Иванов минут двадцать пытался понять, в чем суть претензий, затем вдруг понял, что именно сейчас драгоценные секунды жизни пропадают впустую, и просто закрыл дверь перед лицом визитера.
С утра у двери Иванова любой из соседей мог лицезреть надпись: «В 41 квартире – казлы!» Иванов при виде надписи вздохнул, пробурчал: «Детский сад какой-то, чесслово» – и пошел на работу.
Вечером тип зашел снова. Был в этот раз чисто выбрит и без папиросы. Показал Иванову на надпись и засмеялся обидно.
– Дурак вы, – сообщил Иванов типу и закрыл дверь.
– Сам дурак, казззел и шизанутый баклажан! – пропел тип торжествующе за дверью и зашагал к лифту.
– Почему баклажан-то? – не понял Иванов. – Может, он баклажаны ненавидит?
Он посмотрел в зеркало – нет ли синюшности какой на лице. Синюшности не обнаружилось.
– Ну почему баклажан, а? – все не мог успокоиться Иванов, которого, как и всех, непонятное тревожило и раздражало.
Он лег спать, и ему снился опухший и небритый баклажан с папиросой.
Наутро он встал пораньше и постарался замазать водоэмульсионкой оскорбительную надпись у дверей. Маляр из Иванова получился какой-то невнятный, и надпись по-прежнему была различима. Хоть и поблекла немного.
– Прогрунтовал? – хриплым голосом поинтересовались за спиной.
Иванов повернулся и встретился взглядом со своим обидчиком.
– Нет, – честно признался Иванов. – А надо было?
– Интеллигентишко, – презрительно хмыкнул опухший тип с папироской. – На-ка вот.
И протянул банку грунтовки.
После грунтовки и водоэмульсионки надпись стала почти незаметной.
– Видишь. – одобрительно кивнул тип и безо всякого перехода заехал Иванову в ухо кулаком. – Так вот тебе, – сказал он. – Будешь знать. Питекантроп ущербный.
– Почему питекантроп-то? – не понял лежащий на лестничной площадке Иванов.
И пошел в зеркало смотреть – может, надбровные дуги как-то выделяются. Дуги не выделялись. Зато ухо опухло и стреляло. Иванов подержался за ухо и пошел на работу.
– Почему же питекантроп-то? – бормотал он.
Вечером он подошел к бабушкам, дежурившим у подъезда.
– Здравствуйте, – сказал он вежливо.
– Привет, – откликнулась одна из бабушек. – А ты чего вежливый такой? Может, это ты ящики почтовые у нас поджигаешь?
– Не поджигаю, – ответил Иванов. – У меня и спичек-то нет никогда.
– Ну-ну, – не поверили старушки. – Чего хотел-то?
– Вы знаете, я тут живу в сорок первой квартире… – замялся Иванов. – У нас тут в подъезде есть один тип такой… Грубый такой. Небритый и с папиросой почти всегда. Я и спросить хотел – не знаете, где он живет?
– Дожили, – поджали губы старушки. – Уже соседей не знают. Наплевать им друг на друга. Раньше разве было так? Да никогда не было такого.
– Да я тут недавно живу… – тщетно пытался Иванов вернуть бабушек к конструктиву.
– Нет чтоб обойти всех… – не замечали бабушки Иванова. – Познакомиться, например. Так нет. Плевать им. Не люди прям, а Ван Гоги ушастые.
– Да не был Ван Гог равнодушным! – возмутился Иванов. – Почему Ван Гоги-то?
– Поучи еще, поучи! – загалдели старушки. – Молод еще учить-то. Ты сначала с наше-то поживи. А уж потом учи. Ишь ты… Недоделок какой!
Иванов опустил голову и пошел к подъезду. «Почему недоделок-то?» – крутилось в голове Иванова.
Дома он заглянул в зеркало, но так и не придумал, по какому внешнему признаку можно отличить недоделка от прочих смертных, и поэтому просто удостоверился, что внешний вид его вполне обычен. За исключением уха.
На следующий день тип выломал дверь в квартиру еще спящего Иванова и окатил его холодной водой из ведра.
– Вставать пора, – казенным тоном сказал тип. – Спишь тут… Рудимент демократии.
– Почему рудимент-то? – не понял Иванов.
– Не понимаешь… – вздохнул тип. – Я у тебя на кухне покурю, ладно?
– Ладно, – согласился Иванов, которому не очень хотелось, чтоб на кухне курили, но вылезать из-под одеяла при постороннем ему не хотелось еще больше.
Иванов оделся и пошел на кухню. Тип сидел на табуретке и курил, задумчиво глядя в окно.
– Послушайте, – сказал Иванов – я, конечно, понимаю, что мы враги с вами… Но почему рудимент-то?
– Да так, – пожал плечами тип. – Слово красивое. И к тебе подходит. Даже лучше баклажана.
– А козел? – спросил Иванов.
– Ну нет, – покачал головой тип. – С козлом я погорячился, наверное. Какой ж ты козел-то? Ты скорее олень. Или нет… Марал! Марал-дегенерат! Вот так вот.
– Почему марал-то? – закричал Иванов и с размаху влепил типу в ухо.
Тип упал с табуретки, застонал, но папироску не выронил и продолжил курить, лежа на полу и разглядывая потолок.
– Сам белил? – презрительно спросил тип с пола.
– Сам. – Иванову почему-то стало стыдно за побелку.
– Грунтовал? – спросил тип, не поднимаясь.
– Не-а, – покачал головой Иванов. – Наверное, надо было. Но тогда я не знал.
– Марал и есть, – устало сказал тип и закинул руки за голову, чтоб лежать было удобнее. – Теплые полы не хочешь себе на кухню?
– Хочу, – признался Иванов. – Только не умею.
– Сделаем, – серьезно сказал тип, поднялся с пола и пошел к прихожей. – Залежался я у тебя чего-то, – сказал он у двери. – Да и тебе уже на работу, наверное. Ты это… До вечера, что ли?
– До вечера, – кивнул Иванов и подул на разбитый кулак. – Вечером придумаем чего-то.
– Постельное белье-то высуши, – уже с лестницы посоветовал тип. – А то спать не на чем будет. И дверь почини. Как умеешь. Я уж вечером как надо сделаю.
– Обязательно. – кивнул Иванов. – А здорово я вас в ухо, да?
– Неслабо, да, – согласился тип. – Одно слово – архимандрит!
– Почему архимандрит-то? – взвыл Иванов и кинулся к зеркалу.
Из чего же, из чего же
На третий день игрушечный робот начал ходить как-то странно. Нет, он исправно орал «Открываю огонь!!», стрелял и поворачивался. Но при ходьбе начал как-то припадать на левую ногу. То ли соли в его китайских суставах образовались, то ли решил, что так страшнее.
Папа посмотрел на робота и сказал:
– Не могу я больше смотреть на этого Тамерлана-андроида. Надо его починить. Дай-ка мне сюда этого великого хромого, сынок.
Робот, по всей видимости, понял, что ремонта ему не перенести, и жить ему осталось от силы минут десять. Поэтому он как-то грустно сказал:
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Открываю огонь в последний раз.
– Чего-чего он сказал? – удивился Папа.
– Огонь открывает он, – авторитетно сообщил Сын. – А до этого про бабушку что-то. Странно это. Бабушки-то он не знает.
– Нашу бабушку и в Китае слышно, так что может и знать, – сказал Папа. – Принеси-ка, сынок, отвертку. Надо поглядеть, что у него там внутри. И ногу заодно починить.
– У вас есть допуск? – строго спросил робот и приготовился открыть огонь.
– Может, не надо, Пап? – спросил Сын без особой, впрочем, надежды. – А то будет как с пылесосом.
Пылесос был разобран Папой всего неделю назад и отказывался собираться обратно. Верней, собираться он собирался, но не полностью. Оставалась небольшая кучка каких-то деталей, для которых не было места в пластиковом нутре санитара ковров. От чего пылесос из три в одном (пылесосим – моем – сушим) превратился в пять в одном (гудим – жрем электроэнергию – не всасываем – внезапно отключаемся – вызываем раздражение).
– Ну ты тоже сравнил, – хмыкнул Папа. – Пылесос – механизм сложный. А это – игрушка.
– Останови его, мальчик! – сказал робот. – А то огонь в этом доме больше не откроют.
Папа подскочил к роботу, поднял его с пола и внимательно осмотрел.
– Кто ж ему столько фраз заложил-то? – пробормотал Папа и немного потряс игрушку. – И главное, в тему так получается.
– На место меня поставь, – сказал робот. – У меня и нога уже не болит совсем. Вот честное слово.
Папа в замешательстве вернул робота на пыльный ковер.
– Открываю огонь! – сказал робот и достаточно лихо зашагал к мальчику.
– Ишь ты, симулянт оказался, – восхитился Папа. – Принеси отвертку, сынок. Мне уже интересно стало. Я только открою и посмотрю.
– А где отвертка? – спросил Сын.
– Ну там, – показал Папа рукой в юго-западном направлении. – Найдешь там. На полочке.
– Нету тут ее! – закричал из коридора мальчик. – Не нахожу.
– На полке, бестолковый! – гавкнул Папа.
– Пап, тут у нас стеллаж, – сообщил Сын. – Тут этих полок… На какой?
– Ну там… – пояснил Папа. – Внизу там. Глаза разуй!
– Нет ее тут! – закричал Сын.
– Эх. Все надо делать самому, – вздохнул Папа и пошел за отверткой. – Вот же она, вот! На тебя смотрит прям!
– Это верхняя полка, – возразил Сын. – Оттуда меня ей не видно. И мне ее отсюда тоже не видно.
– Ты просто невнимательный. Ну пошли, – сказал Папа и направился обратно в комнату. – Я только посмотрю, чего у него там внутри.
– Не подходи ко мне, вандал! – сказал робот и попятился от Папы. – А то ведь огонь открою.
– Папа, ты его сломаешь, – сказал Сын. – Не надо его открывать.
– Да я только посмотреть! – сказал Папа. – Открою, посмотрю и закрою сразу.
Пылесос включился, возмущенно загудел и выключился. Как будто хотел сказать что-то вроде: «Ага. Закроет он… как же…»
– Это мой робот, – тихо сообщил Сын. – Он работает. Не надо его открывать.
– Ну у него что-то внутри… – попытался объяснить Папа. – Я просто хочу. Я же не сломаю…
– У тебя отвертка фигурная. А у меня шестигранники! – выдал робот. – Не сломает он. Прямо даже как-то хочется открыть огонь по такому.
– Ну видишь, видишь? – забубнил Папа. – Он не может так говорить. Он должен только говорить «Открываю огонь!». А он разговаривает. Я хочу посмотреть…
– Маааамааа! – закричал Сын. – Папа робота моего сломать хочет!
– Да не сломаю я! – раздраженно бросил Папа.
– Мааама!! – закричал робот. – Папа сейчас меня совсем сломает. Три сотни, между прочим, – псу под хвост!