Кофе мой подошел, и я влил его в смесь меда и желтка. Пятый, вспомнилось мне, альбом-то – Houses of the Holy, именно там она и есть, The Rain Song. Вот, думаю, какой же я памятливый, и про Наказыкина-то я помню, и про «Песню дождя», умница, одним словом.
Поставил я Дашкин диск Led Zeppelin, Houses of the Holy, и включил компьютер.
Отпил свой замечательный кофе…
Почту проверил – да, точно, письмо мне с острова Корфу. И конечно, по поводу Насти. И не только…
Не успел я дочитать до конца вот это: «…какой же ты безответственный негодяй…» – как позвонил Коля Пирожков.
– Але, – сказал Коля низким подпольным голосом.
– Коля, – спросил я, – ты стрелять умеешь?
– А надо?.. – Он даже не удивился. – Ты же сам из пистолета…
– Из винтовки снайперской умеешь ли ты бить без промаха, совершая таким вот образом ритуальные убийства? Лишенца одного надо застрелить! В следующее воскресенье, а я тебе за это денег дам, двести долларов. Больше не проси, он и этих-то не стоит.
– Слушай, – сказал Коля, – я по другому делу звоню, про лишенца… кто это, кстати?.. Наказыкин?.. Давай позже, хорошо?
– Хорошо, – согласился я и дал отбой. Позже так позже.
И тут позвонила Настя.
– Я надеюсь, – сказала Настя высоким значимым голоском, – ты помнишь, что между нами с сегодняшнего дня все кончено?!
Я замер.
– Настя, – говорю, – я думал, что между нами, как ты решила, все кончено еще со вчерашнего дня… Вернее, вечера… Точнее, ночи…
Она помолчала, а потом сказала в сердцах:
– Я так и знала! Что за таблетку ты мне вчера в баре подсунул, садист?!! Я ни черта не помню!
– Анальгин, – ответил я, – у тебя же голова вечером разболелась. А к ночи прошла…
Она заплакала в трубку. Плачет и не отключается. Вот, подумалось мне, кто садист-то.
– Настя, – позвал я.
– Я тебя ненавижу!!! – закричала Настя и дала отбой.
Под эти свои слезы… Дождя мне как будто мало.
Вот что после таких звонков делать? Пришлось еще раз поставить «Песню дождя».
И еще полчашки кофе, конечно.
Нет, решил я, надо все-таки дочитать письмо Илоны, как там она, бедняжка, на своем этом Корфу. Одна.
«…Все твои юли, вики и насти!!! И еще светланы!!! А ты…», а затем: «…чтобы мои бесконечные мучения!..» и дальше: «…зачем только я тебя, балбеса и бабника, так…».
Особенно понравилось слово в конце: «обожаю!». Я это слово читал отдельно от других и в сочетании: «…так обожаю!».
Потом я послушал Paul Mauriat, прозрачную его, малоизвестную вещь Eva. И еще раз перечитал последнюю строчку. И подпись перечитал: «Илона». И PostScript: «Прилетай!!!»
Дождь шел весь день…
Весь день я правил сценарий Илоны по моему рассказу «Страна теплых морей» и, дойдя до слов: «…у меня там замечательный треугольник, из которого легко можно сделать полоску, ты что предпочитаешь?..» – задумался, вспоминая. Убрать или оставить?
Решил оставить. Пусть нас федеральные редакторы режут, у них и ножи острее наточены, и деньги им за это платят.
Я не заметил, как в замирающем дожде наступил вечер.
Тишина стояла звенящая, и вдруг березка за моим окном зашелестела…
И я представил себе эту картину: прозрачный вечер, двор, березка моя, макушка до седьмого этажа достает, и ангел летит бесшумно с мертвым белым лицом, с живой улыбкой, задевая крылом своим мою березку…
Хорошо как, подумалось…
Ночь все не наступала, так что я лег в постель вечером, загадав, чтобы мне приснилась Дашка, и открыл эту книгу бессмысленную. Все утро, весь этот дождливый день и весь вечер я о ней думал и вот открыл «Льет дождь».
«…шел черный дождь».
Зурико приехал!..
30 мая – какие-то числа июня, 2013 год
Это случается раз в год. И обязательно летом, чтобы жарить во дворе шашлыки.
– Генацвале, – закричал он мне в трубку сквозь вой сирен, – я уже в машине! И угадай с трех раз, к тебе ли я еду? Или все-таки к тебе? А может быть, к тебе? На ответ тебе, кацо, дается сорок четыре с половиной минуты! Время, между прочим, уже идет, бежит уже вприпрыжку!
Я испугался.
И понял, что пропал! (Я знал, что говорю.) Зурико приехал, а это означало, что я выпадал из жизни на три дня. И это хорошо еще, если на три. Когда Зурико Думбадзе заглянул ко мне в гости «буквально на двадцать минут» в прошлый раз, я очнулся только к одному из четвергов августа. И до утра субботы вспоминал – мне помогала Настя – про то, как меня зовут, что происходит и, главное, что уже произошло? И это притом, что я, строго говоря, непьющий человек.
Надо, подумал я, быстро все свои дела привести в порядок. Сейчас, подумал, начнется! Столы, заваленные едой, он во двор вынесет – и мой кухонный, и соседский, конечно. Шашлыки эти бесконечные. Полицейские патрули, которые будут пить из литровых рогов, отделанных серебром, молодое – вах! – вино. Потом они будут обниматься, плакать, целовать друг друга и петь в ночи хором «Сулико» и «Подмосковные вечера».
Потом появятся эти его «подруги московские». Якобы для того, чтобы приготовить нам «настоящее сациви». Знаю я этих его подруг московских! А между тем у меня Настя. И еще Илона. И еще… Хотя я, строго говоря, не женат…
В общем, я успел всем своим сообщить про то, что уезжаю в командировку. На три дня.
– Или, – добавил я на всякий случай, – на пять.
Съемки, мол, в Саратове.
Но кое-кто из своих понял меня совершенно неправильно. Это я уже потом осознал…
И вот он приехал. На трех джипах. Но без вертолета. Вертолета в небе не было, точно. Было только три джипа. Прогресс – в прошлый раз было всего два авто. В следующий раз, подумал я, будет грузовик… И все это мы начали вытаскивать из багажников и салонов его машин и тащить ко мне, на шестой этаж. «Помощники-референты» его помогали, эти одинаковые молодые люди в лаковых туфлях, черных «концертных» костюмах, в белых рубашках и при черных галстуках. С кобурами под пиджаками…
Случившиеся по дороге соседи тоже нам с удовольствием помогли.
И опять все это:
– Вах! Кацо! Батоно! Генацвале!
И поцелуи, и объятия, и похлопывания по спине и по плечам на весь подъезд. Соседи уже давно знали Зурико, а потому действовали слаженно и энергично.
– Брось, – сказал он мне после того, как мы с ним обнялись и поцеловались, – всего-то!
В общем, он привез мне «пустяки какие-то».
– Трех барашков, немного кур…
Живых, ужаснулся я.
– Сыра чуть-чуть…
Сыра было пятнадцать головок…
– Пару охапок кинзы и укропа и…
– Что?!!
– От папы немного вина молодого!..
Литров было… не просто много, а очень много… Очень-очень много. И привет, конечно, от Луарсаба Давидовича. И от Натэллы Георгиевны.
– Пить будем, гулять будем!
– Зурико…
– Ты, – перебил меня Зурико, – еще, вах, не женился?
– Черт!!!
– Все понял, батоно, не продолжай! Тинатин, она, знаешь, – сказал мне Зурико, – тоже привет тебе передает, когда ты был у нас в Тбилиси в прошлый раз, то ты и она… она и ты… и…
Началось, подумал я.
И оно началось…
К концу первого дня я еще что-то понимал. И даже кого-то узнавал. Кажется, я узнал Сашку Наказыкина. Я, кажется, даже представил его Зурико. Но Зурико мне сказал, что он знает Наказыкина «уже буквально как родного».
– Ты, – сказал Зурико, – представлял мне его уже раз пятнадцать. И это только, заметь, в прошлый мой приезд!
Наказыкин, обгладывая куриную ногу – это была именно нога, не ножка – и обнимая за талию одну из «московских подруг» Думбадзе, подтвердил мне тот факт, что да, мол, все верно. Он, Наказыкин, очень хорошо знаком с Зурабом, мол, Луарсабо-ви-чем, о-чем… просто очем и очем хорошим человеком!
А ночью, когда Зурико наливал мне надцатый стакан «молодого папиного вина», я стал вспоминать, какую именно ночь… день?.. проводит у меня в гостях Зурико.
С ужасом мне думалось, что заканчиваются только первые его сутки. И я прямо спросил об этом самого Думбадзе, но он – одетый почему-то в полицейскую форму генерала – не смог мне точно ответить, он сказал только вот это:
– Пятое июня.
При чем тут пятое июня, я не понял. Да и некогда уже было…
Мы уже находились с ним на Красной площади. И это была уже следующая ночь… или нет? И, кажется, опять жарились шашлыки! Думбадзе вместе с Андрюшей Измайловым стреляли в ночное майское небо… или это был уже июнь?.. какими-то петардами, «в ознаменование нерушимой дружбы двух народов: русских и грузин». Потом Зурико налил из огромной бутыли… откуда бутыль?.. каким-то генералам вина.
Откуда генералы, думаю, да еще при лампасах и в шашлыках… или наоборот?
Но времени подумать про шашлыки и лампасы опять не хватило, все эти генералы и мы с Зурико и Андрюшей пели хором «Подмосковные вечера» и «Сулико». Все плакали и обнимались. И пили вино, конечно.
Ну а потом, что же, он решил поехать в Лаврушинский. По-княжески поехали (ехали к Багратиону, князю), на трех такси. Еще были джипы – три?!! – с бесшумными проблесковыми маяками и с надписями на борту: FBI. И, кажется, над нами барражировал огромный транспортный вертолет с этими вот буквами: U.S.Air.Force.
Америка, подумалось, господи, он и с ними дружит? А зачем мы в Америку-то приехали? Я же на съемках вроде, в Муроме… Или это я в Саратове?!
– Нет, – сказал мне энергично Зурико, – это Москва, Лаврушинский, как ты (я?!!) и хотел! Ты хотел посмотреть на князя Багратиона.
В Третьяковке… дело было почему-то опять ночью… нас встречали как родных и почему-то (почему?!!) при свечах. И Думбадзе, держа в одной руке канделябр с оплавленными свечами, а в другой рог с вином, плакал рядом с портретом князя.
Затем мы выпили за Багратиона в частности и за победу тысяча восемьсот двенадцатого года в общем. Потом с офицерами FBI, которые переворачивали на мангале шашлыки – откуда в Третьяковке мангал?!! – мы выпили за мир во всем мире.
«Токио». После этого Зурико закончил разговор по спецсвязи с Белым домом. Я разобрал только непонятное, какое-то загадочное слово: «Токио». И мы поехали домой.