— Ну да.
— Ого, — я поглядела на Криса с уважением. Моё аналогичное достижение, которым я до сей поры так гордилась, начало меркнуть. — Тебе повезло.
— Да, конечно. Но было тепло, и я знал, что в это время года осадки в том районе — редкость. А в остальном… Не только, знаешь ли, Альма Свеннисен устраивает исследовательские экспедиции за пределы города. У меня уже был кое-какой опыт.
Я покивала.
— Кстати, спасибо, — добавил он.
— За что?
— За то, что не сказала им о Терезе с Мэтью.
— А… Ну, это же была не моя тайна. Они ведь переехали, да?
— Да. Госпожа Свеннисен — женщина не только приятная, но и весьма энергичная. Час назад я получил сообщение, что они уже устраиваются на новом месте.
— А ты останешься здесь?
Крис кивнул.
— Свеннисены, — с трудноопределимой интонацией произнёс он, — умеют быть очень убедительными.
С этим спорить не приходилось.
Глава 16
Альма укатила на свою конференцию — как и предсказывал её отец, такие мелочи, как полузажившая рана, её не остановили. Мы даже не увиделись перед её отъездом, и её прощальные слова передал мне Фредерик:
— И ещё она просила сказать тебе «спасибо» за Кристофера Таунсенда. Оказывается, он соавтор какой-то там научной работы, которую она очень высоко ценит.
— Это за Криса, что ли? А я даже не знала до сих пор его полного имени.
Фред хмыкнул. Мы сидели перед телевизором, показывавшим выпуск новостей. Одна из них меня заинтересовала: машину, в которой ехали отец и сын Седлачеки, сегодня обстреляли какие-то неизвестные. Никто не пострадал, но шум поднялся изрядный — такие влиятельные люди, и на тебе.
— Их и не хотели убивать, — я остановила кадр с машиной, где чётко были видны следы от попадания пуль. — Больше похоже на предупреждение. Последнее, китайское. Кстати, не знаешь, почему китайское?
Фред взял у меня пульт и выключил экран. В комнате стало тихо.
— Я до сих пор не спрашивал, почему ты дезертировала из Ордена, — сказал он.
— Я не хочу об этом говорить, — я отвела глаза.
— Я понимаю. И если ты сейчас не захочешь мне рассказать, я больше никогда об этом не спрошу, обещаю тебе. Но я хочу тебе помочь. А для этого мне нужно точно знать, что именно с тобой произошло.
— Каким образом — помочь? Помирить меня с Орденом? Это невозможно. А во всём остальном… Фред, я не думаю, что мне нужно в чём-то помогать. Я вполне довольна своей жизнью.
— А я вот думаю, что её можно сделать лучше. А что до невозможности примирения с Орденом… При определённых обстоятельствах возможно всё, что угодно. Трудность лишь в том, чтобы эти обстоятельства создать.
— Фред!..
— Что?
— Что ты задумал, интриган доморощенный?
— Ничего такого, что могло бы пойти тебе во вред.
— А тебе? И твоим родным?
— Тоже. Ты что же, думаешь, меня не заботит их судьба?
— Фред. Поклянись.
Мы пристально посмотрели в глаза друг другу.
— Клянусь, — сказал он наконец. — Риска будет не больше, чем в любой коммерческой сделке. Уж их-то на моём веку было предостаточно.
— Коммерческой? — фыркнула я. — Орден не продаётся, можешь мне поверить. Их даже угроза полного уничтожения не факт, что остановит. Нас специально отбирали и воспитывали именно так — чтобы идти до конца, чего бы нам это ни стоило.
— Но что-то всё-таки заставило тебя от них отречься. Или их от тебя?
Я молчала. Фред протянул руку и ласково провёл по моей спине.
— Эти шрамы от ожогов… Они не тогда появились?
— Нет… Хотя одно с другим связано, — неохотно признала я.
— Хотел бы я найти оставивших их тебе ублюдков и заставить их заплатить за то, что они с тобой сделали.
— Те ублюдки уже заплатили, — я вздохнула. Да, я могу сейчас отказаться говорить, встать и уйти. И он даже не обидится. Но после всего, что он для меня сделал… Имею ли я право отказать ему в такой малости? К тому же, если я не отвечу сейчас, Фредерик может попытаться разузнать самостоятельно. С него станется.
Но возвращаться в тот период, даже мысленно, было тяжело.
В тот день, когда меня вытащили из подвала, я рассказала Наставнику Яношу всё. Как влюбилась, как бегала на свидания, как предала Орден, разболтав о нём постороннему человеку и готовясь всё бросить по слову негодяя. Наставник выслушал меня молча, после чего сказал:
— Ну, что ж… Ты, конечно, совершила большую глупость, но ты уже достаточно за неё наказана. Думаю, мы можем предать эту историю забвению.
— Но как же…
— Все мы люди, все мы совершаем ошибки. Безупречных нет. Но ты извлекла из всего случившегося урок, ведь так?
Я неуверенно кивнула, всё ещё не зная, верить ли своим ушам.
— А потому я уверен, что могу поручиться за тебя. Единственный… даже не приказ, а просьба — не говори своим товарищам о том, что с тобой произошло. Будем считать, что ты пострадала во время операции. Слухи и косые взгляды нам не нужны.
Моя любовь к Наставнику в этот момент превратилась в обожание, почти что преклонение. Ведь я предательница, преступница — и меня простили! Я была готова к любому развитию событий, суду, переводу в обслуживающий персонал, даже к смерти… А мне сказали, что всё ещё верят в меня, что ни в чём не винят! И я была готова упасть руководству Ордена в ноги, лизать раскалённый металл, сунуться в любое пекло — лишь бы доказать, что я достойна этого доверия. Ну, а просьба… Я с готовностью пообещала молчать и действительно молчала как рыба, даже не потому, что меня об этом попросили. Мне было стыдно, мучительно стыдно признаться кому-либо, какой же я оказалась дурой. Радостно прыгнувшей всеми четырьмя лапами в ту самую ловушку, о которой нас предупреждали.
Так что весь следующий год я лезла из кожи вон, задавшись целью стать не просто хорошим Стрелком — лучшим. Ну, или хотя бы одной из лучших. Наставнику Яношу даже пришлось унимать моё рвение, напоминая, что Ордену не нужны истощившие себя Стрелки. Тренировки, задания, и ещё раз тренировки — моя жизнь состояла почти исключительно из них, да из тех обязанностей, которые несут повзрослевшие Стрелки: дежурства, присмотр за младшими, моя доля канцелярской работы… Башню я покидала только по необходимости, сознательно ограничив себя в перемещениях и даже не пытаясь общаться с кем-либо, кроме товарищей. Всё, что было вне нашей жизни — политика, спорт, светские новости — перестало меня интересовать. Читать беллетристику, слушать песни или смотреть кино тоже стало практически невозможно, потому что редко удавалось найти произведение совсем без любовной линии. А от одного только слова «любовь» меня передёргивало.
Оставалось только одно — вкалывать до седьмого пота, заглушая боль душевную усталостью и гордостью от своих достижений. И со временем мне начало казаться, что пережитое действительно отступает. Что я смогу его забыть, как кошмарный сон. Но лишь один неуместный вопрос наглядно показал мне, насколько тонка корка, покрывшая рану.
— Слушай, — спросила меня как-то Албена, ученица на два года моложе меня, ещё не прошедшая своего испытания и не получившая звания полноправного Стрелка, — а ты когда-нибудь… ну…
— Что?
— Влюблялась?
— Нет! — рявкнула я. Она моргнула и попятилась. Я перевела дыхание. Незачем срываться на этой дурочке, просто она застала меня врасплох.
— Албена, послушай. Стрелки не влюбляются. У нас нет времени на эту чушь. А если ты когда-нибудь позволишь, чтобы гормоны взяли верх над разумом, тебе в Стрелках не место! Иди гирю потягай или грушу побей, выпусти пар, а от чужих держись подальше. Поняла?
— Поняла, — кивнула она и ушла.
И всё же жизнь наладилась. Я немного отошла от угрюмости и даже некоторой мизантропии, в которую было впала, избегая даже подруг. Снова начала принимать участие в праздниках, вечеринках или просто болтать с другими Стрелками на ничего не значащие темы. Время действительно лучший лекарь, и я в конце концов даже сумела уговорить себя, что всё к лучшему. Да, урок был болезненным, но, как и сказал Наставник, я извлекла из него пользу и больше уже на эту удочку не попадусь. Никто не пострадал, кроме меня, а ведь всё могло бы обернуться куда хуже.
Всё рухнуло… нет, не в один миг. Для этого потребовалось несколько дней.
Началось всё с мелочи. Всё та же Албена увидела у меня энциклопедию по истории боевых искусств и попросила почитать. Я дала, она через некоторое время сказала, что прочла, и пообещала отдать после полудня. Но когда я пришла к её комнате, на стук мне никто не ответил. Решив, что не будет большой беды, если я зайду туда в отсутствии хозяйки, я толкнула незапертую дверь и перешагнула порог. Энциклопедия лежала на тумбочке рядом с кроватью. Я взяла её в руки, и тут заметила, что из-под подушки торчит уголок какого-то листка. Цветная глянцевая бумага подозрительно напоминала фотокарточку.
У нас не принято трогать чужие вещи. Уже и то, что я без разрешения вошла в чужую комнату, было на грани допустимого. Но в тот момент мне вспомнился вопрос Албены, не так давно заданный мне, вопрос об этой трижды проклятой любви. Я тогда не придала ему большого значения — я и сама, в конце концов, задавала старшим дурацкие вопросы. Но что если за её интересом пряталось нечто большее? Я протянула руку и выдернула листок из-под подушки.
Со снимка на меня смотрел Андор Густавссон.
Не знаю, сколько я простояла, тупо глядя на до боли знакомое лицо. В себя меня привёл какой-то звук, донёсшийся от двери. Я оглянулась. На пороге стояла Албена и смотрела на меня большими глазами.
— Кто это? — не узнавая своего голоса, спросила я.
— Ты не имела права её трогать! — ноздри Албены раздувались, а губы, наоборот, сжались и побелели.
— Кто. Это. Такой?
— Ну, модель одна, — с вызовом сказала она. — И что?
— Зачем тебе его фото?
— Затем. Отдай! — она попыталась выдернуть карточку у меня из руки.
— Я отнесу её Наставнику.
— Не смей её трогать! — взвизгнула девчонка. — Она моя!