющуюся фигуру и обиженную морду и подумал: ну и кто из нас тупое животное? Мог — сам себя покусал бы от злости.
Мои упражнения по переноске собаки и хождение с высоко задранными ногами по минному полю не остались без внимания часового 4-й заставы, что означало блестящий провал моей «Барбароссы». Теперь близорукость и душевную простоту в полной мере стал изображать боец:
— Стой, кто идёт! Стой, стрелять буду!!!
— Я тебя, блин, стрельну!
— А, это вы, товарищ майор?
— Нет, это папа Римский…
Судя по тому, как быстро выскочил начальник заставы и не было видно ни одного праздношатающегося тельца, узнал часовой меня давно и предварительная команда уже прозвучала. Я, думаю, что и шмон навели, и автоматы уже все разобрали и только ждали команды на нападение. А вот хрен вам!!!
— Построить заставу! Форма одежды номер два!
Поздоровались дружно. Смотрят нагло. Синяков, кроме как на локтях, не видно. Чего лыбятся? Неужели всё видели!? Сейчас вы у меня свои смех…ёчки приберёте…
— Так, застава! Месяц прошёл, условия прежние: ваша получка против моей.
— А сколько вы сейчас делаете?
— Не боись, ровно на один раз больше, чем вы скопом. Чего потухли? Опять не готовы? Справа по одному — к снаряду!!!
Хорошо, что они не согласились. Все переворачиваются больше шести раз, многие и за десять. Это не то, что в первые месяцы, когда половина и разу не делала. Надо теперь с такими предложениями быть поосторожнее, а то и «Si-Si» не на что будет купить. Прошёл по окопам, посмотрел карточки огня, заглянул в машины, проверил «Журнал наблюдения», придраться не к чему.
— Товарищ майор, пообедаете с нами? — обращается начальник заставы, когда я собрался уходить.
— Спасибо, я у себя.
— Оставайтесь, у нас сегодня котлеты!
— Ни хрена себе, у нас тушёнка заканчивается, а у них мясо! Откуда? Месяц почти вертушки только по экстренным случаям летают!
— Потом, узнаете. Остаётесь?
— Я, что похож на идиота, чтобы отказаться от котлет?
Котлеты были настоящие. Из мяса. Сочные такие. Я бы смолотил десяток, только жаль, на заставе они считанные.
— Ну, теперь колитесь.
— Нет, правда, вкусные? — стал набивать цену начальник заставы.
— Ну…
— Вы Облома помните?
— Так это котлеты из него? — проявил я удивительную сообразительность.
— Ага, — сказал начальник заставы и принял положение для старта с табурета на десять метров.
Что-то сегодня мне с утра на собак везёт! Я прислушался, никаких намёков на позывы на рвоту и на угрызения совести. Даже какие-то оправдательные мотивы. А чё, он такой ленивый был, на него наступишь, а он даже морду не повернёт… И толстый…
— А меня пригласили, чтобы весь гарнизон знал, что это комбат Облома сожрал?
— Не, что вы! Мы от чистого сердца. Мы ж не знали, что вы придёте.
— Тогда ладно. Ленивая была псина… Хоть какая-то польза…
Что ни говори, а на сытый желудок человек гораздо покладистей.
Вот такой весь из себя сытый, покладистый и умиротворённый я неторопливо направился с заставы в штаб. Дорожка катилась под горку, солнышко мягко пригревало, ни ветерка, красота… Боец, наоборот, поднимался вверх и шёл, низко наклонив голову. На плече автомат, на боку медицинская сумка. Это заставная «таблетка», их батальонный док сегодня собирал на занятия. Всё понятно, поспешает солдат на обед. Непонятно, почему так широко и неуверенно ставит ноги. Всё стало ясно, когда, поравнявшись, он попытался отдать честь. Земной шар под его ногами предательски крутанулся не в ту сторону, и несчастный боец еле удержал равновесие. Батюшки светлы, да он пьян!!!
— Стоять-бояться!!! Иди сюда, голубь сизокрылый. Это с чего тебя так развезло?
— Здра… жела…, тов… ма…ор. Мла… сиант… Пы…ов. Я вот с занятий…
— Так это тебя так на занятиях накачали или по дороге от свежего воздуха развезло?
— Не-а… Я сам…
Пьяный солдат в Афгане для меня был в диковинку, но с чего его могло так развести, догадался сразу.
— Дай-ка флягу сюда.
Она была пуста, но духан из неё говорил, что ещё пару минут назад там был солдатский сидр-ликёр. Способ приготовления его был прост и гениален. Бойцы экономили сахар и бросали его в флягу к обязательному для всех отвару верблюжьей колючки. И, если удавалось на полевом хлебозаводе добыть несколько грамм дрожжей, засыпали в этот раствор и бросали где-нибудь в укромное место на солнышко. Через день, перебродив, стакан данного пойла мог снести башню и закалённым борцам с зелёным змием. Что говорить про солдата, годами не нюхавшего спиртного.
Диагноз ясен. Нужно было переходить к лечению. Одного взгляда на бирку было достаточно, чтобы догадаться, что в кустах где-то дозревает очередная фляга для следующего бойца, отправленного с заставы с каким-нибудь заданием в штаб.
— Так, голубь, сразу покажешь, где оставил флягу или будем по-пластунски бороздить склон?
— Зачем по-пластунски… ик… Я ногами покажу…
Довольно быстро, практически сразу мы нашли флягу, заправленную по науке и валяющуюся на солнышке. Когда я выливал её содержимое, в глазах бойца читалась гораздо большая грусть, чем даже в тот момент, когда он попался мне. За друзей переживает…
— Так, что будем делать с тобой? В таком виде я тебя отпустить не могу.
— А я и не прошу… ик… Това…ыш ма…ор, ик…..ите обратиться?
— Я вижу, тебе для полного счастья не хватает ещё с кем-нибудь поговорить?
— Не-а, только… ик… с вами…
— Ну, давай!
Не то, что мне был интересен бред пьяного солдата, а, напоминаю, настроение было хорошее, умиротворённое. Идём тихонечко по тропке, чего молчать?
— Вы… ик… знаете, чего я… ик… выпил?
— Ты мне ещё шарады будешь загадывать?
— Мне просто… ик… обидно, что зампоит… ик… вас закладывает…
Я ждал чего угодно. Песнь про тяжёлое детство и деревянные игрушки, про бросившую девушку и больную маму, но только не этого. Мне только не хватало, чтобы мои взаимоотношения с Ау стали предметом обсуждения среди бойцов.
— Что за бред? Кто тебе сказал?
— Так весь батальон… ик… знает.
— Если ты вздумал, плесень, таким способом избежать экзекуции, то не угадал. И вообще я эту тему с тобой обсуждать не намерен. Понял?
— Как х… ите…
Всё. Было хорошее настроение, и нет. Я-то на людях делал вид, что с замполитом у меня полное взаимопонимание. Один на один или в присутствии замов мог что-то позволить. Про его политдоносы знал, друзья с полка иногда по радио предупреждали, даже в части разбирался иногда с офицерами, но чтобы весь батальон… Это было слишком.
С этими мыслями мы поравнялись с баней. Боец покорно плёлся сзади.
— Так, заходи, раздевайся. Буду тебя отмачивать.
Пока боец раздевался и залазил в холодный бассейн, я вспомнил последний разговор с комдивом. Повод был мерзопакостный, трое бойцов выпили жидкость «И», эдакий авиационный препарат для зимнего топлива, жизнь у них болталась на тоненькой ниточке, и Грачёв костерил меня на чём свет стоит. Когда уставал, делал паузу и спрашивал:
— Жить будут?
— Не знаю, товарищ генерал.
И всё по-новому. Хоть и неприятно (очень мягко говоря), но по делу: не досмотрел, не предотвратил, значит виноват. Только в самом конце разговора прозвучало уж совсем незаслуженное:
— Ты там совсем обнаглел. Меня на совещании офицеров на х…й посылаешь. Доберусь я до тебя…
Я лишился дара речи. С курсантских времён, когда Грачёв был нашим ротным, он был в пантеоне уважаемых лично мною командиров, которого даже сгоряча, даже в мыслях никогда не посылал. А комдива, второй раз попавшего в Афган? Да на совещании офицеров???
Кажется, завтра про мою душу прилетают дивизионные «фотографы». НачПО, председатель партийной комиссии, начальник особого отдела и другие не менее добрые и отзывчивые люди. Эти снимают быстрее, чем пресловутый «Полароид»…
— Мне д-д-д-д ско-ко-ко сидеть д-д-д-д? — обратил на себя внимание боец.
— Пока букву тпру-у-у не будешь выговаривать без запинки…
— Т-т-тру-у-у-у…
— Ладно, вылазь.
— А он не только вас… д-д-д… он и Лисицына заложил, — пытался всё-таки высказаться до конца солдат, натягивая на мокрое тело обмундирование.
— Ты заглохнешь или нет. Тоже мне, глас народа!
Боец, хоть и стучал зубами, но взгляд имел уже вполне осмысленный. Не знаю почему, но злости на него не было. Не то, что на дегустаторов жидкости «И». Тех я готов был порвать, как Тузик грелку. Из-за этих уродов маминых подняли в Шахджое наш вертолёт с остатками топлива, в Кандагаре дежурный Ан-12, в Кабуле Ил-76. Переполошили массу народу. Довезли до Ташкента, подключили к искусственной почке и спасли. Ничего, дождусь, когда их выпишут из госпиталя. Я им припомню: «Как вы можете меня оскорблять подозрением, что я пил антифриз. У меня мама врач»… Ага! Поверил бы, уже бы закопали.
— Так, боец! Ты залетел! Накажу потом. Не дай тебе Боже ещё раз прославиться. Огребёшь в тройном размере, понял?
— Так точно, разрешите идти?
— Иди. Флягу отдам начальнику заставы лично.
И разошлись мы с ним, как в море корабли. Боец пошёл доедать, что осталось от Облома, а я снова окунулся в нелёгкие раздумья, от которых хотел отвлечься, проверяя заставы.
Значит, запчасти, продукты подвезти — это второй месяц ждём, а под «фотографов» борт сразу нашёлся. Кроме Оришкевича, председателя парткомиссии, никого не знаю. Да и с тем перекинулся двумя словами, когда принимали на учёт. Говорят, ещё из тех политбатраков. Человеку судьбу поломать — как руки перед обедом помыть. А после Пленума и приказа министра вообще озверел. Чуть ли не еженедельно кого-то из партии, кого-то с должности, а кого-то на звёздочку облегчат. Ударно работает парткомиссия, как в 37-м. Плевал бы я на них, если бы мой славный замполит не вынюхивал и своим недремным оком не высматривал, что в батальоне не так. Вот же, гадёныш, устроился. Не я с него могу спросить, почему у бойца синяк, а он на меня может настрочить, что в батальоне «бывают факты»… Звезды на погонах одинаковые, партбилеты тоже, я командир, а вера только ему. Вчера артиллеристы по-воровски, почти шёпотом пригласили на позиции батареи вечером обмыть ордена.
— А почему на батарее? Давайте в столовой.
— Как? Замполит же узнает…
— Да и пусть знает! Вы что, ордена в дукане купили?
— Нет, не можем. Мы вас подставим. Приглашаем на батарею. Там его не будет.
Вот, блин, дожил. Меня уже подчинённые от Ау прячут. Ладно бы кремень мужик или трезвенник. Сосёт втихаря от всех за милую душу, до блевоты, только наливай. После того, как опозорился при бойцах в ленточке после подрыва (упал и стал палить по сторонам, как в белый свет), каждый старался мне про него какую-то гадость донести. Хорошо, что мы в последнее время на боевые не ходили. Такая в батальоне была всеобщая «любовь» к Аубакирову, что, боюсь, не пристрелили бы свои.
Последняя подлость этой суке особо удалась. Был у меня ротный, старший лейтенант Долматович. Трудяга, каких поискать. Солдаты за ним, как за каменной стеной. Рота — игрушка. Отправляет он двух своих сержантов в Кабул на парткомиссию, чтобы кандидатами в члены КПСС утвердить, а те перед взлётом узнают, что в военторге можно береты купить. Бросаются к ротному:
— Товарищ старший лейтенант, одолжите денег, вернёмся — отдадим.
Он вынул и отдал всё, что было, и ещё попросил:
— Про других-то не забудьте!!!
Как же, ротный, у него за всех душа болит. Знал бы он, чего будет стоить ему эта фраза!!!
Бойцы вернулись и привезли береты на все деньги. Хватило всем «дембелям» своей роты, даже осталось. Вот они и бросили клич по батальону: кому нужны береты, можно у Долматовича купить. Что плохого? Нет, вы скажите, что человек сделал не так? Но клич дошёл до ушей политсволочи в майорских погонах и через донос до политотдела дивизии. Там высокое начальство факта продажи солдатам ротного имущества, положенного им по нормам довольствия, просто так не пропустило. Отреагировали моментально. Политдоносам, как газете «Правда» верили на слово. Офицера лишили ордена, звания капитана и назначили командиром взвода!!! При этом ни ему, ни мне как непосредственному командиру никто не задал ни единого вопроса! Я позже узнал, что и командир полка так же был поставлен перед фактом… До хрипоты доказывал, что невиновного обижают — как об стенку горох. Даже довод привели, мол, раз мы приказ уже отменили о присвоении звания «капитан», не будем же теперь просить, чтобы снова всё отменить. Что о нас подумают в Москве? Почему вас не волнует, что думают в батальоне?! Не знаю, как у кого, но первая трещина моей веры в «ум, честь и совесть» партии появилась именно тогда.
С утра неожиданно похолодало, напуржило снега, и появилась надежда, может, не будет погоды и не прилетят.
Прилетели. Построил замов, доложил. Высокие гости смотрят сквозь меня, руки не подают, боятся испачкаться. С Ау, наоборот, только что в дёсны не расцеловались. Зашли в штаб. Сразу заслушивание, моё. Возглавляет комиссию начальник штаба дивизии, а первую скрипку почему-то играет Оришкевич. Именно он прерывает на полуслове:
— Что вы сразу про проблемы, а почему ничего не докладываете про безобразия в батальоне. Про пьянство до полусмерти, про избиения солдат, про продажу солдатам их же обмундирования…
Лучше бы он про это не упоминал. Я и так держался на последнем пределе, а тут сорвался:
— Да потому что всё, что вы перечислили, высосано из пальца…
— И солдаты не допились до полусмерти!?
— Отравились, было, но чтобы пить — это слишком. Жидкость «И» — это яд. Лётчики с нею работают в респираторах и резиновых перчатках. Солдаты попробовали, чуть не загнулись, мы их спасли. Все приказы и меры доведены под роспись, всё знают, но захотелось. Это солдаты, а не заключённые или душевнобольные, чтобы постоянно быть под контролем. Бывает, что даём команду «Разойдись!»
— Вы тут не ёрничайте! Вчера артиллеристы тоже травились?
— Нет. Вчера артиллеристы по моему приказу чествовали офицеров, награждённых боевыми орденами. Кто-то видел кого-то пьяным?
Я почувствовал, как за моей спиной Аубакиров заёрзал на стуле.
— А вот лейтенант Лисицын зверски избил солдата, а командование батальона представляет его на досрочное получение «старшего лейтенанта»!
— Командование батальона в моём лице не знает о фактах зверского избиения подчинённых лейтенантом Лисицыным.
— А вот мы сейчас проедем и я вам лично покажу эти факты!
Застава Лисицына была в паре километров, так что через полчаса я с Оришкевичем сидел в подземной канцелярии 8-й заставы и присутствовал при очень душевной беседе. Тон задавал именно «душа солдата»:
— Мы вас, товарищ лейтенант, знаем как принципиального и требовательного офицера. У вас одна из лучших застав в батальоне. Мы вас рассматриваем на вышестоящую должность. Но ответьте мне, как коммунист коммунисту, как случилось, что вы ударили солдата?
— Какого солдата?
— Рядового Власова, — Оришкевич заглянул в какую-то бумажку и назвал точную дату.
— А, сейчас расскажу. Я его отправил БТР-70 помыть, тут от заставы метров сто, а он пропал. Мне заставу на боевой расчёт строить, а ни его, ни машины. Послал людей, машина на речке, а Власова нет. Поднял заставу по тревоге, обежали всё кругом, нет. Думали, духи украли. Хотел комбату докладывать, а тут он появляется. Говорит, застрял и ходил к артиллеристам за тягачом. Ну, я ему разок и врезал по шее, чтобы сначала мне докладывал, а потом шлялся, где попало…
— Вот, молодец, лейтенант, бери бумагу и пиши объяснительную на моё имя, как всё было.
С этими словами Оришкевич торжествующе посмотрел на меня. Вид у него был как у рыбака, который снимает с крючка жирного карася.
Я встал и вышел. Вдохнул воздуха, обозвал окружающее пространство «сукой» и дал команду удивлённому дежурному по заставе позвать Лисицына:
— Скажи, ротный на связь зовёт.
— Я, вижу, ты тут на заставе совсем одичал. Завтра на свою цидулю положишь партбилет и погоны. Они тебе жмут или служить надоело? — спросил я у Лисицына, когда он вышел.
— А что мне теперь делать?
— Всё было, как сказал?
— Да.
— Солдат на тебя в обиде, заложит?
— Нет.
— Тогда пиши, что хотел ударить, понял?
Лисицын ушёл, а я позвал бойца.
— Тебя лейтенант Лисицын бил?
— Никак нет!
— Ты это хорошо помнишь? Может, было, а ты запамятовал?
— Никак нет!
— Смотри, родной, вспомнишь в каком другом месте, я тебя не пойму.
Я зашёл в комнату в момент, когда Лисицын отдавал своё творение в руки Оришкевича. Тот побежал глазами по тексту. Я видел, как самодовольная ухмылка сползла с лица. Словно, трепыхнувшийся в руках карась, выскользнул, ударился о борт лодки и плюхнулся в воду.
— Товарищ лейтенант, — снова перешёл на «вы» председатель партийной комиссии, — как «хотел»? Вы же сами только что сказали, что ударили. Вот и комбат слышал…
— Я, товарищ подполковник, с полной ответственностью заявляю, что ничего подобного не слышал.
— Та-а-ак! Вызвать ко мне рядового Власова.
Боец зашёл через десять секунд. У Оришкевича снова изменился тон и выражение лица. Именно такое я пытался скорчить, когда подзывал к себе на минном поле цуцика.
— Вот мы разбираемся, как товарищ лейтенант дал вам подзатыльника. Хотим от вас, товарищ солдат, услышать, как всё было.
— Какого подзатыльника?
— Да вот, такого-то числа, когда вас вокруг БТРа всей заставой искали.
— А, точно! Тогда меня вообще убить мало было, но товарищ лейтенант меня и пальцем не тронул. Он вообще никогда…
— Пошёл во-о-он!!!
Похоже, «душа солдата» сильно расстроился. Желая дать ему ещё один шанс, я сказал:
— Зовите, товарищ подполковник, сразу того урода, который всё знает и всех закладывает, пусть он по-партийному в глаза скажет.
Нехорошо посмотрел на меня Оришкевич, ой, нехорошо. Ведь учили умные люди, всегда нужно давать оппоненту возможность сохранить лицо. Чего меня понесло? Да и «гоп» говорить было рано.
Когда вернулись в штаб, НШ доложил, что про продажу имущества всё в цветах и красках рассказали начальнику особого отдела. Тот переговорил тет-а-тет с Аубакировым, теперь сидел, играл желваками и даже не смотрел в его сторону. Ау ёрзал на стуле в углу потный и красный, бегал глазами от одного проверяющего к другому. На вошедшего Оришкевича посмотрел, как на отца родного, но и тот только зыркнул нехорошо в его сторону.
Разбор прошёл ровно, даже конструктивно. Да, техника в завале, да, нет запчастей, да, заявку подали месяц назад. Да, ассортимент блюд не очень, да, доедаем НЗ, нет, недостач не обнаружено, да, заявка давно в Кабуле. Да, топлива в обрез, нет, фактов воровства и продажи не выявлено. Жалоб нет, инфекционных нет, фактов неуставных нет… Учёт есть, связь устойчива, журналы ведутся в полном объёме. Заставы боеготовы, зоны ответственности контролируют уверенно. Обстрелов, нападений на гарнизон нет! Потерь нет! Командование обстановкой владеет. Недостатки, а у кого их нет… Комбат пренебрегает минной опасностью, больше не буду… Просьбы… Мне не жалко, могу ещё раз повторить…
Пока шли к вертолёту, стал невольным свидетелем разговора начальника особого отдела с Оришкевичем.
— Ты чего меня сюда тащил? Я тебе говорил, что будь в доносе хоть десятая доля правды, я бы знал!!!
Он так и сказал: «в доносе»!!! Оришкевич промямлил в ответ что-то малоразборчивое. Несмотря на то, что я старательно выдерживал дистанцию, он всё же подошёл перед посадкой и на прощание руку протянул. Я пожал без всякого желания, а вот руку начальника особого отдела пожал от души. Знал, что его представитель в батальоне стоящий мужик, но как приятно, чёрт побери, в этом убедиться на деле!
Первое, что сказал через неделю командир полка после приветствия:
— Тебя очень хотел заслушать Оришкевич на партийной комиссии дивизии, а комдив запретил дёргать. Послал меня ещё раз спокойно разобраться.
— Спасибо, товарищ подполковник.
— За что?
— За «запретил» и за «спокойно».
Гвардии подполковник Кинзерский относился к той категории командиров полков, про которых было принято говорить с прибавлением слова «умница». Он заработал эту должность горбом и головой, всё видел и понимал. Положение дел оценивал, как и любой прошедший все ступени командир, набивший массу шишек и знающий все нюансы каждой должности изнутри. Попытки что-либо втереть воспринимал как оскорбление. Спустил на меня собак, когда я предложил поужинать в штабе.
— Ты что, стаканом хочешь мне глаза замазать?
— Нет, товарищ подполковник, я просто думал, что вы не только командир для меня сегодня, но и гость. Если бы я прилетел в Кабул, и вы пригласили меня на ужин, я бы воспринял это как заботу. Почему здесь я не могу позаботиться о вас?
За столом, который мало чем отличался от солдатского, ощущалась какая-то неловкость, и я нашёл повод, чтобы пораньше закончить этот мучительный ужин и выскочить из-за стола.
Какой-то холодок был до момента, пока командир со мной лично не провёл командно-штабную тренировку.
— Ты был на курсах «Выстрел»? — спросил он по окончанию.
— Вы же знаете, что нет.
— Готовишься в академию?
— Сейчас уже нет.
Сама по себе постановка вопроса говорила о том, что мне удалось показать уровень выше, чем ожидал командир полка. С этого момента он уже не проверял меня, а учил и помогал. Объехал весь батальон. Посмотрел систему охраны и обороны. Побеседовал с бойцами и офицерами. Окончательно он проникся, когда побывал на партийном собрании батальона. Мои лейтенанты и капитаны, как будто ждали момента, чтобы высказать всё наболевшее. Досталось всем, полковым в том числе, но Ау был главным именинником. Именно после собрания, командир сказал:
— Ты за ужин извини меня. Что я могу для тебя сделать?
— Уберите Аубакирова.
— Не могу, не моя епархия. Да и НачПО почему-то в нём души не чает!
— Тогда отправьте в отпуск. Хоть пару месяцев батальон вздохнёт.
— А что — это хорошая мысль.
Потом, после небольшой паузы спросил:
— Ты знал, что я тебя к «Знамени» представлял?
— Теперь знаю.
— Когда его в дивизии рвали и трясли у меня перед носом «фактами безобразий» в батальоне, мне нечем было крыть. Не переживай, теперь что-нибудь придумаем.
— Да я и не переживаю. Не впервой…
Хотя врал я, если честно. Переживал, ещё как! Думаю, что в дивизии не один орденоносец появился только за то, что побывал у меня в Шахджое. Да что говорить, начальник отдела кадров, вообще практически не выходя из модуля, за год (!) три ордена «Красной Звезды» заслужил. Третий, рассказывают, Грачёв вручал в кабинете один на один. Поздравительная речь состояла из одного слова: «На!»…
Значит опять облом. Но мой облом — мелочи, по сравнению с тем, который случился с самим Обломом. В нелёгкий час занесло того на 4-ю заставу. А кому сейчас легко?
Шахджой
Загадка:
«Собрались, посидели,
поговорили и съели».
Шахджой — это где-то между Газни и Кандагаром. До каждого около двухсот километров. Сообщение только с помощью вертолётов. Наших гарнизонов близко нет. По данным разведки, вокруг до 6000 активных штыков у духов. Ровно год командую батальоном, а по совместительству и Шахджойским гарнизоном. Работа батальона незаметна, кропотлива и малоблагодарна. Это как сердце: чем лучше работает, тем меньше его замечают и благодарят. После выхода из Лошкаргаха мы не рыскаем на вертолётах и не перехватываем караваны. Трофеи не захватываем, соответственно и награды не про нас. Этим сейчас в гарнизоне занимается батальон спецназа, пришедший из Союза. Мы их рвём по выходным и праздникам по всем видам спорта, а они пытаются нас уесть и называют «батальоном охраны». Это напрягало, особенно бойцов, которые их называли «спецнавозом», но боевые задачи не выбирают, их выполняют.
Генерал мне показался не просто старым, а древним. Седенький такой, сошёл с вертолёта и начал с места в карьер:
— Вы начальник гарнизона? Почему батальон охраны не строит для лётчиков казарму?! Я в Афганистане уже вторую неделю, закончу облёт и быстро с вами разберусь…
Это вместо «здрасьте».
— Разрешите, товарищ генерал, представиться: командир 3-го парашютно-десантного (!) батальона, 317 парашютно-десантного (!) полка, 103 гвардейской воздушно-десантной (!) дивизии гвардии майор Осипенко. Я в Афгане всего (!) третий год и ни дня в батальоне охраны не служил!
В ходе представления трижды сделал ударение на слове «десантный» и один раз на слове «всего». Что подействовало, не знаю, но обороты генерал сбавил. Очевидно, «спецнавоз» или летуны наябедничали в ходе перелёта к нам, и старый вояка пообещал разобраться.
— Ну, так что с казармой?
— Ничего. Не строил и не собираюсь. У меня боевой батальон и у него совсем другие задачи. Хотите посмотреть?
Генерал, к моему удивлению, захотел.
Садимся на «броню» и выезжаем на ближайшую равнинную заставу. В чистом поле только флагшток торчит. За сто метров ничего не видно. Подъезжаем ближе, буквально из-под земли появляется начальник заставы и подходит с докладом. Ловлю в глазах генерала и его свиты первое недоумение. Не сходя с бронетранспортёра, показываю гостям зарытую в землю заставу, часовых, замаскированную в окопах технику и огневые позиции. Проходим на командный пункт, предлагаю начальству дать вводную. Тот не успел до конца сообщить о «нападении», как застава буквально ожила: бойцы в секунды заняли огневые позиции, механики завели технику, а операторы опустили стволы орудий и стали рыскать ими в поисках противника. Проверяющий не успевал указывать на места, где, по его мнению, находился супостат, как туда обрушивался шквал огня сразу из нескольких огневых точек. Недоумение сменилось восторгом.
— А где солдаты живут?
Спустились под землю. Я чуть отстал, разговаривая с командиром заставы старшим лейтенантом Коровиным, и услышал крик генерала. Он звал какого-то полковника со своей свиты. Захожу в расположение вместе с ним. Всё как обычно, чисто, проветрено. Что за шум? Оказалось, генерал шумел от удивления и просил, что бы полковник запомнил и не дал соврать, что так (!) можно оборудовать под землёй жилище для солдат. Особенно его поразило чистое постельное бельё и умилили парашютики от осветительных мин, которыми были накрыты табуреты и тумбочки.
Зашли в столовую. Время перед обедом. Запах по-домашнему аппетитный.
— Хотите снять пробу, товарищ генерал?
Вижу, что хочет, но вежливо отказывается. По глазам я понял, что генерал удовлетворен, более того, он уже обожал батальон, но я, грешный, решил его добить.
— Проходите, товарищ генерал, посмотрите баню с парилкой.
— У вас здесь и баня есть?!
Если бы я показал мумию Тутанхамона, он, наверное, меньше бы удивился.
— Хотите посмотреть горную заставу?
— А сколько их у вас?
— Пять горных и четыре равнинных. Благодаря им, в первую очередь, за год на гарнизон не было нападений и не упала ни одна мина. На заставы — бывало, но обломались и больше не лезут.
— Мне всё ясно. Спасибо, товарищ майор!
Расстались мы почти по-дружески, но я до поры не расслаблялся. Доводилось, и не раз, видеть «хороших» проверяющих в гарнизоне, которые в разборах такой грязью мазали, что в бане не отмоешься.
«Старичком» оказался новый начальник штаба 40-й Армии. Что он поведал про батальон в Кабуле, я не знаю, но штабные говорят, дивизия давно от 40-й Армии в свой адрес таких дифирамбов не получала. Комдив генерал Грачёв назвал наш батальон лучшим среди отдельно расположенных гарнизонов и подписал моё направление в Академию Фрунзе. Вопреки мнению политотдельцев, которые собирали «политдоносы» батальонного замполита и жаждали моей крови.
Я вот подумал: не согласись генерал посмотреть на боевую работу батальона, доложи он в Кабуле, что некий наглец ничего не делает в Шахджое… Ходи, потом и доказывай, что ты не верблюд. Точно, тогда бы сожрали.